Добро пожаловать, Русаки! Это твой племянник? Садитесь.
Тетя придвинула скамью и села. Другой скамьи не было. Старец толкнул ко мне подставку, на которую ставил ноги.
Ах, злополучная Русаки! сказал он со вздохом. Что тут сказать? Ни ласка не помогла, ни суровость. Больше власти у стражника, чем у левита. Чего только я не говорил ей! А она даже рта не раскрыла. Разве только раз, когда ответила: «Волка словами не кормят». Волк! Сама так сказала.
Что ей нужно? Чего она хочет?
Крови!
Бог ей судья! Моего сына осудили. Этого ей не достаточно?
Думаешь, судит она разумом? Только проклятым обычаем руководствуется. Если я похоронил сто христиан после того, как удостоился стать священником, пятьдесят из них были убиты пулями Только о мести и твердит: ей кажется, будто так вернет своего сына.
И не жаль ей своего младшего, Михалиса? Если он совершит злодеяние, его посадят в тюрьму.
О, злополучная! Кто идет на кровопролитие, вешает свой плащ в медресе (он имел в виду тюрьму). Этого требует честь.
Будь она проклята!
Будь она проклята! Люди изобрели ее, когда забыли заповеди Всемогущего. Ищут себе чести в ложном мире и продают душу свою.
Скажи, отче Яннис, говорил ли ты ей, что правильно это или нет, но я буду ползать у нее в ногах, что выкрашу дверь моего дома начерно, что накрою поминальный стол по убитому? Говорил ли ты ей, что я днем и ночью оплакиваю ее молодца?
Волка словами не насытишь! Ты ведь уже слышала ее ответ. А еще она сказала: «Зло зачинает плод и, когда придет час, рожает».
Нужно мне быть такой, как Ханали́на, которая убила того, кто угрожал ее сыну. Вот это настоящая мать!
Ты впадаешь в искушение, Русаки!
Прости, отче Яннис! Ты ведь мое сердце знаешь.
Знаю. И не боюсь за тебя. Боюсь за детей ваших, которыми овладел сатана.
Разве ты не слыхал, что моего Левтериса оправдали? Он убил, чтобы его не убили!
Людское правосудие очистило его. Хотя рук убийцы не омыть и всем рекам на земле.
Ты терзаешь мне душу. Бередишь больную рану.
На тебе вины нет.
Разве можно быть невинным там, где пребывает виновный, отче Яннис?
Истинно постигла это твоя невинная душа. Поэтому Спаситель и принял на себя грехи всех людей.
Ох, с тех пор, как Он принял их на себя, грехи эти снова нагромоздились горой, вершина которой пронзила небо!
Это нечистоты человеческие.
Тогда так нам и надо! Почему же меч Божий не поразит нас?
А войны? На Востоке и на Западе гремит громом Всемогущий!
Ох, мы ведь ничто, сокрушенно прошептала тетя.
Ничто есть безбожник. Прими в себя Бога, и ты станешь ангелом! Ведь чем была летучая мышь до того, как стать птицей? Мышью! Но однажды она съела просфору, и по милости Божьей у нее выросли крылья.
Что же мне делать, отче Яннис?
Надейся! Надейся! И не теряй веры Великий конец ожидает тебя. Это познаю я в душе моей.
В домик вошла жена отца Янниса с корзиной овощей. Она вернулась из их садика, и в глазах у нее все еще был солнечный закат.
Ах, кого я вижу?! Это ты, Русаки? Как поживаешь, малыш?
Она поставила корзину на пол, и мы увидели, как к ней тут же подбежали два кролика и принялись жевать зеленые листья. В доме стало уютнее, Бог перестал громыхать у нас над головами.
Мне пора, сказала тетя. Спасибо тебе, отче Яннис! Когда Бог спас тебя из огня, он сделал это ради нас. Доброй ночи! Хочешь еще побыть здесь, Йоргакис? Ты даже рта не раскрыл, пока мы говорили.
Я останусь. Если старец не возражает.
Оставайся. Дам тебе почистить несколько пригоршней бобов, потому что у нас с попадьей зубов уже нет.
Тетя задержалась у двери. Увидав, что уже стемнело, она подумала обо мне и сказала:
Не засиживайся допоздна. А если услышишь по дороге ружейный выстрел, упади на землю, сожмись и не подставляй себя под пулю.
Что я дичь, что ли, чтобы по мне стреляли?
Никогда не знаешь, когда приходит недобрый час, сынок. Доброй ночи!
В соответствии со словами старца, попадья принесла мне глиняную миску с бобами, а также деревянную тарелку, чтобы бросать туда черные ростки, которые предстояло разгрызать моим зубам. Я приступил к работе. Попадья занялась во дворе кроликами, а священник молча перебирал четки. Время, прошедшее так, в полумраке, показалось мне вечностью.
Достаточно. Теперь у нас есть что приготовить на завтра. Зажги светильник, попадья, и поставь ужин на стол.
Я собрался уходить.
Нет! Нет! Ты себе на еду заработал.
Мы уселись за низеньким круглым столиком, попадья положила на скатерть пару размоченных сухарей, поставила миску с солеными маслинами и кувшин с вином. Священник благословил еду.
Ешь. Не стесняйся Погоди-ка, есть у меня и просфорный хлеб.
Он сунул правую руку в большой, словно мешочек, карман подрясника и вынул оттуда круглый хлебец из отборной муки, пахнувший мастикой15. Затем он снова сунул туда руку, вынул горсть крошек и бросил их себе в рот. Несколько крошек запутались у него в бороде. Священник тоже принялся жевать, словно кролик, не выказывая при этом ни голода, ни удовольствия.
«Вот что значит святость, подумал я. Есть безмятежно и насыщаться несколькими крошками, как птица».
Я попробовал сделать то же самое. Затем я вытер губы тыльной стороной ладони и обратился к попадье:
Можно взять немного воды?
Налей. Не нужно спрашивать.
Кувшин стоял высоко на подставке, рядом с зеленым тернием. Я налил воды в стоявшую рядом медную чашку. Я пил, рассматривая обстановку дома. Что там было из утвари? Небольшая глиняная кадка с маслом, бочонок с вином, постель на каменном выступе На стене висели две или три иконы и гравюра: «Взрыв Аркади». Настоятель Гавриил стоял с факелом у бочек с порохом, устремив взор ввысь: он приготовился поджечь порох. Вокруг него толпился народ, словно в церкви16. Я попытался отыскать там отца Янниса. Должно быть, это был мальчик, который, ухватившись за юбку матери, смотрел на бочки, ожидая увидеть, как взметнется вверх пламя
Старец, по-видимому, догадался, о чем я думаю.
Кого Бог возлюбил, того Он закалил в горниле своем. Таким ведомо, где обрести затем прохладу. Люди смотрят на них и говорят: «Полоумные». А Бог смотрит на них и говорит: «Они очи мои в сотворенном Мной мире».
Ты знаешь, старче, что я потерял отца и мать?
Это и было твое горнило. Ржавчина спала с тебя. Я был в твоих летах, когда увидел, как мои родные пылали, словно лампады, в Аркади. Их смерть озарила меня, словно солнце. Не мог я больше жить в мире и стал священником. Так же поступили и некоторые другие, спасшиеся тогда от огня.
Довольно о печальном, сказала попадья. Душа детская как мелисса: если причитать над ней, она расцветает.
Должно быть, она была ребенком в другой жизни? спросил я.
Ну и наблюдательный же ты! сказал старец.
Нет, это тетя мне сказала, что многие животные и растения были когда-то людьми.
Это Русаки сказала? Может быть. Может быть.
До слуха нашего донесся душераздирающий крик. Я и вправду почувствовал, как душа моя разрывается.
Слышала их? Снова завели причитания, сказал отец Яннис и нахмурился.
Это родственницы Спифурены, пояснила попадья. Каждую ночь собираются у нее в доме, оплакивают Илиаса и проклинают убийцу.
Думаю, это величайший грех не открывать дверь Смерти, когда она приходит, сказал старец. Это бунт Люцифера!
Я содрогнулся. Не знаю почему, мне вспомнилась мама.
9.
Лежа в постели, я слышал, как тетя кормит во дворе кур. Она созывала их всех, каждую по имени, и бросала им корм. «Хохлатка!.. Рябая!.. Гребенчатая!.. Обутая!.. Бесхвостая!..». Я понял, что она уже миновала решительный поворот и возвращалась в мир. Несколько дней до того казалось, будто она язык проглотила. И ее домашние животные тоже были печальны, потому что лишились своей хозяйки.
Как было уже сказано, на животных тетя смотрела как на людей, которые либо совершили тот или иной проступок и лишились за это человеческого облика, либо не успели еще стать людьми. Волк был для нее кир-Николо́с, лиса кира-Мария, пеликан дядюшка Фома, дрозд кира-Ри́ни В разговорах она зачастую упоминала о Глухом, о Хлебнике, о госпоже Попадье, о Чертополохе, о Маркосе, о Ткаче, о тетушке Бродяжке, о Хаджи-Светоче Все это были животные или насекомые, как, возможно, вы уже и сами догадались по их именам, а именно в перечисленном мной порядке: мышь, черепаха, ласка, осел, мул, паук, блоха, петух. Были, конечно же, и многие другие.