Не понимая что сейчас мне нужно делать, я решил выбраться наружу, где осуществляла прогулку больных почти вся моя смена. Возле выхода в отделение, там, где был туалет больных, мой путь преградили несколько пациентов, они стали настойчиво просить меня сводить их к сестре-хозяйке, к которой у них имеются неотложные дела. Дверь туалета открылась и оттуда вместе с густыми клубами табачного дыма вышел ещё один деловой человек. Туалет служил, кроме всего прочего, и местом для курения, где в часы-пик плотность атмосферы была как на Юпитере. На моё счастье пришёл Гоша, командным голосом он прикрикнул:
А вам, что у решётки надо? А ну марш на прогулку или в палату, нечего здесь ошиваться!
Виталий меня сейчас сводит к Ирине Филипповне, очень важное дело.
И меня тоже! Повторяли другие.
Санитар взглянул на мое растерянное лицо и быстро освободил проход, принудительно отправляя навязчивых клиентов по своим местам. Я, наконец, вышел на улицу. В ближайшей беседке сидели санитарки вместе с Михаил Иванычем и о чём-то разговаривали. Возле решётки прогулочного дворика стоял Полушкин. По другую сторону, похожие на обезьян в клетке, его обступили больные и тоже оживлённо беседовали. Подойдя ближе, я разобрал все те же просьбы, что предъявляли они на обходе. А Дмитрий Ильич стоял с виноватым видом и пытался что-то объяснять. Мой напарник увидел меня и направился в отделение. Проходя мимо, он бросил:
Я пойду сейчас сейф списывать, а ты посиди во дворе.
Прогулка длилась часа полтора и где-то после полудня санитар загнал всех больных обратно, в палаты. Затем, через полчаса мужская часть смены вместе с буфетчицей и одним из охранников пошли на кухню за обедом. На раздатку мы принесли четыре полные ведра с супом, большой бачок с шукрутом и ведро компота. Михаил Иванович снова взялся накрывать на столы, а меня отослал выдавать таблетки. Приём пищи осуществлялся в две очереди, по три палаты за раз. Столовая набивалась народом и если бы все ели за столами то мест бы не хватило. Некоторые брали свои продукты питания, которые им выдавала специальная санитарка «приёмного покоя», хранимые в стальных шкафах и стеллажах, запираемых на замок. Всё это хозяйство, вместе с холодильником было расположено во врачебном коридоре, выходившем так же из столовой. Продукты относились в палаты и там съедались, конечно, не всегда, и поэтому место жительства пациентов местами напоминало бомжатник. Санитарное состояние мало контролировалось, все жили и работали, что называется, «на расслабоне».
Примерно, в половине второго настала наша очередь. Когда я зашёл в раздевалку на столе уже стояло неполное ведро с супом из столовой, кастрюлька с шукрутом и нарезанные ломтики чёрного хлеба. Охрану тоже снабдили столовским провиантом. Чайник был наполнен компотом.
Сотрудники деловито черпали половником гущу со дна ведра и когда подошла моя очередь в ёмкости был практически один только жиденький бульончик. На вкус он напоминал мне советский общепит из детства. Положение спасали химические кубики, раскрошив небольшую часть, бульон становился вполне съедобным. Второе было вполне сносно и его я с аппетитом съел. Все прекрасно знали, что еда эта предназначалась только для больных, но происходящее руководство вполне устраивало. Времена были нелёгкие и к скромной зарплате прибавка в виде «халявного харча» была весьма кстати. Остатки и отходы ещё сливали для домашних животных.
После обеда был «тихий час». На коридор пришла пожилая женщина. Это был парикмахер и цирюльник. Санитар выводил ей больных, и она кого брила, кого стригла. Многие брились сами. Бритвенные принадлежности женщина носила с собой. Кроме того, на «приёмном покое» хранились индивидуальные станки, которые мы выдавали больным под присмотром. В четыре часа опять началась прогулка и одновременно уборка опустевших палат. С пола сметали всякий сор, но сильно не углублялись. В углах было по-прежнему грязно. Убирались всегда больные. Каждая смена, в лице санитарки, договаривалась с кем-то из больных (одним или двумя) и те работали за какую-то оплату. Кроме овощей с огорода, могли заплатить чем угодно. В ход шли чай, старая одежда и обувь, сигареты, какие-то бытовые вещи. При этом-работа младшего персонала распределялась: мужчины ходили с ключами и смотрели за порядком, а женщины ведали уборкой. Поскольку уборку можно было только контролировать по результату, выдав оплату, то женщинам работалось менее напряжно. Можно было большую часть дневной смены на коридоре и не показываться. Хорошим тоном считалось подмена санитара на обед, но было это не всегда. Бывало, санитар договаривался с больными, чтоб они не стучали минут 15-20 и, закрыв все двери, уходил обедать оставив коридор пустым. Всякие санитарки попадались.
Летом почти весь вечер можно было проводить на прогулке. Оставляли только время на ужин и вечернюю уборку. Ужин был около шести вечера и длился в районе получаса. Больничную кашу давали и персоналу, но её ели уже не все. Всё равно скоро домой. Только если из экономии или когда давали что-то очень вкусное. Между делом средний медперсонал заполнял всякие журналы и документы. Самый главный журнал «наблюдательный». В нём кратко описывалось поведение пяти-шести (иногда больше) пациентов. Это мало кто хотел делать и обычно работу чередовали: кто-то писал «наблюдалку», кто-то «сдачу». В довесок к журналу сдачи, этим же человеком списывались учётные препараты (тоже в специальном журнале). Дело это-ответственное, нельзя было ошибаться и делать исправления, но наблюдалку, почему-то, не любили больше. Я, вначале, когда описывал больных, особо не вникал переписывал предыдущие записи, если они были актуальны. Впоследствии понял конструкцию предложений и стал комбинировать фразы, со временем, применяя некоторую креативность. «Настроение такое-то, поведение такое-то, жалобы такие-то, сон, аппетит, реакция на замечания, высказывания». Всё получалось довольно просто. Трудно было только когда случалось что-то неординарное и написание журнала напоминало школьное сочинение.
Первый день подходил к концу, и мы все ждали ночных сменщиков для сдачи дежурства. Меняли по-разному. Могли сменить в восемь-тридцать, а могли и в десятом часу. Но в любом случае все освобождались от работы и расходились по домам, или кому куда надо.
Глава 7. Холодный приём.
В ночную смену я сидел на коридоре с Людмилой. Она ко мне была не столь дружелюбна, как в прошлый раз. Начав стандартное бахвальство про украинскую черешню, она довольно быстро переключилась на дочу. Мне было сообщено, что меня не помнят «в упор». Всех ребят её доча помнит, а меня нет. Андрей Уланов вызывал восторженные отзывы как крайне обаятельный парень, а я, видать, был такой таракан, что и глаза смотреть не хотели. Это мнение не особо удивило: с большей частью сверстников общение в молодёжном коллективе действительно у меня не сложилось.
Девяностые годы поначалу казались очень обнадёживающими, но к году так 1994-му всё больше приходило уныние и разочарование. В первую очередь, мне было совершенно непонятны ценности у окружавших меня ребят. Главное, сильная гордыня, обуявшая всех. Большинство стали разговаривать со мной «через губу», и мне стала непонятна причина такого отношения. Я был ничем не хуже остальных. Только спустя много лет я начал догадываться, что наше общество не может жить без создания для себя мнимых изгоев и перекладывание на них вину за то, что дела и жизнь идут как-то не так. Это похоже на детскую компанию, появляется вдруг нежелательный элемент и всем начинает казаться: что, избавившись от него будет сильно лучше. А когда этот элемент уходит то лучше не становится, неосознанно ищется другой и под надуманными предлогами изгоняют и его. И так пока никого не останется. У взрослых то же самое, только придирки находят более изящно. Кто-то другой во всём виноват, только не я, и не те, с кем я люблю проводить время.