2. «Православный катахезис» Муравьёва-Апостола
В Киеве на съезжей Грибоедова встретил полковник Артамон Муравьёв, командир Ахтырского гусарского полка, дюжий мужчина с пронзительным взглядом. При его дружеских объятиях и прочих выражениях искренних чувств в нём зримо и незримо ощущался некий вопрос, задать который он не хотел, но и прогнать не мог. Все понимали, что Россия на распутье, надо что-то менять, а значит, меняться самим А как? А с кем? А нельзя ли выждать, ведь тайного в тайном обществе осталось мало «Мятущиеся души» называл их Грибоедов и никого не пытался тотчас убеждать и тащить на дорогу: большинство серьезных людей идут не за словами, а за делами.
Артамон сразу сообщил, что за Сергеем Муравьёвым-Апостолом уже послан нарочный, как и было условлено после вести из Петербурга, «тридцать верст на хорошей лошади, как одна, он на подъем легок хоть один, хоть со всем полком сразу». Грибоедов не без удовольствия заметил себе, что сказано с уважением, и признался полковнику: дорогой так и не смог представить себе Сергея взрослым. «Много лет минуло, как дружили в университете, но тогда год был за десять нынешних! Мы срастались душами, потому что мечтали об одном!»
Муравьёв помолчал и хмуро ответил: «Человек-огонь. Большой внутренней силы. Такому дай армию она пойдет за ним, как французы за Наполеоном. А у нас таких давят и преследуют»
Киев. Квартира полковника князя Сергея Трубецкого, близ Лавры
2 июня 1825 года
Квартира полковника князя Трубецкого была обширной, но мало обжитой. Во всяком случае большая комната, куда они вошли, выглядела походным штабом. Несколько кресел и стульев, два стола и два дивана впрочем, всё весьма изящное. Группа офицеров расположилась играть в карты, но при виде новых гостей все поднялись. После объятий и дружеских приветствий Трубецкой, смеясь неровным кашляющим смехом, долго тряс руку Грибоедова: «Радикальные потребны тут лекарства! Хе-хе, неужели дождались и на юге, замечательно Горе, горе нам, славянам, под колпаком у самовластья ум не надобен замечательно, замечательно сказано».
Поручик пехотного полка с огненной шевелюрой и глазами, полными недоверия, подойдя бесцеремонно-близко, представился Бестужевым-Рюминым.
Ваша просьба исполнена, сударь. За Сергеем Муравьёвым-Апостолом послан нарочный ждем с минуты на минуту. Но позвольте угадать цель вашу: коль вы нашли лекарство от самовластья, то стали потребны мы, лекари без страха и упрека
Артамон Муравьёв мягко, но решительно отодвинул «лекаря» на почтительную дистанцию.
Господа, я привез вам счастливого гостя, а вы с порога о делах своих темных. Говорим о сути, без красивостей, ему и отдых нужен после лошадей
«Темных делах?!» негромко, но картинно охнул Бестужев-Рюмин и, охватив голову руками, ушел в сторону.
Не обращая внимания на картинные жесты приветствий и знакомств и будто не слыша никого, Трубецкой продолжал восторгаться, с заметной нотой наигранности.
Столицы покорены, Александр Сергеевич, и рукоплещут вашей комедии сквозь слёзы, и здесь, я убедился, знают и восхищены! И читают, и списки делают!.. А что печать? Ужели под запретом пьеса?
Грибоедов долго и основательно усаживается на диване, прямо и взыскательно разглядывает всех и было в том нечто учительское, настораживающее.
Опубликовали, Серж! Но ровно тот кусочек, чтоб поднять собак литературных, и свора впилась, зная жертву Но, надеюсь, сии второстепенные дела не займут наше вниманье. Артамон зря вас остудил: дел набралось, а времени немного. Северяне шлют приветы и сведения точные о тех штыках, в ком нет сомненья. Пришел момент сложить и наши планы, и наши силы.
Бестужев-Рюмин так тихо, что его вряд ли кто слышал, напел себе: «Уж не экзаменовать ли нас приехал» и добавил громко:
Надеюсь, вы с Оболенским видались?..
Полномочий своих не свидетельствую, коль вам они внове. Грибоедов вежливым жестом остановил поручика. То верный способ потопить дела в эмоциях, взаимных притязаньях. А суть сегодня в том, что мы в плену собственных сомнений! А сроки нас берут за горло! Рисую ситуацию. Царь Александр не отошел и не отойдет уже от личных потрясений, свой блеск и ум державный оставил он в Европе. Не Россия Союз Священный был его заботой и мечтой! Чтоб все от Сибири до Ламанша рукоплескали романовской бездарности на троне, Христом прикрывшим рабство. Но в Европе там фрукт несколько иного рода, чем русский барин, крез, скот и свинопас. Там быстро и привычно под прикрытием закона обратили остатки благородства в помойный сток потаенных грехов
Грибоедов говорил и чувствовал, как верно предостережение Степана: «Самонадеян стал на бумаге и на сцене у тебя всё сойдется, но на деле» Он подолгу останавливал взгляд на каждом, и очки скрывали самоиронию и насмешливую искорку в глазах.
Теперь царь-глухарь не тот Он вянет на глазах, двор его наполовину немецкий в смятении. Англо-саксонские вельможи насторожились а вдруг он вспомнит о народе, о республиканской юности своей да призовет опять опальных реформаторов, вас, мятежных вольнодумцев Уже князья великие корону примеряют, императрицы вспомнили норов принцесс германских. Этот черный вихрь скоро подхватит всех у края пропасти!
Засуетился Трубецкой, с тревогой заглядывая в глаза столичному гостю и спеша подтвердить его слова, чтобы разогнать свои сомнения:
Да-да, зимой в Санкт-Петербурге Симптомы видел страшные безвластья. От Аракчеева устали все, и сам Александр узрел тупик. Хотел затеять с Турцией войну Европа, а по сути, англичане, не дают. Боятся усиленья нашего на юге, на Балканах, освобожденья Греции от наших рук
Хмурый Артамон Муравьёв не выдержал, зная свою правду:
Россию Запад держит как свою конюшню: по надобности на выезд или на мясо. И не дай-то бог, чтоб конюхи и кони голос возымели: вмиг Палена отыщут среди двора распутного. И сильной карты нет у нас! Уж если царь вчера надежда, любимый всеми бесславно так кончает то дело не в личности царя. Как мудрый Лунин рёк недавно: корень зла самодержавие, оно противуестественно и тем сбивает с толку самого царя, приписывая ему способности неограниченные, хотя законами природы он ограничен, как и мы. Самовластье требует, чтоб воздавали ему то, что принадлежит Богу одному. Монарх не слышит и не знает Бога, и народ от веры устранен! Тьфу!
Именно поэтому мы приговорили к уничтоженью не только Александра, а всю семью сколь безбожную, столь и бездарную с позой и вызовом бросил Бестужев-Рюмин.
Развел руки Трубецкой, словно приглашая Грибоедова самолично убедиться, как настроено общество:
И впрямь! Уже верхи тошнит от общего бесправия, всё по предписанью одного лица делается. Витт и Киселёв сигналы подают, что они с нами силы наши множатся
Витт?! Киселёв?! изумился Грибоедов и долго молчал. Ему вспомнился Тацит, которого он листал доро́гой: обширный заговор при дворе как это пахнет сценой! Им можно доверять? Или как реформам самодержца с самой юности его? За планами такими я вижу прежнюю наивность, игру словами и фамилиями генералов Но что поделать с барством нашим? Что крепче: трон или оно? У нас самих-то что?! Картишки, гульбища, пороки а для очистки совести на трон наскоки, да за народ раденье, за свободу Своей готовы поступиться? О, всё это было и вчера! Пора отбросить маски, страстишки, темные привычки тогда и дело будет нам доступно, республики святые идеалы. Царские сатрапы подыгрывают вам и вы готовы им вожжу вручить! Меж тем у нас один надежный генерал Ермолов!
«Вот откуда ветерком подуло тихонько напел себе Бестужев-Рюмин. Кулак на славу будет, никому несдобровать».