Он рассказывал также о медведице, которая, заявляясь на пасеку, умело вскрывала понравившийся ей улей. Она была аккуратна и спокойно брала лапой из улья мёда ровно столько, сколько ей было нужно. Пасечник не прогонял её. Ведь медведица, как таёжная хозяйка, могла рассердиться и в гневе разорить всю пасеку.
У моей мамы и ее младшей на восемь лет сестры, моей любимой тети Вали, совершенно разные по эмоциональности воспоминания об отце.
Анна:
Отец мог за одну ночь написать для школьной самодеятельности пьесу по какой-нибудь книге, что ребята учили в школе, и потом поставить с ними этот спектакль. Он со всеми легко общался и умел оставаться жизнерадостным человеком.
Валя (с оттенком осуждения):
С кем он только не пил! А ведь их с мамой в городе все знали, они были на виду. Мать заслуженная учительница, он сам завуч в техникуме. И что же: то он пьет с каким-нибудь начальством, то с кем-то из местной городской богемы. А то и с истопником котельной спустит все деньги на выпивку.
Анна:
Выпивать отец начал уже после войны. Но тогда многие в это ударились. До войны пили меньше. С людьми он со всякими общался. Но стукачей и предателей не переносил.
Валя:
Какое-нибудь торжественное мероприятие в городе, и конечно, их обоих обязательно приглашают. Мать сидит в президиуме, а отец в это время с кем-то в буфете выпивает.
Анна:
Какой он оборудовал в техникуме химический кабинет, такого у нас и в мединституте не было! Будучи натурой артистичной, так умел опыты демонстрировать, словно фокусы показывал. Студенты их хорошо запоминали.
Среди перечня обид, высказанных младшей дочерью в адрес отца, прозвучало и имя Фенька. Фенька, местная деревенская оторва, то ли просто какая-то шалава. Пётр Григорьевич исчез из дома на сутки или двое и был замечен, (ладно бы кем-то посторонним, а то, как, на зло, именно младшей дочерью, находившейся в ранимом подростковом возрасте) плывущим в лодке по Амуру, с этой самой Фенькой.
Но не будем никого судить. В конце концов, феньки, мурки, виолетты и разнообразные дамы с горностаями (и без) всегда найдутся. Для чего? Посылаемое искушение-испытание? Необходимость оторваться и забыться? Внести в жизнь разнообразие лихим загулом? Выражаясь поэтично, «я в весеннем лесу пил березовый сок, я с певуньей в стогу ночевал», или по-другому, вроде как, «а я кручу напропалую с самой ветреной из женщин, я давно хотел такую, и не больше, и не меньше».
Никого судить не будем. Пусть каждый сам решает и отвечает за себя. Не наше дело выносить приговоры, глядя на это со стороны сквозь объемную призму времени.
Некоторую объективность в весьма противоречивые суждения сестер внесет мнение писателя-дальневосточника Г. Хлебникова. Приведу несколько отрывков из его газетной статьи под заголовком «Ахмылин, с вещами!», написанной в начале 80-ых годов уже после смерти деда.
«В конце сороковых годов в редакцию пришел пожилой мужчина с буйной курчавой шевелюрой и такой же курчавой окладистой бородой. Он посмотрел на меня ясными мудрыми глазами и представился:
Петр Григорьевич Ахмылин. Прошу любить и жаловать. Преподаватель политехнического техникума. Вот, свою повесть принес, почитайте.
Так я познакомился с интересным человеком, жизнь которого тесно связана с Дальним Востоком. Ахмылин оказался большим любителем природы. Об этой его приверженности свидетельствовала и его повесть о собаке. Через много лет такая же примерно повесть была написана писателем Троепольским «Белый Бим Черное ухо».
На протяжении многих лет я был знаком с этим образованным и много знающим человеком. Он был активным краеведом и непременным членом совета при краеведческом музее, состоял во Всероссийском географическом обществе. Общение с ним обогащало. Но близко я познакомился с ним, когда стал заниматься пчелами. У нас была пасека вблизи станции Мармыж, здесь держал свои ульи и Петр Григорьевич, оказавшийся опытным пчеловодом.
Откуда у Вас такое знание пчел? спрашивал я.
Да ведь я из Башкирии, голубчик. А у нас всегда было отменное пчеловодство.
Постепенно из бесед с Ахмылиным я узнавал факты его незаурядной биографии. Как еще до первой мировой войны учился, как воевал, как перешел на сторону революции и участвовал в разгроме интервентов на Дальнем Востоке. Был отмечен наградами, в том числе и именным оружием. А когда гражданская война окончилась, Петр Григорьевич и его молодая жена Домна пошли на фронт культурный начали учительствовать.
Как-то мимо нашей пасеки шел поезд. Один из вагонов имел зарешеченные окна. Мы с Ахмылиным стояли, ожидая прохода состава. Проводив взглядом ушедший поезд, Ахмылин проговорил:
С решетками вагон, столыпинский. Так его раньше звали. И я в таком вояжировал.
Видя, что я удивлен его признанием, он продолжал:
Да, брат, возили меня в таком. В 1938 году. Весной того года по селам и городам Приамурья прокатилась волна арестов. Сталинские репрессии в полную силу стали проявляться и на дальней окраине страны. Была команда искать «врагов», их и искали. Сотрудники НКВД взяли меня прямо с урока. Обвинения смехотворные: участник диверсионной японской группы. Избивали, все было.
Моя мать обращалась к Калинину, подавала «старосте» прошение о помиловании меня. Не знаю, как складывались обстоятельства, очевидно, это совпало с проведением кое-каких реабилитационных мер и некоторым ослаблением репрессивной вакханалии, но меня в 1942 году освободили.
На всю жизнь запомнил я злобный окрик надзирателя лагеря:
«-Ахмылин, с вещами!» Это тогда означало, что человека уводят на расстрел. Какие у меня вещи Я вышел с пустыми руками»
После такой исповеди я с большим уважением начал относиться к этому человеку. После испытания тюрьмой более тридцати лет прожил учитель, интеллигент, гражданин Петр Григорьевич Ахмылин, принеся много пользы людям, своему Отечеству. Во многих городах страны живут и трудятся сотни его бывших учеников.
Вместе с ним прошла всю жизнь и его жена Домна Георгиевна Гусева. Она первой в Комсомольске-на-Амуре была награждена орденом Ленина, несколько десятилетий учила детей великому русскому языку».
Пётр Григорьевич и Домна Георгиевна
В деревянной шкатулке, где моя мама хранила письма, собраны и вырезки из различных газет о бабушке и о дедушке. Их жизнь, если описывать ее схематично, давала для тогдашней советской журналистики благодатный материал.
Корреспондент «Известий», центральной московской газеты, описывает, как будучи в командировке на Дальнем Востоке, он случайно оказался в селе Нижняя Тамбовка и попал на лекцию о Пушкине, которую в переполненном Доме культуры читала сельская учительница русского языка Домна Георгиевна Гусева. Он поражен уровнем лекции, все это могло прозвучать и в какой-нибудь столичной аудитории.
Другой корреспондент уже дальневосточной газеты рассказывает читателям про новый фильм о Дальнем Востоке. Фильм начинается с кадров, на которых старый пасечник с кудрявой седой бородой Петр Григорьевич Ахмылин говорит о том, какой это благодатный и замечательный край и какие чувства его охватывают от сознания того, что все это наша родина.
Да, дедушка вполне мог так говорить и чувствовать.
Вот заметка о том, как Домну Георгиевну награждают орденом Ленина, в те годы самой высокой правительственной наградой.
Вот приуроченный к какой-то дате рассказ о первых строителях города Комсомольск-на-Амуре, ссылка на воспоминания Ахмылина Петра Григорьевича, похоже, он знал всех, и его все знали.
Быт, человеческие и семейные отношения оставались за строчками этих заметок. Но если многие события жизни Петра Григорьевича и Домны Георгиевны, их личные взаимоотношения, а также их совершенно разное восприятие действительности и взгляды на жизнь рассмотреть с точки зрения сегодняшних жанров, то всего этого, да к тому же на фоне дальневосточного пейзажа, вполне хватило бы и на захватывающий сериал.