В комнату вошел на цыпочках дед.
Он в полном порядке. Проснулся уже, сказала тетя.
Тебе лучше, Йоргакис?
Я не ответил. Когда дед входил, на все набегала тень.
Заберу его к себе, сказала тетя. Мы уже договорились.
А врач у вас в деревне есть?
Боже упаси! Бедняки не болеют.
«Значит, тетя бедная? Может быть, ходит милостыню просить?».
По моим глазам тетя догадалась, что за мысль пришла мне в голову, и сказала:
Не бойся, сынок. Ни в чем у тебя недостатка не будет. Земля хлеб дает.
Но я уже принял решение: уйду с ней, хоть на край света.
Не выдержит он там! Он совсем нелюдимый, сказал дед, поглаживая свою бороду.
Оставь его в покое, дитя невинное! Он не такой, как взрослые. Мир сотворен для детей!
И твоего я тоже знаю: дикий баран! ответил дед, несколько задетый.
Такими их делают горы. Кланяться не научены.
При третьем поклоне падают врата сераля. Не слыхала?
Что нашим детям до сераля? Лучший кров над головой дерево.
Больно умная ты, дорогая Русаки. Поглядим, что выйдет из этого звереныша, которого ты вернула к жизни.
Поглядим, сьор Дими́трис, поглядим. Извини, что стала на его сторону. «Кожа у моего ребенка, как шелк!» говаривал еж.
Я засмеялся: никогда еще не приходилось мне слышать таких выражений.
Смейся, мой мальчик. Раскрой сердце пошире! Ничего плохого в этом нет.
Дед глянул на меня строго.
Я схватил тетю за руку и сказал твердым голосом:
Я вас не люблю, дедушка! И мама вас не любила.
Он что-то пробормотал себе в бороду. Должно быть, что-то очень обидное, потому что тетя поднялась со стула и нахмурилась:
Лучше останемся друзьями, сьор Димитрис. К чему ссориться?
Сказав это, она указала на меня взглядом.
Дед затворил за собой дверь без слов. Мы слышали, как он спускается по лестнице. С каждым его шагом в доме становилось легче.
Тетушка! Я уже говорил, что люблю тебя?
Говорил. И я тебе говорила. Ничто нас не разлучит, разве что смерть.
Тетушка, а далеко деревня, куда ты меня заберешь?
Знаешь гору Псилорит3?
Ее видно из окна нашей гостиной.
У подножья этой горы находится Пиги́4. А сама гора высится прямо над нами. Мой покойный муж свистел с порога нашего дома, и стадо с колокольчиками на шее бежало оттуда.
Мой дядя был пастухом?
Было у него несколько коз.
И что с ними стало?
Эх, гора их обратно забрала. Потеряли хозяина и ушли с дикими.
Неведомый мир открывался передо мной. Тетя стояла рядом с волшебной палочкой в руке и делала его кротким и желанным.
А нера́иды5 в ваших краях есть?
Разве без них можно?
А детей они обижают?
Зачем же им детей обижать, сынок? Если повстречаешь их, нужно только сказать: «Мед и молоко на вашем пути!».
А мне говорили, что духов нужно бояться!
Никого не нужно бояться, сынок, кроме Бога да еще людей, которые не боятся Бога.
«Что ж это за люди, которые не боятся Бога?».
Ты имеешь в виду разбойников, тетушка?
Она растерялась, задумалась на минуту и сказала:
Я их назову тебе всех одного за другим, только сперва нужно подрасти.
А если они меня до того обидят?
А я где буду? Среди трав, что ли?
Каких еще трав?
Видишь ли, иногда я хожу собирать травы, которые мы будем кушать.
Мир, который мне предстояло познать, уже успел повергнуть меня в изумление. Я знал уже съедобные травы и нюхал их медовый запах, когда их варят. Однако до того, что женщины ходят собирать их на горных склонах, я не додумался: мне казалось, что их выращивают в огороде, как капусту.
Многое предстоит тебе узнать, сынок На что похоже дерево, на котором растет картошка? спросила тетя, и глаза ее лукаво заискрились.
На яблоню!
Она улыбнулась, и на щеках у нее появились две ямочки.
А вот и нет!.. Картошку, Йоргакис, сажают, а затем выкапывают из земли мотыгой!
Я почувствовал, как уши у меня пылают.
Эх, я ведь тоже много чего не знаю, сказала тетя. Грамоте меня не учили! Когда Левтерис присылает письма с фронта, я хожу к учителю, и тот мне читает.
Теперь я буду тебе читать! сказал я и приподнялся с подушки: я даже подумать не мог, что буду состоять в переписке с моим кумиром!
Вот видишь! Ты мне, я тебе. Там, вверху, мы будем жить, по-царски!.. Ну, а теперь довольно разговоров: закрой глазки и спи.
Можно я буду держать тебя за руку?
Нет. Во время сна ты будешь один пока не пойдешь под венец.
«Что еще за венец? И кто тогда будет держать меня за руку? Чудеса!».
Меня клонило в сон, и я сдался ему на милость, устав от расспросов.
4.
Я просыпался в новом мире! До самого выздоровления я пребывал между светом и тьмой, не зная, что из них удержит меня. Сон мой был наполовину смертью. А теперь я шел над рекой света. «Шел», это только так говорится. Я ехал на ослике, а белоснежный свет был пыльной дорогой. Следом шел другой ослик, на котором ехала тетя, а позади погонщик. Два вьючных животных оставляли в пыли следы, по которым шагал человек, затаптывая их своими стопами. Иногда от обилия света путник и животные поднимались в воздух: они передвигали ноги, но земли не касались. Тогда старик Фо́тис Кари́дас сильно хлопал ладонью по крупу Чертополоха, назову уж их обоих по имени, как, бывает, бьют по какой-нибудь вещи, чтобы та стала на место. Ослик снова отыскивал землю и принимался подминать ее копытами, поднимая при каждом шаге облачко пыли.
Мы проехали мимо каких-то скоплений домов, которые невозможно назвать деревнями, и выехали на открытую равнину, где сады спускаются до самих волн. Слева показалось море. Я перекинул ногу через седло и, свесив обе ноги с одной стороны, стал разглядывать горы справа. Тетя пустила своего ослика быстрее и подъехала ко мне.
Эта местность называется Платанья́. Посмотри, какие здесь огромные деревья, Йоргакис! Где есть вода, там и платаны растут.
Я не ответил. Море, которое я чувствовал у себя за спиной, раздражало меня.
Дальше будем проезжать через виноградники, продолжала тетя. Поедим свежих ягод и утолим жажду.
«Откуда она знает, что во рту у меня пересохло?».
Но мне не хочется пить!
Хочется! Нам обоим хочется! Солнце припекает.
Я успокаивался, чувствуя на себе ее взгляд.
И перекусим чем-нибудь! добавила тетя.
Знала ли она, что говорила? Какой инстинкт направлял ее? Чтобы отвлечь меня от тягостных мыслей, она пробуждала во мне голод и жажду.
Видишь золото, покрывшее склон? спросила она меня дальше. Это чертополох. И он тоже расцвел!
Мы проезжали мимо каких-то глинобитных домишек, стоявших за садами. Жимолость и кусты диких роз обрамляли их, а в окнах красовалось несколько горшков с базиликом. Желтый жасмин образовал у одной из дверей беседку.
По тропам стелились какие-то лиловые полевые цветы, поблекшие от солнца.
Что это за цветочки, тетя?
Христос и Матерь Божья! Ты что, мальв не видел?
Мальв я еще не видел, хотя от природы был любознателен ненасытно. Когда я спрашивал учительницу в городе о той или иной звездочке земной, она отвечала: «Это цветочек!». «А какой цветочек?». «Цветочек!». Так вот, любознательность моя постоянно оставалась неудовлетворенной.
По дороге нам попался мостик. Ослики свернули в сторону, словно испугавшись переходить по нему. Они спустились в овраг, прошлепали по речушке, которую можно было перейти вброд, и вышли на противоположный берег, стуча копытами по мокрой земле. Мне вспомнилась другая моя учительница, учившая нас прыгать и танцевать, нещадно колотя по клавишам фортепиано. Бросив на зеленый ковер веревочку, она кричала нам: «Посмотрите, дети, как речка течет по лужку!». Мы перешагивали через веревочку, стараясь не замочить ног. «Посмотрите, дети, на это дерево! Давайте вскарабкаемся на него!» говорила сразу затем учительница. «Деревом» была стоячая вешалка для одежды.
Тетя что-то тихо сказала кир-Фотису6:
До сегодняшнего дня она была для нас утешением. А теперь мы смотрим на нее как на вырытую могилу
«О чем это она?».
Дорога проходила среди посевов, оставляя море позади. Пшеничные колосья уже потемнели и низко склоняли свои головы в ожидании серпа. На вершине, завершавшей склон, по которому мы поднимались, чернел сосняк.