Арсений, может, когда у вас началось такое восприятие профессии, уже тогда нужно было уходить? в голосе Волкова зазвучало беспокойство, Не мучать себя?
И куда бы я пошёл? Опять таскать коробки с книгами? Тогда мне ещё как-то хотелось доказать себе, что не сломаюсь, выдержу. Хотя выгорание уже подкрадывалось. Скрывать не буду. А тут меня еще начинают какие-то длинноногие фифы тыкать носом в мой непрофессионализм, мою мягкотелость. Приятного мало.
А профессионализм по-вашему это находить в спектаклях недостатки иуделять им большую часть рецензии? Даня искренне хотел понять, без малейшего желания обидеть.
Послушайте, Сеня резко повернулся к Волкову, у меня не было стремления кого-то намеренно задеть или унизить. Просто так получилось. Тогда всё сыграло роль: и молчание Романовского на сообщение, и моё предвзятое отношение к спектаклю, нелюбовь к Мольеру, дурное настроение в конце концов, с которым я шёл на премьеру. И дело не в подходе хвалить или ругать спектакль. Я просто чувствовал, что делаю что-то неправильно, не туда иду в своих рецензиях. Понимаете? Я читал на досуге питерскую и московскую театральную критику и тональность тех рецензий не всегда была дружелюбной. Мне казалось, так и нужно.
Но там же наверное писали люди с большим опытом, Даня боялся подобрать не те слова, чтобы не вывести Сеню из себя, а вы только начинали и может надо было выбрать для себя другой путь? Ругать спектакль, не имея крепкого театрального бэкграунда это как выйти на минное поле. Вы же это понимаете? Чтобы не сесть в лужу, каждое осуждение или даже резкое слово в адрес постановки должно быть подкреплено железобетонными аргументами. Ну, это как я вижу, хоть я и не критик.
Судя по тому, как вы рассуждаете, учились на юридическом?
Нет, что вы, я только журналист. Просто мне кажется, если бы вы в той рецензии выбрали немного другую тактику, всё бы завершилось не настолько драматично.
Знали бы вы, какую тактику по отношению ко мне выбрала наша театральная тусовка, чтобы в очередной раз доказать своё величие и неприкосновенность, Арсений вернулся на кровать и посмотрел на Даню. Да, мне хотелось немного блеснуть эрудицией, да, у меня недостаточно опыта, но так нельзя с людьми. Человек только вступает на эту театрально-критическую стезю, будь она не ладна, а его за несколько ошибок обвиняют в тотальном непрофессионализме, смешивают с грязью и навсегда отбивают не только желание писать о театре, но и писать вообще. Хотя скажу честно, я даже не считаю это ошибками. Это было моё мнение. Но в той яме со змеями, куда я угодил, не может быть своего мнения. Выскажешь сожрут и не подавятся. Так они и сделали.
Арсений, что они сделали? Даня с участием посмотрел на Сеню и похоже начал проникаться своим собеседником.
Говорю же сожрали. Уничтожили, растоптали, смешали с грязью. Хотя, по сути, не их надо винить. Они лишь подхватили волну. А главную гранату кинула Алла Ильинская. Когда рецензия вышла на SevMedia, она разместила её у себя на странице, подписав: «Есть такая замечательная буква в русском алфавите! БЭ бЭстактность!». Аллочка обвинила меня в бестактности, а более матёрые сторожилы театрального дела в непрофессионализме. Тонна говна ровным слоем распределилась по всем 85 комментариям. А вы рецензию читали?
Когда вся эта шумиха вокруг вас только поднялась, я заходил на SevMedia, пробегал текст глазами, но внимательно не читал. Сегодня же почитаю.
Почитайте. Возможно, вы согласитесь с большинством ораторов, что я нанёс театру непростительную обиду. А может примите позицию тех, кто встал на мою сторону. Там в комментариях были и такие. Особенно запомнились реплики одного парня. Никогда его не знал раньше, но он по сути выступал моим адвокатом в этом я бы сказал, судебном процессе. Вышла бурная полемика, но когда всё это читал, у меня было полное ощущение, что я в зале суда и совсем скоро театральные эксперты мне вынесут приговор. И знаете, мне ещё вот что интересно. Если бы не самую хвалебную рецензию на «Тартюфа» написал бы какой-нибудь авторитетный критик, и, допустим, откровенно задел кого-нибудь из артистов, Алла так же бы поступила? Разместила бы на своей странице его рецензию и обвинила бы в бестактности? Очень сомневаюсь. Кишка бы оказалась тонка. А провернуть такое с начинающим журналистом в порядке вещей. И, да, конечно, всё это, естественно, в воспитательных целях. О чём мы тут вообще говорим? А выглядело это как показательная порка. Мол, смотрите: и так будет с каждым молодым журналистом, если он осмелится высказать мнение, которое будет расходиться с позицией великой и всемогущей Аллы Ильинской.
***
Сеня вошёл в свою комнату и, бросив пиджак на диван, мешком рухнул на стул у компьютера. Расстегнув верхние пуговицы рубашки, он включил системный блок и достал из ящика стола железную флягу. Сделал хороший глоток. Встал, открыл окно, нервно вытащил из пачки сигарету и, щёлкнув зажигалкой, выпустил густые клубы дыма в вечерний воздух. Премьерный вечер до сих пор стоял перед глазами. И даже не сцены из спектакля, а встреча с Романовским в зрительском фойе. Рассыпаясь в любезностях и улыбках, он всем жал руки, а кого-то даже по-дружески обнимал. Такой счастливый был. И вот он встретился с Сеней глазами. Подошёл, поздоровался и одарил его точно такой же улыбкой, как и всех, с кем контактировал до этого. Абсолютно идентичной. Словно, в самом начале вечера он приклеил её себе на физиономию суперклеем. Воскресенский заметил, что на своих премьерах Романовский всегда был таким лучезарным солнышком. Но Сене как-то довелось посидеть у него на репетиции и он с изумлением обнаружил, что в богатом словарном запасе интеллигентного с виду Алексея Владимировича отведено особое место нецензурной лексике. И вот стоит такой весь из себя светящийся Романовский и, прищурив глаза от удовольствия, жмёт руку Арсению. Несколько секунд и он умчался дальше по фойе в сторону партера. И никакого намёка на полученное сообщение. А с тех пор прошли сутки. Всё это время Воскресенский тешил себя надеждой, что, возможно, человек решил, что такие темы лучше обсуждать не в переписке, а при живой встрече и поэтому не отвечал. Ну, вот, состоялась трёхсекундная встреча. И всё. Если бы Алексей Владимирович хотел видеть Сеню в своём театре, между ними произошёл бы какой-нибудь диалог. Но диалога не случилось. И ведёт он себя так, как будто Арсений ему ничего не писал. Значит это конец. Может Романовского возмутило, что он полез во внутренние дела театра? Ведь информацию о возможной вакансии завлита Воскресенский получил в статусе «у нас по театру новость пронеслась». Хотя, с другой стороны, что здесь такого? Он журналист. Варится в этой кухне. Узнал и всё. Но все эти мысли и предположения уже не могли изменить главного как в коллеге Романовский в нём не заинтересован. В партер Воскресенский заходил совершенно опущенный, уже заранее ненавидя премьеру «Тартрюфа» и всех, кто приложил к ней руку. И где-то глубоко, очень глубоко, он ненавидел и себя.
Докурив сигарету, Сеня с остервенением, словно раздавливая мерзкого жука, потушил в пепельнице окурок и сел за компьютер. Открыл Word. Белый чистый лист. Такая же пустота сейчас была у него в голове. Спектакль отложился в голове какими-то отдельными невнятными фрагментами. И так прошло 15 минут гипнотизирования монитора. Постепенно из тумана начали проступать какие-то образы и сцены. Медленно и неуверенно пальцы застучали по клавиатуре.
Дойдя до третьего абзаца, Арсений подумал, что было бы неплохо провести параллель с каким-нибудь известным спектаклем по пьесе Мольера. Открыл Ютуб. На быстрой перемотке посмотрел мхатовский спектакль «Тартюф» 1989 года в постановке Анатолия Эфроса.