Думала, будет легко, говорит она.
Все зависит от тебя самой, говорю я.
Нет. Бесполезно, говорит она.
Да и стихотворение не бог весть какое, говорю я. Это же стихотворение Э. Э. Каммингса. Написать что-нибудь о стихотворении Э. Э. Каммингса проще простого. Кто угодно может сказать про э. э. каммингса практически что угодно, и, скорее всего, это окажется немножко правдой.
А я не могу! говорит она. Я прочитала его пятьдесят раз и не поняла, на хер, вот ни настолечко, на хер, что это все, на хер, вообще, на хер, значит, на хер!
И тут она в плач.
Я нахожу ярко-фиолетовый листок с распечаткой стихотворения среди разбросанного по полу хлама. Подхожу и сажусь рядом с ней на кровать.
Ладно, говорю я. Подвинься, на хер. Погнали, на хер.
Не издевайся, говорит она.
Я никогда не издеваюсь над незнакомыми людьми, говорю я.
Я кладу лист бумаги со стихотворением между нами на кровать.
начать, помедлить; замереть
(в сомненье на коленях:
пока не рухнет небосвод)
Р с Т потом доверься
что может быть приятнее
(большой и хмурый день
длиною в жизнь, не менее)
разве добавить Е?
и впредь его задета гордость
(ведь я это и ты)
и все ну просто здорово
как раз подходит М
затем(задача решена
почти)украсим четкой все
помпезной и серьезной С;
пока не рухнет небосвод
вот идеал, сейчас и здесь
но глянь: не солнце ль? да!
и(занырнув в восторге ввысь)
лишь брызги нашего труда
Видишь? говорит она. Тут же все не значит ничего. Ненавижу!
Зачем ненавидеть стихотворение, говорю я. Пустая трата сильной эмоции. Просто взгляни на слова. Они сами расскажут тебе, что означают. Ведь для этого слова и нужны.
Для чего? говорит она.
Чтобы что-то означать, говорю я.
Ага, но я спрашиваю о том, зачем поступать так странно со всеми этими интервалами? говорит она. Он как будто выпендривается.
А что плохого в выпендреже? говорю я.
Вот тут я, на самом деле, с тобой согласна, говорит она. Хотя очень многие возразили бы.
И оно выглядит странным только потому, что мы ожидаем увидеть интервалы после знаков пунктуации, говорю я, ожидаем от пунктуации и синтаксиса чего-то привычного. Но почему? Зачем нам вообще условности?
Как мы могли бы нормально жить без говорит она.
Нет, можешь не отвечать, говорю я.
А, говорит она.
Я просто выделила один из вопросов, который задает герой стихотворения, говорю я.
«Герой стихотворения», произносит она. Ты имеешь в виду поэта. Или подразумевается, что там еще кто-то говорит? Боже. Я ничего не понимаю!
Я имею в виду того, кто находится у тебя в голове, когда ты читаешь стихотворение, когда человеческое существо, которое ты слышишь сквозь его странность, и смыслы, которые ухватываешь даже сквозь туман странности, все это поражает твои глаза и твой разум, говорю я.
Что-что? говорит она.
Она смотрит на меня в отчаянии, вся в слезах.
И вот здесь, говорю я. Здесь в стихотворении говорится: «ведь я это и ты». Значит, оно еще и о тебе, это стихотворение.
Обо мне? говорит она.
О любом, кто его читает, говорю я. Обо мне тоже.
Я просто не догоняю с самого начала и до конца, говорит она. Что означает хотя бы первая строчка? Это о том, как начинают, потом медлят, а потом замирают?
Это означает именно то, что ты сама мне сейчас сказала, говорю я. Что-то на странице заставило тебя вновь взглянуть на нее, помедлить, даже замереть.
Точно, говорит она. Это точно. Но почему «в сомненье на коленях»? И все это про рухнувший небосвод.
Ну, ты же сама говоришь о том, чтобы прыгнуть с моста или из окна. Вот как ты разволновалась оттого, что чего-то не понимаешь. Будто твой собственный небосвод рухнул, говорю я.
Глаза у нее расширяются.
А! говорит она.
И вытирает нос.
Но при чем тут колени? говорит она. Кто стоит в сомнении на коленях? Почему?
Ну, говорю я, в стихотворении явно речь о сомнении, крахе и, возможно, о силах небесных, в смысле, превосходящих человека, силах, которые могут, пожалуй, потребовать у человека молиться. И оно также намекает, что, возможно, есть способ перестать стоять в сомненье на коленях стать увереннее. По крайней мере, такое вот умозаключение.
«Умозаключение», говорит она.
Взгляни, что стоит за всеми этими рухнувшими небесами, говорю я.
И тычу пальцем в конец третьей строки.
«Доверься», читает она.
Сомнение, а следом доверие, говорю я.
Так вот почему сомнение и рухнувший небосвод в скобках? говорит она.
Не знаю. Вполне может быть, говорю я.
И вот почему это в скобках в одной части стихотворения, но не в скобках, когда повторяется позже ближе к концу? говорит она.
Скобки означают сдерживание, говорю я. Что-то отложенное, излишнее, возможно, ненужное. Наверное, поэт хочет вначале сдержать падение небосвода, а затем отпустить его, чтобы сделать его более выпуклым по ходу стихотворения.
В смысле «выпуклым»? говорит она.
В смысле «выпуклым», говорю я.
Она смеется.
Это хорошо.
Но что там говорится про доверие? говорит она.
Гм-м. Может, речь о том, чтобы уступить контроль? О том, что происходящее в стихотворении само по себе является процессом обучения? говорю я.
Ага, ладно, но что если мы должны довериться просто какому-то набору случайных букв, типа как в стихотворении? говорит она. Где в этом доверие и обучение?
Да, говорю я. Но ведь все написанные слова, все, с помощью чего мы создаем смыслы, когда используем письменный язык все это просто случайные буквы, разве нет?
Глаза у нее расширяются.
Да! говорит она.
Я снова смотрю на стихотворение на странице. Похоже, в нем речь о как бы случайном падении букв. Они свободно падают сквозь все стихотворение до предпоследней строфы.
Возможно, стихотворение хочет, чтобы мы доверились бессмысленности или тому, что ничего не означает, говорит она.
Ну да. Может быть. Но оно также просит нас довериться падению, если даже не небосвода, то букв Р и Т, а затем Е, М и С, говорю я.
Р и Т я знаю, что это, говорит она. Реанимация и интенсивная терапия.
Ты была бы там сейчас, если б спрыгнула с того моста, говорю я.
Угу, а С то, что мне поставят за этот доклад, «средненько», говорит она. Ртемс. Ртемс. Это даже не слово.
Если только говорю я. Это же анаграмма. Ну, типа. Прочитай типа задом наперед.
А! говорит она. Это смерть, да? Смерть!
Я улыбаюсь. Она улыбается в ответ широкая изумленная улыбка во весь рот.
Как ты все это увидела? говорит она.
Я и не видела до этого самого момента, говорю я. Пока не посмотрела вместе с тобой. И вот теперь ты улыбаешься смерти. Видишь, какая сила в стихотворении.
Ух ты, говорит она. Просто супер. Но получается, что смерть наоборот. Что это значит? Мы должны, типа, доверять смерти?
Думаю, да, говорю я. Но не смерти как таковой, а смерти наоборот, как ты сказала. Смерти, отличной от обычной смерти.
Ну ты даешь! говорит она. Прям как тот уличный музыкант возле «Маркс энд Спенсер» значения всех вещей сыплются к твоим ногам мелкими монетками.
Крах смысла, говорю я. Крах понимания. И вот здесь посмотри в конце, где говорится, что даже сами разваливаясь на части мы можем достичь идеала, в общем, это слово «идеал» означает что-то вроде конца или смерти как таковой. Но взгляни, за этим распадом сюрприз: солнце.
Она качает головой.
А потом слово «да», говорю я. С восклицательным знаком.
Значит, весь этот позитив В смерти? говорит она.
Смерть задом наперед, говорю я. «Смерть наоборот», если процитировать тебя.
Ртемс, говорит она. Он ведет с нами игру.
Игру с большими ставками, говорю я.
Я пишу на листке рядом со стихотворением Р Т Е М С.
И я считаю, он правильно поменял местами Т и Р в самом начале, чтобы помочь нам с игрой, говорю я. Иначе мы бы зрительно могли прочитать «срем» вместо «смерть».
Угу, типа как я до усрачки ненавижу это стихотворение, говорит она.
Ты до сих пор его ненавидишь? говорю я.
Но она меня не слышит: берет листок со стихотворением и вертит его в руках.
Он пишет, что смерть это игра, говорит она. Хотя на самом деле это не так.