Борис Давыдов
Первый советник короля
Пролог
Пот заливал лицо Степки Олсуфьева, и не только потому, что в покоях было душно Больше всего жалел новик, что не может сделаться невидимым.
В носу отчаянно щекотало, новехонькие сапоги жали немилосердно, рубаха прилипла к взмокшей спине, насквозь пропитавшись влагой. Хоть выкручивай Ох, тяжка ты, служба царская! И не моргнуть, с ноги на ногу не переступить, а уж про то, чтобы почесать ноздрю, сохрани боже, и подумать-то страшно! Перед Государем всея Руси-то
Понял, что от тебя требуется? спросил Алексей Михайлович, уставившись прямо в глаза новику. И хотя вовсе не суровым был тот взгляд, у бедного Степки сердце замерло, а потом забухало с удвоенной силой и частотой.
П-понял, в-великий г-государь еле заставил себя ответить.
Будешь усерден и проворен награжу по заслугам. А окажешься нерадивым или, упаси господи, изменишь царь выдержал зловещую паузу, и у новика перед глазами чуть все не поплыло. Суровой кары тогда не миновать! Помни это.
Верен он, государь, исполнителен и умен, хоть и млад годами! вступился глава Посольского приказа, видимо от естественной жалости, глядя на душевные Степкины муки. Я сам видел, с каким тщанием он в бумагах рылся, следы подлеца Андрюшки выискивая!
Все так и есть! поддержал Львова дьяк Астафьев.
Вот это хорошо! кивнул царь. А предупредить все же нелишне. Ведь слабы люди, искусу подвержены Он со вздохом перекрестился, обернувшись к иконе. Вид у самодержца был такой, будто мысли его витали где-то совсем в другом месте и что-то тревожило не на шутку.
Часть первая
Глава 1
Дул холодный октябрьский ветер, неся ворох пожелтевших листьев вперемешку с пылью и мелким сором. Подступающая зима все более властно напоминала о себе.
А здесь, в натопленной мыльне царского дворца, стояла такая жара и духота, будто в далеких заморских странах, населенных чернокожими язычниками Все давно взмокли. Пот прошибал не только от духоты, но и от страха: больно уж велика ответственность! Мокрой была и роженица, корчившаяся в муках. Только она уже ничего не боялась, поглощенная одной-единственной мыслью: поскорее бы все закончилось!
А-а-аа!!! дикий животный крик снова сорвался с искусанных, распухших губ Марии Ильиничны, когда очередной приступ боли опоясал низ живота.
Терпи, терпи, матушка государыня захлопотала повивальная бабка. Ты ножками-то упирайся да стисни полотенце покрепче полегчает. И дыши глубже, глубже!
А-а-а, сил больше нет Умру я, умру! Господи-и-иии Прими душу мою-у-у
Да что ты такое говоришь, окстись! вскинулась перепуганная бабка, творя крестное знамение. Ее помощницы тоже закрестились. И не думай! Все мы рожали, да не по одному разу, и живы, хвала Создателю! Уже скоро Совсем скоро! Терпи, дыши глубже. А вот теперь тужься, государыня! Ну же, постарайся! Давай-давай, матушка! Головка уже показалась
Не могу-ууу А-а-а! Больно-о-о!..
Да ради Христа, тужься же! Прикрикнуть на тебя, что ли?! бабка испуганно осеклась, побледнев. Хоть лишних ушей вроде нет, а все же Прошу, матушка-царица! Наберись сил да на счет «три» Раз, два, три! Тужься!
Молодая «матушка», годящаяся повивалке если не во внучки, то в дочери наверняка, всхлипывая и тонко подвывая, послушно собрала последние силы, напряглась
А-а-а!!!
Ее крик, задребезжав, внезапно оборвался, сменившись протяжным стоном Мария Ильинична бессильно откинула голову, всхлипнула. По распухшему побагровевшему лицу потекли слезы.
К бабке торопливо подскочили помощницы, захлопотали вокруг комочка, покрытого кровавой слизью.
Ну, вот и все! А ты так боялась С сыном тебя, государыня! Мальчик родился! Лежи, лежи спокойно, не двигайся. Сейчас все сделаем, что надо С первенцем, с наследником престола Всея Руси! А уж как государь обрадуется Счастье-то какое!
* * *
Государь обрадовался очень сильно и непритворно.
Над Москвою плыл колокольный звон, причудливо мешаясь с грохотом пушечной пальбы. На площади выкатили бочки хлебного вина и хмельного меда, поставили длинные столы, заваленные всяческой снедью, угощая всех желающих. Такое же угощение раздали колодникам[1] и нищим, дабы молились за здравие наследника престола русского.
Токмо не упивайтесь-то, меру знайте, по одному разу подходите твердили виночерпии, приставленные к бочкам, проворно орудуя ковшами. Лишь для порядку говорили эти слова, ибо так было велено. И сами понимали: тщетно! Чтобы по такой радости да не напиться? Тем более что сам государь-батюшка от щедрот своих угощает.
Выпившие тут же снова становились в очередь к вожделенной бочке, а в ответ на укоры мол, получил уже свою порцию! делали круглые честные глаза. А кто-то и крестным знамением себя осенял, божась, что напраслину возводят али с кем-то путают
На радостях Алексей Михайлович задумался даже, не простить ли воров, осужденных за Соляной бунт, но потом решил, что незачем подавать дурной пример подлому люду. И без того от веревки избавили, жизни сохранили! Распорядился лишь вернуть из Сибири и развезти по монастырям, где надлежало им по-прежнему выполнять самые тяжкие работы.
Младенца, как подобает, окрестили и нарекли Дмитрием в честь святого великомученика Димитрия Солунского, казненного по приказу императора Диоклетиана. Так, во всяком случае, объявили народу и с Красного крыльца, и с Лобного места. Нашлись люди (особенно из тех, кто хорошо успел «угоститься»), твердившие, что в честь святого благоверного князя Димитрия Донского. На них косились, но не трогали. А вот дурачка, вякнувшего, что не к добру, мол, называть царского первенца именем убиенного в Угличе царевича, как бы худого не вышло, тут же схватили, заломили руки и прямиком доставили в Разбойный приказ на свидание с государевым катом Мартынкой Сусловым.
И то верно: ежели каждый начнет болтать что хочет, чем дело закончится?! Память о бунте, начатом после подстрекательских слов подлеца Андрюшки Русакова, была еще слишком свежа
Кстати, государевы люди перетрясли всех дворян, носивших эту фамилию, допытываясь, из какой же семьи вышел вор и заводчик. Допрашивали, просматривали церковные книги, где были записи о крещении Нашли лишь двух Андреев, но один из них давно постригся в монахи и стал иноком Панкратием, а другой, как оказалось, отдал богу душу еще в детском возрасте.
На всякий случай усердно сравнили облик Панкратия со словесным описанием заводчика. Никакого сходства не обнаружили, за исключением того, что оба были мужеского полу. Да и настоятель монастыря божился, крестясь, что сей инок давно не покидал святой обители, а уж в Москву с того момента, как принял постриг, и вовсе ни разу не ездил. То же самое подтвердила и прочая братия.
Выходило, что подлец Андрюшка еще коварнее, чем думали: назвался чужим именем!
Ах, мерзавец! покачал головой Алексей Михайлович, когда ему доложили о результатах розыска. Ну, пусть только попадется! А что слышно про ляха этого, Беджиховского, о коем мы гетману-самозванцу писали? Он ведь может многое о воре рассказать! Ответа еще не было?
Пришло письмо, государь! поклонился дьяк Астафьев. Мне его список тотчас из Посольского приказа доставили Хмельницкий сердечно благодарит твою царскую милость за ласковые слова да похвалу и все так же уповает на помощь и защиту. А что до ляха пообещал прислать его в Москву тотчас же, как только в крае установится спокойствие и на дорогах будет безопасно.
Что же, он не мог его до наших рубежей с сильною охраною довезти? недоверчиво поднял брови молодой самодержец. Чует сердце, не так все просто! Наверняка обиделся, что мы от прямой помощи пока воздержались. Как думаешь, Петр Афанасьич?