Санкт-Петербург. Зимний дворец
29 апреля 1825 года
Вечером этого дня император нетерпеливо прохаживался в кабинете по мягким коврам и дольше обычного останавливал взгляд на Петропавловской крепости в большом окне. Три близких и по-своему дорогих лица приглашены к нему перед тем, как он примет судьбоносные решения.
Дверь распахнулась, и князь Александр Николаевич Голицын быстро вошел, семеня короткими ножками. Этому человеку император доверял больше, чем самому себе, и в беседах с ним никогда не разделял, с кем он говорит: с другом-«духовником» или государственным деятелем.
Александр нетерпеливо прервал обычные жесты и слова вежливости:
Меня ждут, Голицын, давай накоротке.
Ваше величество, во имя нашей многолетней дружбы! Неспокойно мне смотреть на нынешнее Вы один в бушующем море Эти безумцы, государь, берут большую смелость! Мой долг предупредить!..
Александр нетерпеливым жестом останавливает эмоциональную речь князя и, усаживая его в кресло, мягко и тихо возражает:
Твоего племянника я видел среди них. Племянники в моду вошли и герцог Вюртермбергский опять у нас и шепчется с maman. Не надо Мне ли, князь, не знать об опасностях. Поверь: каждый понесет заслуженное наказание в том числе и я, конечно по-христиански если рассудить.
Да-да, государь, мы только в начале испытаний внутренних
Голицын озадаченно помолчал. Нечто совершенно новое уловил опытный царедворец в словах державного друга: «опасности», «заслуженное наказание» И тон твердый! Племянника-оболтуса упомянул, хоть раньше никого из молодых фрондирующих не замечал как будто
Да, государь, медлить нам груз вдвойне! Медлим реформы плодим заговоры, секты, ложь и ложи Я уж откровенно, ваше величество, памятуя наши планы и молитвы о России. Вот и иерархи в мракобесие впадают. Хотим духовности от каждого а им неймется, злятся будто мы покушаемся на паству. Это от колебаний наших! Кто-то умело толкает маятник сомнений за пределы, а полумеры спешит ошибкой объявить!
Александр I и сам расположился в креслах, вальяжно вытянув сафьяновые полусапожки. Всего несколько минут назад он торопился и торопил, теперь вдруг задумался, отвечал медленно:
Все прокисли что-то быстро! Даже старообрядцы в заговоре. Ну, тем непросто угодить они всегда роптали и не скрывали этого. На кого ж пенять? Четверть века и хоть опять всё снова от бабушки пляши
Голицын нечто уразумел и, горячась, с увлечением стал убеждать в своем.
Заговор питает старое рабство, отсутствие законов, промысловых дел А по углам всё кумовство, привычка жить за счет казны. И этим пользуется сила внешняя, чтоб из угла медвежьего не вышли мы, забыв Петра Великого заветы.
Александр I только кивал в ответ. За что он любил Голицыных и особенно этого за верность староотеческим принципам: старообрядцы бы позавидовали. И эта твердость позиции будила и будила мысли Но!
Мы проиграли, Голицын. Есть обстоятельства, которые сильнее, а может быть, хитрее нас Пётр пробудил все поколенья они пошли за ним как за вождем природным. Теперь придумали, что царь помеха, что царь опасность для державы. Одни кричат «ура» свободе, другие слезно умоляют не лишать их жен крестьянских: генерал-губернатор многоуважаемый мне такое отписал. Нет, у России свои дистанции Петровы начинанья переварить и то отрыжка тяжкая по день сегодняшний. Вот ты сколько возглавлял министерство духовных дел? Подожди, я помню! Но не вижу за тобою патриотов всё те же казнокрады! А ты не либерал! У них мальчишество, разврат, сопливые мечты Но увлекают и людей серьезных! А где же ты?
Посмею возразить, мой государь, и средь вольнодумцев немало патриотов, умных, дельных Они все учатся!..
Твой племянник, например? Александр I улыбается мягко, милостиво, словно гладит, но в глубине глаз боль и насмешка. Опоздали мы, мой дорогой. Нам не дали сделать и двух шагов! Война, нашествие изверга кто-то помешал, я знаю кто. И виноват, что доверял врагам. Но эти наши слишком далеко зашли. Даже мою революционерку Lis перепугали прямо в якобинцы захотели.
Голицын страстно подхватил:
Именно, государь! Неправдоподобно далеко неужто сами? Их поддергивают то ли поляки, то ли англичане, чтоб подтолкнуть и их, и вас к необдуманным шагам. Народу надо дать сейчас пример сильный, общий в вере! Как бы повторное крещение Руси, чтобы Евангелие было не только знанием, но делом жизни всей. Помните заветное: каждый идет к богу сам, но впереди обязательно иерархи. Это Церковь! Сейчас смотреть на них отвратно, они сидят и правят яко монархи, а паству гонят страхом перед себя, бесправную и темную. Это не свято, и это не духовенство! У меня есть план, мой государь
Александр I поднялся с кресел и посмотрел на часы:
Знаю, знаю На планы ты умен. Мы с тобою толковали много лет и так, и этак. Евангелие вместо законов, власть божия на земле Да приидет Царствие Твое! А получается, плодим секты духовные, с виду благонравные, а суть соблазн великий для человека враз с богом поравняться. И часто они лишь прикрытье пустоты и оправдание пороков. Священный Союз монархов я создал, а на сцене оказались карбонарии
Согласен, согласен много раз! Голицын не уменьшал энтузиазма. Но нужно двинуться из рабства хотя бы в нескольких губерниях и первый шаг за Церковью. Она должна задать и плавность, и разумность хода. В общине и в церковной, и в мирской она хозяйка, но не барин! Ее крестьянин, если достоин, должен быть освобожден с землей. Первыми свободу заслужили церковные крестьяне. Если есть рабы у Церкви, то барин никогда не будет христианин. Право первой ночи да замашки властителя судеб рабов вот вся религия его! Мы хотели дать образованье во тьме безнравственности, и отсюда
Ты прав, Голицын. Александр I грустно улыбнулся. Но кто нам даст лета ошибки исправлять? Устал я, брат. Иные годы, иные думы. Двадцать пять минуло их, я пытался и старался Но мешали, предавали и грозили Образ барина-отца в народе крепок. Это и хорошо, и этим пользуются негодяи так уложено не нами. Негодяи тоже стан России и империи Нет, мой дорогой, двадцать пять! Тут даже солдату полагают отдых.
Император останавливается у зеркал и долго смотрит на свое отраженье, поглаживая плешь, словно забыв обо всём. Князь почувствовал что-то недоброе в спокойствии венценосного друга.
Я скакал от смотра к смотру, к парадам и ученьям, я такие планы затевал Я вел войска на битвы и спал на сене, ел картошку, как простой солдат! И кто теперь оценит, кто поймет мою усталость? Нет, не вижу благодарности да уже не надо. Не жду Пора мне на покой признаюсь как другу.
Голицын стал понимать, куда клонит царь, и, едва сдерживая дрожь в голосе и пытаясь поймать его взгляд, спросил:
Если так серьезно Следует тогда ваш Манифест, что у Филарета заперт, обнародовать, чтоб смуты избежать, чтоб Николаю трон занять, как вы решили
Александр резко поворачивается к князю всем корпусом, смотрит тяжело и, почти не повышая голоса, чеканит:
Не смей и думать! О том позабочусь в нужный час. Обдумай лучше Манифест об отречении Помнишь, мы говорили?.. Только в строгой тайне!
Голицын, всхлипывая при сухих глазах, сползает с кресел на колени.
Не покидай престола, царь-государь, мы, дети твои пропадем, аукнется по всей России, содрогнется и устоит ли Сколько врагов сейчас
Невозмутимо и долго смотрит на него император, потом подходит, помогает встать и совершенно спокойно треплет за плечо.
Оставь, Голицын Тон шутовской мне тошен. Всё не так ужасно зачем же воронье скликать? Ради благ мифических династией не буду рисковать. Продают свои услуги и русские, и немцы, а ты о крестьянах плачешь. А покупателей ты знаешь! Они меня уже на плаху кличут и без революции. Уволь, о господи, судьбы такой! Прощай, Голицын, даст Бог и свидимся до перемен и делай, что велел.