Искоса взглянув на нее, я вижу, что она смотрит на мишень, вытаращив глаза, как будто никогда не видела ничего подобного.
Значит, ты и правда метаешь топоры? спрашивает она.
После того как она вышла из ванной, это первая реплика, которую она не проорала, поэтому я не делаю вид, будто не слышу ее. Однако ответ вполне очевиден и без слов, так что я просто пожимаю плечами.
И метаю еще один топор.
Он вонзается между двумя предыдущими, попав точно в «яблочко».
Во взгляде у Грейс возникает нечто, похожее на интерес, но когда я протягиваю топор, чтобы она метнула его, она трясет головой и отшатывается.
Просто выключи эту музыку.
Это звучит не как просьба, а как приказ, что оставляет мне только один выход. Я подхожу к стереосистеме и увеличиваю громкость, слыша первые аккорды «Shadowminds»[3] группы «Halo Effect».
В ней много ударных, много низких частот, и, когда ее врубают на такую громкость, она совершенно невыносима. Иными словами, отличный выбор для той цели, которую я поставил.
Грейс так зла, что даже не может говорить, что вполне устраивает меня.
Она бросается на кухню, и я делаю вид, будто не смотрю, когда она берет из холодильника бутылку воды. Но сложно притворяться, что ты ни при чем, когда она открывает один из буфетов и достает коробку печенья «Поп-Тартс», которое она так любит.
Пустую коробку.
Что тут скажешь? Я с пользой использовал то время, пока она была в ванной.
Я снова метаю топор, но понятия не имею, попал он в цель или нет, потому что все это время я наблюдал за ней краем глаза.
Она выглядит растерянной, но не расстроенной во всяком случае, расстроенной не больше, чем она была до этого, когда бросает картонную коробку в контейнер для переработки. Но, когда она тянется к еще одной коробке, той, которая выглядит запечатанной, открывает ее и обнаруживает, что она тоже пуста, то швыряет ее на рабочую поверхность и смотрит на меня, прищурив глаза.
В ответ на этот взгляд я спокойно подхожу к мишени, чтобы взять топоры, затем метаю их снова и проделываю все это так, будто Грейс вообще не существует. Но, когда она сует руку в буфет еще раз, я не могу удержаться от того, чтобы понаблюдать, как она открывает новую коробку «Поп-Тартс».
На этот раз она даже не утруждает себя тем, чтобы выбросить ее. Вместо этого она с силой бросает ее на рабочую поверхность, свирепо рычит и направляется ко мне.
Что с тобой не так? вопит она и на сей раз делает это так громко, что я не могу притвориться, будто не слышу ее из-за музыки. Черт. У этой девицы чертовски крепкие голосовые связки.
Это же не я, а ты орешь как резаная, спокойно отвечаю я.
Я уверен, что она не слышит меня, но вижу, что она злится еще больше. И на этот раз, когда она снова начинает орать, я протягиваю руку и выключаю музыку так что она вопит в тишине.
Неужели тебе обязательно быть таким Ее слова эхом отдаются от стен, и она замолкает на полуслове. Ты это серьезно? спрашивает она. Ты наконец выключил эту музыку.
Ну, у тебя был такой вид, будто тебе есть что сказать, отвечаю я, напустив на себя самый невинный вид.
На мгновение мне кажется, что сейчас Грейс выхватит из моей руки один из топоров и нападет на меня, но в конце концов она только делает глубокий вдох и медленный выдох. А жаль. Я с нетерпением ждал этого развлечения.
Где. Мои. «Поп-Тартс»? спрашивает она, сделав еще один выдох.
«Поп-Тартс»? Я пытаюсь изобразить недоумение, но наверняка меня выдают веселые огоньки в глазах. Ты говоришь об этих квадратных розовых бисквитах, которые ты постоянно ешь?
Она вздергивает подбородок:
Во-первых, я ем их не постоянно. Когда мы перенеслись сюда, у меня было две коробки. И
А по-моему, у тебя было три коробки, перебиваю ее я. А может, и больше.
Во-вторых, продолжает она, но теперь она уже выдавливает из себя слова сквозь стиснутые зубы.
Что ж, возможно, мне должно было стать стыдно от того, что я так ее рассердил, но сложно чего-то стыдиться, когда ты получаешь такое классное развлечение. А также потому, что я все еще слышу, как она совершенно серьезно предлагает помочь мне стать хорошим человеком.
Во-вторых, повторяет она, когда до нее доходит, что я не очень-то слушаю ее, это не бисквиты.
А, ну да. Как вы, американцы, называете их? Я щелкаю пальцами, будто я забыл, хотя мы с ней ели печенье всего несколько часов назад. Ах да, печенье! Вы же называете их печеньем, да?
Она издает низкое рычание, опасное и первобытное. Это заставляет меня улыбнуться еще шире.
А в-третьих, рычит Грейс. Держи свои лапы и все прочие части тела подальше от моих «Поп-Тартс».
Это одновременно и предостережение, и угроза, и я вижу, что она убийственно серьезна. Но от этого мне становится еще интереснее ее дразнить.
И так я и делаю. Подняв бровь, я смотрю на нее с самой беззаботной улыбкой. И спрашиваю:
А что, если нет?
И, сделав шаг назад, жду взрыва.
Ждать мне приходится недолго.
Глава 24
Разделяем комнату с шиком
Грейс
Ты что, двухлетний ребенок? спрашиваю его я, потому что кто еще может реагировать на справедливое возмущение так, как реагирует он?
И это все, на что ты способна? спрашивает он, вскинув бровь. Вообще-то я ожидал от тебя настоящей угрозы.
Ты хочешь настоящей угрозы, ты, великовозрастный ребенок? А как тебе вот это если ты еще раз дотронешься до моих «Поп-Тартс», то я напильником сточу твои клыки, пока ты будешь спать?
Теперь вверх взлетают обе его брови.
Черт побери, Грейс, это жестоко. В его глазах читается настоящее удивление и одновременно веселье. Кто сделал тебе больно?
Ожидая моего ответа, Хадсон рассеянно проводит большим пальцем по острию своего клыка. Я отшатываюсь. И огрызаюсь:
Об этом не беспокойся. Лучше тебе беспокоиться о том, как больно я сделаю тебе, если ты не уберешь свои лапы от моих вещей.
От твоих вещей? Во взгляде, которым он окидывает комнату, нет угрызений совести, в них отражается только властность: Да ведь ты сейчас живешь в моей берлоге.
А что это меняет?
Неужели непонятно? Его губы кривятся в высокомерной усмешке, от которой у меня сносит крышу: Раз это моя берлога, то и все в ней мое.
В обычных обстоятельствах я бы с этим согласилась. Но, как ты сам не раз замечал с тех пор, как мы попали сюда, мы находимся вовсе не в твоей берлоге. А в моей голове.
И что с того?
Раз это моя голова, то и правила в ней устанавливаю я. И я пожимаю плечами, давая понять, что это очевидно.
Ничего себе. Я не знал, что ты так считаешь.
Я вижу в его глазах опасный блеск, нечто такое, чему я не доверяю, но теперь мне придется как-то выпутываться из всего этого и быть наглой, поскольку другого выхода нет.
И я говорю ему:
Извини, Хадсон, но тут уж ничего не поделаешь, и иду обратно на кухню.
Точно подмечено, соглашается он, идя за мной. Но у меня остался один вопрос.
Мне уже начинает надоедать эта игра в кошки-мышки. А если честно, то и вообще вся эта хрень. Попытки постоянно на шаг опережать Хадсона это изматывающее дело, и я не знаю, способна ли я справиться с ним.
Возможно, именно поэтому я и спрашиваю:
И что же это за вопрос? Я не даю себе труда подумать прежде, чем вопрос срывается с губ.
Лукавый блеск в его глазах превращается в улыбку, когда он прислоняется к кухонному столу и смотрит на меня сверху вниз с высоты своего неимоверного роста.
Если я теперь принадлежу тебе, то что ты намерена со мной делать?
Тьфу ты. Он расставил ловушку, и я ухитрилась угодить в нее. И теперь у меня вспыхивают щеки, несмотря на мои попытки не реагировать на двусмысленность, заключенную в его словах. Это просто очередной его способ достать меня как эта громкая музыка и печенье «Поп-Тартс», но я не доставлю ему такого удовольствия.
Поэтому, не обращая внимания на жаркую краску, от которой у меня горит лицо, я смотрю Хадсону в глаза и отвечаю: