Дальше нужно было взять анализы из носоглотки и ануса у больного, поступившего накануне. На подоконнике процедурки стояли заготовленные для этого три стеклянные пробирки с алюминиевыми прутьями, имеющие на конце прикреплённые ватные тампоны. Михаил Иванович предложил мне это сделать. Я сказал, что не умею, но с интересом научусь данной процедуре от самого Михаила Ивановича. Мой напарник обречённо посмотрел на меня и взял анализы сам.
Наступило время завтрака больных. Он совмещался с утренней раздачей таблеток. Больные сначала шли мимо процедурки, принимали лекарства, а затем уходили на завтрак в столовую заходя по пути в туалет для справления нужды и попутно выплёвывая из складок ротовой полости и нёба принятые только что таблетки. Михаил Иванович взялся проводить завтрак, ему надо было накрыть столы и собрать после еды ложки и, пересчитав их, сдать в раздатку. Меня он поставил «на таблетки». Я стоял в дверях процедурки за выставленным столом, на котором стоял ящик с контейнерами, мензурки для запивания и кастрюля с водой для использованных мензурок.
Воду в тридцатимиллилитровые капроновые стаканчики наливали из специального чайника. Он был очень старый и изготовлен из алюминиево-цинкового сплава. Особенностью этого материала является его сильное окисление. В труднодоступных местах быстро образовывалась толстенная патина с многочисленными кавернами. Видно было, что чайник чистили редко (если вообще- чистили), поэтому на дне и стенках в кавернах от водопроводной воды заводились густые микроскопические водоросли так, что само внутреннее пространство сосуда обладало собственной экосистемой.
Раздавать таблетки мне не понравилось. Нужно было всякий раз заглядывать в рот пациентам для проверки. Их зубы находились в крайне запущенном состоянии и запах, который они выдыхали мне прямо в лицо был, примерно как из туалетного толчка. Да и толку от того было мало. За годы нахождения в психиатрических стационарах пациенты научились искусно маскировать таблетки, а затем их выплёвывать. Государство тратило свои деньги на лекарства, по большей части впустую.
После завтрака я быстро написал журнал сдачи. Я просто переписал предыдущую запись и поставил свою подпись в конце. Затем пришла дневная смена, приняла дежурство и ровно к девяти часов утра весь средний медперсонал собрался в столовую на «пятиминутку». Начальство явно не торопилось. Вовремя пришедшая Мария Алексеевна велела ждать заведующего и не начинать без него. Дмитрий Ильич явился на собрание с десятиминутным опозданием. Ночная смена заметно нервничала: всем хотелось поскорее уйти домой. Мой напарник зачитал наблюдательный журнал. После этого заведующий рассказывал о жизни всё того же Фрунзе, только-покороче, минут на двадцать. Под конец пришла старшая сестра и воссела рядом с другими начальниками с очень важным видом. Она властно посмотрела на сжавшегося Дмитрия Ильича, и тот быстро закончил своё повествование. Елена Александровна обратилась к нам:
Та-ак мальчики и девочки, мы все вместе очень дружно гуляем. И кому-то приходится постоянно приносить свой магнитофон. Я, как руководитель коллектива, просто обязана сделать следующее предложение: сегодня нам обещают выдать остатки подсчёта за март месяц. Мы все должны скинуться на музыкальную технику и, если не хватит продолжим в следующий аванс. Покупку, я так уж и быть, возьму на себя. Как вам моё предложение?
Из-за угла последовали возгласы одобрения, явно наигранные. Я посмотрел на Михаила Ивановича и понял, что смена для него прошла из рук вон плохо. Он был совсем расстроен. Не вытерпев, мой напарник произнёс:
А где же те сервизы, на которые мы скидывались раньше? Никто их даже не видел. Я вообще уже никуда не хожу, не надо мне ничего
Михаил Иванович, дорогой, я всё прекрасно понимаю, вы устали от работы и хотите отдохнуть на пенсии. Мы можем очень дружно и весело вас проводить всем коллективом, не сомневайтесь! Итак, все, я думаю, за?! Тогда решение принято! Сдаём денежки в зарплату Ирине Филипповне, а мне придётся опять идти в магазин. Ох, не берегу я себя совсем
Мне было всё равно. Зарплаты я долго ещё не получу и сказанное ко мне не относилось. Часы показывали без четверти десять и люди под напутствие Марии Алексеевны о борьбе с пьянством стали расходиться.
Глава 6. Особенности отделения.
Что очень хорошо было в моей работе так это график, он мне сразу понравился. Ещё отпуск в два месяца, но до него было ещё далеко. Выходные окончились 5 июня. Дневная смена начиналась в 9 часов утра, но прийти нужно было на полчаса раньше, принять смену. У входа меня встретил Лужин, курящий папиросу. В его нагрудном кармане халата лежала свежая пачка «Беломора». Мы поздоровались. Я вошёл в раздевалку, одел халат и обнаружил: оставленный мной халат в общем шкафу кто-то одевал. И носил очень неаккуратно. Новый халат был грязный, будто в нём работали на стройке. Мне стало неприятно, и я решил халаты носить всё время с собой, пока у меня не будет индивидуального ящичка на замке. Но сейчас деваться было некуда пришлось ходить в том, что есть. Дальше необходимо было прочитать журнал сдачи и проверить наличие и количество учётных препаратов, лежащих в небольшом сейфе. После чего все начали собираться в столовой на пятиминутку. Она прошла, как и в прошлый раз. Только теперь я не беспокоился о её длительности, мне было всё равно.
После пятиминутки дневная смена вместе с начальниками отправились в обход. Нашей задачей было сопровождать врачей со старшей сестрой и делать записи в специальной тетради. Больные предъявляли жалобы на скованность и плохое самочувствие, просили ослабить им лечение, многие желали личных бесед. Кто-то просился в другую палату. Дмитрий Ильич всё это внимательно слушал и почти никогда не отказывал. Он говорил так, что прямого согласия и не было, но каждый понимал его как хотел. Обход длился, как и пятиминутка, и закончился в районе половины одиннадцатого. По его ходу некоторые участники уходили по своим, видимо, важнейшим делам. В конце остались только я, Полушкин и санитар Гоша. Сопровождавший нас милиционер-охранник дремал на кушетке в коридоре. По завершении, заведующий выслушал последнего пациента и тоже ушёл в свой кабинет. Я попил чайку и вернулся в отделение. Меня обступили больные, идущие на прогулку в зарешёченный дворик, они стали назойливо просить то, что как они посчитали-пообещал им Полушкин. В довесок пришёл больной Галушка и театрально изобразил сильные боли в желудке. Я спросил: «Что у тебя болит», и он, видя, что на него обратили внимание закатил глаза и съехал вниз по стене изображая не то обморок, не то предсмертные судороги. Подошедший санитар взял его за шиворот, слегка приподнял и спросил:
Ты гулять пойдёшь или дальше кривляться тут будешь?
Галушка очнулся и что-то залепетал неразборчиво. В его речи были понятны только однотипные матерные слова на букву «Б». Затем, как ни в чём не бывало встал и пошёл гулять. Я же открыл процедурку, и увидел там процедурную медсестру, высокую стройную белокурую женщину с правильными и слегка грубыми чертами лица, которая набирала в одноразовые шприцы лекарства. Откуда-то издалека раздался голос:
Аллу Григорьевну к телефону!
Алла Григорьевна Правдина (так звали этого сотрудника) бросила шприцы с ампулами в лоток и быстро вышла из кабинета. Стационарный телефон стоял в комнате охраны, рядом со входом в отделение. Дежурившие там сотрудники ОВО (их было трое) часто отвлекались от партии в «дурака» на телефонные звонки. Из всех отделов милиции они были самыми беззаботными. Весь день могли просидеть за картами и, если не надо было никого сопровождать или досматривать, отвлекались только на еду, да на такие вот звонки. При этом всячески проклинали свою работу, уверяя, что они тут чуть ли не сосланы за какие-то свои милицейские провинности. Иногда происходила ротация, появлялись новые лица, но это ничего принципиально не меняло.