Я думаю, Домна Георгиевна всегда любила своего мужа, хотя он давал ей много поводов для обид. Да что говорить, Петр Григорьевич не был человеком домашним. Возможно, ему всегда хотелось большего, чем предоставлялось жизненными обстоятельствами. Возможно, ему следовало стать путешественником-ученым или путешественником-писателем. Я легко представляю его себе и на Памире, и в лесах Амазонки. Он был крепкий и выносливый человек, к тому же любознательный, наблюдательный и весьма ироничный. Но жизнь это то, что есть, а не то, что могло бы быть: он был директором сельской школы, преподавателем техникума, таежным проводником и просто пасечником. Да и пасека являлась для него не только занятием по производству меда, тут было и увлечение, и эксперимент, и даже духовное отшельничество на фоне единства с природой.
В бытовых моментах Петр Григорьевич отличался невероятной рассеянностью. Он постоянно терял перчатки и шапки, забывал где-то галоши. «Рассеянный, как дед Ахмылин», говорила про кого-нибудь забываху Домна Георгиевна. Химическим карандашом она вписывала его фамилию на подкладку шапки или галош, чтобы друзья и многочисленные приятели могли вернуть ему забытое.
Рукопись его книги, о которой упоминает журналист-дальневосточник, тоже оказалась утраченной. Пётр Григорьевич утверждал, что её у него украли. Но его жена считала, что он сам, изрядно выпив с друзьями, где-то позабыл своё произведение. Заново он писать не стал.
Свою жену Пётр Григорьевич находил слишком простой, без полета фантазии. Он был несправедлив, ей и не нужен был никакой особенный полет, она постоянно была занята работой и заботой о других. Кроме того, Домна Георгиевна скрыто придерживалась толстовства, т.е. философско-этических взглядов Льва Толстого. И принцип непротивление злу насилием был главным в её отношениях с людьми. Окружающим Домна Георгиевна внушала какое-то неимоверно почтительное уважение. Она отличалась культурной сдержанностью, никого не ругала и никогда не выходила из себя. Меня она учила сдержанности:
Кричать нельзя. Особенно на детей. Бывало, войдёшь в класс и вдруг уловишь общее хулиганское возбуждение. Сейчас они обязательно что-то устроят! Мои нервы напрягаются. Подойду я к окну, гляжу молча во двор и считаю про себя, один, два, три, четыре Постепенно и дети затихают, и я справляюсь с собой.
К старости каждый из них, очевидно, смирился с тем, каким являлся другой и, научившись уважать разные жизненные взгляды друг друга, они стали очень близкими друзьями.
Наша семья после перевода папы с Дальнего Востока на Чёрное море, жила в Керчи. И бабушка каждое лето приезжала из Комсомольска к нам в Керчь. Она обязательно писала из Крыма письма на Дальний Восток и, конечно, получала ответы. Однажды, когда ей пришло письмо от деда, я обратила внимание, что оно её как-то взволновало. Случайно я увидела на столе распечатанное письмо, что-то подстегнуло моё подростковое любопытство, и я прочла его без разрешения. Речь шла о делах на пасеке, сообщалось что-то об общих знакомых, описывалась тайга В общем, обыденные вещи Но как интересно эта повседневность была описана! Больше всего меня тронул тон письма, казалось, это было какое-то совершенно интимное послание, доверительный рассказ очень близкому человеку. И поразила концовка: вместо традиционного «целую», я прочла: «Дорогая Доня, дорогой мой друг, крепко жму твою руку!»
Бабушке уже 85 лет, она уже постоянно живёт у моих родителей в Керчи. Она плохо видит, много сидит в кресле и читает только одного писателя Тургенева, которого, впрочем, знает почти наизусть.
Ах, мой милый, милый, Дальний Восток! Увижу ли я тебя еще когда-нибудь? иногда вздыхает она
Мама приносит ей небольшую книжечку в мягком переплете, популярный жанр «про шпионов».
Почитай. Здесь всё действие происходит в тайге, вот вспомнишь Дальний Восток.
Бабушка читает медленно из-за начинающейся катаракты. Что-то задевает её в этой книжечке.
Аня! Так это же Петина книга, которую он потерял!
Разве отец писал про шпионов?
Конечно, это не совсем его книга. Про шпионов он не писал. Но и тайга, и проводник с собакой всё написано им. Я хорошо помню его страницы, я читала, он мне показывал. Потерял он, наверно, свою рукопись, а кто-то нашел и воспользовался. Получается, действительно, украли у него, как он и предполагал.
Больше всего Домну Георгиевну возмутило то, что проводник, заимствованный из чужой рукописи и напомнивший ей самого автора той потерянной рукописи, был выведен в книжице отрицательным персонажем. Он вёл по таежным тропам вражеских диверсантов, а его, конечно, разоблачал зоркий отважный пионер.
Мне жаль, что эта книжонка со временем куда-то затерялась из маминой обширной библиотеки.
В День учителя Домна Георгиевна получала много поздравлений. Приходили телеграммы с Дальнего Востока, из Москвы. Соседские дети забегали с цветами. Моя мама шла на почту, расположенную в соседнем доме, и сама посылала несколько телеграмм на красочных бланках с разными подписями, как бы ещё от родных или знакомых. Почтальоном работала моя бывшая одноклассница Неля Штапенко. Она охотно отзывалась на мамину просьбу занести эти телеграммы не одновременно, а будто по мере их поступления. Неля приносила также и цветок с открыткой от работников почты.
Однажды бабушка мне сказала:
Я знаю, что некоторые телеграммы Аня посылает мне сама от имени других. Но я не обижаюсь. Разве люди могут помнить о поздравлениях, когда у всех так много всяких своих забот! Я всё равно им всем признательна.
К очередному Дню учителя из городской газеты «Керченский рабочий» к Домне Георгиевне по предварительной договоренности приезжает молоденькая девочка-корреспондент. У нее задание написать к празднику о Заслуженной учительнице. Она задает вопросы, вроде как, с чего начиналась ваша работа.
Дело в том, что у меня очень не сложилась личная жизнь, неожиданно заявляет бабушка.
Что значит «не сложилась»? (У девочки не было в задании выяснять про личную жизнь весьма старой женщины.)
Такой у меня был муж. Заставил меня остричь косу. У меня была хорошая коса, длинная, волосы светлые, немного рыжеватые.
Почему же он Вас заставил?
Вот такой он был. Не любил косы, говорил: «Волос долог, ум короток». Тогда многие так считали.
(Опять не по делу!)
Вы, ведь начали учить детей еще до революции. А как Вы встретили советскую власть? (Сейчас уж начнутся хорошие ответы!»
Как встретили обыкновенно. Мы оба тогда учительствовали. Собрали нас всех учителей и спросили, поддерживаете ли вы новую власть. Все молчат, а мой муж, Петр Григорьевич, встал и сказал: «Я не поддерживаю!»
Как же так? Он что был против? (И к кому только не посылают материал делать!)
Нет, конечно. Мы толком и не знали, что будет. Просто ему всегда хотелось покрасоваться, сделать то, что другие не делают. Например, отправились мы как-то с компанией молодёжи покататься на лодке. Мы еще не были женаты. Лодку подтащили к берегу, Петя вдруг скинул свою шинель, а шинель у него была хорошая, и бросил ее прямо на песок под ноги.
Зачем?
Чтобы барышни ноги не замочили на сыром песке, когда в лодку переходили.
И что ему все-таки сказали тогда, когда высказался, что он против? Он был наказан?
Да никто ему ничего не сказал. На его слова внимания не обратили. Нас и спрашивали-то формально.
А дальше как он?
Дальше его мобилизовали на Гражданскую войну, он ведь по второму образованию военный, офицер.
А по первому?
Он учился в университете на естественном факультете.
Задание редакции осталось невыполненным, Заслуженную учительницу не удалось разговорить в нужном для праздничного номера газеты направлении.