Но адресат откликнулся чем-то странным, заикающимся от волнения. Надо же! Забыть не забыла, но и в специальную папку для хранения помещать не стала. Тогда через день опять от того же, в непрочитанных.
Не попадись мне на глаза тогда тот светляк среди шоколадных петушков, сидела бы теперь неслышным растением на своём диване, а не на этой искуственнокожаной полке. И что такого было в нём? Почему именно он? А если бы листнула дальше? Не успела, застряла. С пометкой «Не для перпендикулярных». Может, и не объявление это было, а шифр какой-то особый. Действовал не иначе гипнозом или новым ядом на фокусную группу. На продвинутых в разоблачении геометрически правильных фигур.
В серой до безысходности словесной паутине ваш эдвертисмент живо сверкнул подобно светлячку, так и отстучала я в своем обращении 1 к невесть кому, к обладателю тайны о том, кто же он есть. Привидится же! Светляк!
Странно, конечно с теми, кто изо дня в день толчётся рядом, часто и поговорить-то не получается. Не интересно. И вот бог знает где, куда тебя и в жизни не занесло бы, отыскивается кто-то, с кем, с невидимым если день не поговоришь, то и не знаешь уже, на кой тебе всё это окружающее и до оскомины настоящее?
Только и знаешь, косить глазом в правый нижний угол экрана, что бы не делал не вылез ли крошка-конвертик. И они слетали, как миленькие с неба или ещё откуда. Вцепляешься в них, дрожа от нетерпения, как пьющий в горло бутылки. К тому же, и мои письма были нужны позарез, я знаю.
А потом он ещё и стал говорить со мной. Голосом друга, какой до того слышала только во сне.
Тестировать себя на трезвость? Да знаю я, что такого не бывает. Нельзя строить дом, если нет фундамента. А это что? Слова-букеты, волны, да фантазии? Это супер-фундамент, почище бетона!
И что-то там теперь впереди, хватит ли рельсов, уцелели ли вокзалы?
В купе, между тем, возникли трое: девушка с полнолунно-конопатым лицом, мальчик с просто лунным и женщина с просто лицом, но без смысла вовсе. Какая-то одежда была на них будто одна на троих. Эта, по-видимому, семья уселась на полку напротив и стала сидеть молча и без движения, глядя перед собой. Не на меня, хоть я и находилась перед ними. Что-то они видели, не доходя взглядом до меня. Границу между их миром и моим? Непрозрачную для них. Я их вижу они настоящие. Они меня в упор не бачат я не настоящая?! Помню же, в других поездах было не так: заходящие в купе здоровались была нормальной, видимой. Что же теперь-то?!
Может, я осталась, где и была, и все это мне привиделось: мокрая от слез собака, подруги, поезд
Головы у семьи равномерно покачивались, послушные ритму движения сильного поезда. Триединый будда качал себе головой: будда-мать, будда-сын и дочурка в придачу. Я боялась пошевелиться, чтобы не задеть границу.
Посидев сидящей статуей какое-то время, дочка, оставаясь статуей, стала медленно и плавно-беззвучно клониться луной к окну. Потом так же сын, только, наоборот, к двери. Мать, сидящая между ними, оставшись сама по себе, осела без борьбы, и откинув голову назад, к стене, застыла. Глаза у нее закрылись, а рот приоткрылся мертвецки. Что же это?! Да что с ними сделали? Чем-то отравили! Или пока я здесь сижу, снаружи теперь все такие?!
Меня смыло из купе в коридор. У одного из окон стояли мужчина и девочка лет шести без посторонней помощи, цвет лица у обоих вполне человечий, пульс, должно быть, тоже имел место про девочку и не скажешь, что она стояла: то был шумный скачущий мяч: то вспрыгивала на выступ под окном, то с него на пол, то откидывала сиденье сбоку, чтобы оно с грохотом хлопалось о стену
От титана или Титаника!? шел пар: кипяток, значит, на месте. Туалет был обнадеживающе занят. Две проводницы в своём купе поглощены общим делом страстной грызьбой семечек в общий клочок газеты. Оторвались на секунду, подняв на меня взоры: нас лучше не трогать.
Оставалось вернуться к семье. В моё отсутствие её члены всё-таки ожили на какое-то время, судя по тому, что смогли переместиться на свободные полки. Не расстелив матрасов, лежали теперь без сознания? изо всех сил прильнув своей натуральной белой кожей к голому ненатуральному дерматину. Все трое освободили свои ступни от обуви Отрава, что их скосила, теперь беспрепятственно выходила наружу сквозь их носки.
А в коридоре только одно окно. Лучше уж оно. И оно говорило, что мы въезжаем туда, где поверхности земли надоело быть плоской и ровной, она показывает свой норов, то и дело вздыбливаясь на пути у поезда, загоняя его в туннель.
Да ведь где-то здесь должно быть оно, то место сказки, увиденной в детстве. С какой же стороны смотреть? Не пропустить, не пропустить! Что-то похожее на предвестие той картины показалось река, горы, но не совсем Не совсем. Может, за другим окном?
Заполошно и бестолково, как пытаются удержать что-то, ускользающее навек, заметалась меж двух окон: коридор, купе, снова коридор, вгрызаясь в пейзаж, да, носом в пыльное стекло вот, еще немного, вот, где-то совсем уже рядом Но опять все ухнуло в туннель. А потом было уже не то. Ждала до самой темноты, то и дело обманываясь. Ну не приснилось же мне тогда! И не дождалась. То ли не по той ветке шел поезд?
И вообще, туда ли он несётся?
Сколько всё-таки в нас, купивших билеты, доверчивости и покорности даже. Оказавшись в теле гремучей железной змеи, никто не думает о том, что где-то там, впереди, у нее есть голова, и что мы на все время пути становимся одним с ней организмом, и тот человек, в «голове», что управляет ею, управляет теперь и нашей судьбой. Не зная ни характера его, ни семейных обстоятельств, мы верим, что он доставит нас куда надо и в срок.
От тех же, кого мы знали прежде, да от всего света оказываемся отрезанными. Что с того, что я о них думаю?
От Вероники совсем нельзя было ожидать. В последний мой день дотянула до самого, до последнего, никому не говорила (сама до конца не верила) она заявилась первой, рано утром, бледная, без губ, которые всегда ярким пятном, немного уязвлённая.
Я, конечно, желаю тебе добра. Но я ведь и СЕБЕ желаю добра. А мне не надо, чтобы ты уезжала, кривя не накрашенные губы обиженной девочки, почти шёпотом проговорила Ника. Ну, куда ты со своей косичкой?
Ну да, с косичкой, и дела мне нет, что о ней думают другие.
И защитить-то теперь некому. Смотри, не расставайся теперь с ней, с косичкой этой! Это серьёзно. Ни за что, ни при каких обстоятельствах, если не хочешь, чтобы
«Чтобы что?» ох уж эти фэн-шуйцы самоучки. Подруга моя вдруг заторопилась, и прощаясь, совсем уж жалобно, не по её:
Возвращайся скорее, и быстро так отвернулась, чтобы уйти.
Но я всё равно, обомлев, успела заметить из Вероникиных глаз вытекли две влажные, жалобные дорожки. Из глаз, в которых до того все, как сговорившись, видели почему-то один только нетающий лёд.
А слабо взять и выйти из поезда? Прямо сейчас. Прям сквозь стенку.
Интересно, виден ли из космоса наш состав? Меня-то точно не будет видно, даже если я вывалюсь наружу безмозглой икринкой. Просто открыть дверь. Как космонавту в открытый космос. Из чёрного эсэсовского поезда в чёрный космос. Ох нет, космос не так твёрд как земля. Если об неё, да с размаху припечатает к себе костями и внутренностями. Будешь лежать, пока не придут, не слетятся бодрствующие по ночам, изголодавшиеся за день
А то бы мой билет путешествовал дальше без меня, сам по себе. Бумажка эта появилась на свет скрипя вылезла из лона компьютерного принтера в тот день Ведь смогла же тогда выброситься из автобуса. Тот самый случай, который и помнить-то ни к чему.
Внутри обычного городского тиранозавра «Икаруса» ехала с работы, вдруг толчок! Все, кто в нем был, как солдаты, повернули головы в одну сторону: на проезжей части было видно скопление машин, сбившихся в беспорядке, людей в форме, и между ними на мокром асфальте шёл дождь лежало нечто В том-то и дело: нечто, а не некто. Накрытое грязным, тёмно-коричневым так на огородах иногда накрывают кучи гниющей травы.