Обычный листок, немного посеревший и набухший от влаги. Покрытый текстом, в плен к которому попадают некоторые Те, кому это надо. А мне-то это зачем? Ни к чему. Любое учение это учение. Со своим сводом правил препинания-склонения и прочими там выкладками, по задумке, незыблемыми. Всякая незыблемость способна навести тоску. Всякая незыблемость мне не подходит незыблемо. В общем, не хватало только читать этот несчастный листок. Просто пусть будет. И мне почему-то понравилось, что я вырвала его у преисподней, полной плесени и тлена.
Убийство хотите? Свежее, только что! С места! Двумя выстрелами, как выстрел в спину.
Чуть не свалилась со своего кресла на колёсиках их подкосило. Как вообще не мутировать в какое-нибудь не известное науке чудище от соприкосновения с новостями? Скафандр для выхода в открытый космос? Ерунда. Рубильник нужен, который отрубал бы способность к осмыслению информации. Разбои, поножовщины, детская проституция, младенцы в мусоропроводе, или расчленёнка. Надо же придумать словечко этим спецам зверство, а вроде ласкательно, по-детски даже. Как сгущёнка или продлёнка.
Когда уже и без того переклинило, сплющило и перекорежило от новостей, набранных за день, вот такой вот вопль нежданной радости: «Убийство не желаете?!» Пальцы застыли на клавиатуре. Я оглянулась через силу, раненой спиной и всем прочим ненавидя ту, что, запыхавшись, ввалилась: вся нараспашку, с прилипшей ко лбу чёлкой, раскрасневшаяся, будто с любовного свидания. Ненормальная внештатница из ментовки. Вот, кто главные маньяки такие, как она. Аж вся трясется и не стесняется мутировала и необратимо.
Только с места самолично молодой совсем не приходя высокий, брюнет, на артиста похож, на этого В кулаке, представляете, деньги зажаты вот так! У трупа. В кулаке прям пачка здоровая! Не успели отобрать, спугнулись А документов никаких.
Она тараторила, выбрасывала вперед руку свою идиотскую, зажатую в кулак старалась, показывала, задыхаясь, разбухая и разбрызгиваясь, как дрожжевое тесто. Гора теста, где дрожжи чужая смерть, которую ей посчастливилось урвать, словить на собственную сетчатку и напитаться. Тварь!
Я отвернулась от нечеловека, от чумы, взмокшей от возбуждения. Каково было его душе видеть всех этих, налетевших вороньём? И где была её душа в тот момент, если она дозволила напиться вдрызг чьей-то смертью? Значит, просто сдобная квашня вместо души, потому, извините не человек.
Как в спасательный круг вцепилась в клавиатуру Непрочно вцепилась. Гора квашни настигла липкая, душная Накрыла, подмяла под себя.
Открыла глаза колесики рабочего кресла крутятся на уровне глаз. Всё же подкосило не их, а меня. Локоть ноет. Только этого не хватало! Помогли кое-как водрузиться обратно на кресло, дали воды. Пораньше отпустили с работы.
Так не прибрано было на душе, что даже не заметила, как включила телевизор. Когда в последний раз такая беда стряслась, уж не припомнить от памперсов и прелестей маалокса сразу спазмы и хочется кувалдой со всей силы, по маалоксу. А тут прямо подарок пусть болтает, да погромче любой бред. Ну и угодила, конечно, прямиком на городские новости.
«Во дворе дома Молодой предприниматель Двумя выстрелами»
В снегу, на спине в чём-то тёмном, камера приближается Я сделалась камнем. Но смотрела. Всё равно никуда не денешься, не спрячешься. Надо узнать это теперь. Оператор, качнув камеру от неопытности или от волнения, склонился над лицом распластанного на снегу в расстёгнутой куртке Тяжелый подбородок, короткая аккуратная стрижка, глаза не видно какого цвета. Не он! Было ясно и до лица тот, другой, на плече у которого сидит смерть, не носит куртки.
Успокоением и не пахло. Забилась в угол дивана, содрав с него плед, запеленалась в него, чтобы унять дрожь. Как ему стало горячо, а спустя минуту он остыл. Холоднее снега, на котором лежит. На днях ходил в парикмахерскую, а может, пять минут назад пил кофе. Может, со своим убийцей.
Всё равно не отделаться от этого от того, что неспроста Не многовато ли, всё подряд? И полумертвая книга, свалившаяся с неба, и теперь ещё этот с навек зажатыми бумажками в кулаке молодой, темноволосый и, вполне возможно, сероглазый А его девушка, у него ведь была девушка? Которая увидела его в новостях. Если бы «мой» не умчался, мог бы оказаться на месте этого в снегу? Они могли быть знакомы. «Мой» мог также оказаться и на месте убийцы?
Зуб на зуб не попадает, колотун!.. Холод домашнего очага. Даже друг человека не выручает, тепла не добавляет. Всегда выручал, все два года, как остались с ним одни после того как родители один за другим покинули эту квартиру и этот мир как листья с уходом лета.
Впервые может за все время забыв покормить пса, повела его на прогулку без слов, без объяснений. Зачем ему знать о тёмных сторонах жизни.
Глава 2. Недобрые чёрные перчатки
Кто мог знать, что уходим с ним из одного времени, а вернёмся в другое. По возвращении стало понятно, что наступило странное время, в котором стали происходить странные вещи.
Открываю свою дверь и застываю. Почти как тот, на снегу. В моей комнате горит свет. Горит как ненормальный верхний, свет люстра эта доисторическая, которая давно забыла, что она люстра. Никто ж её сто лет не включал до того она ненавистна. Боковое освещение дело другое. Но и его я отрубала перед отходом, как всегда! С детства приучили не жечь свет почём зря.
Первое желание выскочить назад, за дверь. Псина же, наоборот, как только вошли, неудержимо ринулся вглубь, вырвав поводок из рук. Залаял самым своим оглушительным и беспощадным перед лицом врага лаем. Я испугалась за него, закричала вслед. Какой там, когда речь идет об исполнении долга. По-охотничьи вмиг обежав владения, вновь прискакал в прихожую, запыхавшись. Ещё порычал для порядка, заглядывая мне в глаза все верно сделал?
Откуда я знаю? Но если б кто был, то уж был бы выявлен. Пёс громко-взволнованно похлебал воды на кухне, устало зевнул и самую малость озабоченно улегся на свое место. Проверено, мин нет? Да, всё он сделал по правилам. Только от «правильного» теперь в этом доме остались рожки да ножки. Заходить в него не манило вовсе. Садиться на диван? Да в жизни я на него не сяду! Всё стало чужим, вывернутым на изнанку. Свет дурацкой рожковой люстры не горел, а вопил истерично. Подкралась на цыпочках к выключателю, прикончила его трусливо, исподтишка. Кинулась к своему, привычному, боковому. Толку-то!
Всматривалась в книжные полки, в родовой плед на диване впервые видела их. Ведь это невозможно! Чтобы кто-то!.. Как он мог? И зачем? Зачем?! Или просто не успел сделать, что собирался? Но кто?! По какому праву?! И ка-ак? Дверь была закрыта на один замок. У кого-то еще ключ от него? Я не оставляла этот дурацкий свет! Самозагорание? Само взяло и загорелось!
Защитник дома тем временем был уже в полной власти собачьего Морфея подтянул к носу задние лапы и знать ничего не знает чего это его хозяйка примостилась на краю обувной полки, как неродная? Будто не в своей квартире.
Все призрачно. Любое владение чем-то суть бестелесный призрак. Кому-кому, а Североокому это известно получше других. Недаром же чуть что, снимается и летит хоть на Север, хоть на Юг. Не оставляя нигде ничего ничего, что хоть каким-то боком его. Про своих квартирных хозяек мог бы сочинить сагу в трёх томах. А они про него? Не случалось ли какой-нибудь Марь Тимофевне вот также напороться на что-нибудь необъяснимое? На пропажу какую?
Что? Он?!.. Вернулся с Севера за своей книгой? Где она, его книга? Нет, не пойду, не буду ничего искать. «Никому ничего о нашей встрече!» Ни одной живой душе. И что?
Что делать дальше-то? Может, всё привиделось? Пока я это пойму, ночь и пройдет не уснуть. Нет, нужен хоть чей-нибудь живой голос. Подруги мои не хуже меня полуночницы.