Еще через несколько дней по поселку поползли слухи об успешном наступлении частей Красной Армии и об освобождении ряда деревень, среди которых назывались и родные места семьи Шукаловых. Люди говорили о большом количестве раненых солдат, что поступали в расположенные неподалеку военные госпиталя и пункты приема тех, кто получал тяжелые раны в боях. Рассказывалось, главным образом о том, что идут ожесточенные сражения на подступах к Мценску, который гитлеровцы превратили в хорошо укрепленный центр обороны, создав возле города глубокоэшелонированную линию сдерживания наступления Красной Армии.
Оценив услышанное на улицах поселка, Александра Ильинична вновь приняла решение об очень отчаянном и рискованном мероприятии, на которое решилась пойти одна только для того, чтобы сберечь от возможного риска членов своей семьи. Ни кому ничего не сказав, она рано утром отправилась в путь, надеясь добраться до родной деревни, и тщательно обследовать то, что осталось на месте сожженных гитлеровцами домов, сараев и амбаров. В ее планы входил сбор всего ценного, будь то что-нибудь из продуктов, предметов быта, одежды, посуды. Она хотела взять все, что могло пригодиться для использования в жизни или обмена на еду, которой, прежде всего не хватало ее семье.
Снова заночевав у родных, она все же смогла добраться до своей деревни, уговорив солдат из военных патрулей пропустить ее. А дойдя до обугленных останков домов и стоявших памятниками печных труб, потеряла, от увиденного и навалившихся переживаний, последние силы. Снова наплакавшись, сетуя на судьбу и прося у Бога защиты, молясь и причитая, она стала обследовать руины и подбирать все то, что могло пригодиться. Вещмешок и найденная корзина были наполнены несколькими заледеневшими картофелинами, куриными яйцами, кувшинчиком с маслом, узелком с мукой и крупой. То, что не годилось в пищу, но являлось ценными находками по причине наличия и без того уже довольно тяжелой ноши, было оставлено женщиной в импровизированных тайниках, наскоро сооруженных из подручных материалов возле пепелища собственного дома. Туда вошли несколько предметов различной посуды и кухонной утвари, кое-какие инструменты, обувь и одежда, брошенные жителями в пылу борьбы за выживание.
На обратном пути ее подвез на санях почти до места сердобольный солдат, занимавшийся транспортировкой различных грузов к передовой и вывозом раненых бойцов оттуда. А попадавшиеся на дороге конные разъезды красноармейцев, военные патрули и заслоны, как правило не придавали значения возвращавшейся к родным женщине, принимая ее за старуху, так как в свои тридцать восемь лет, Александра Ильинична выглядела гораздо старше, сильно изменившись за последнее время, исхудав и изрядно износив ту одежду, что не меняла и не стирала уже давно, за не имением условий для этого.
Вернувшись к матери, сестре и детям, она смогла их немного подкормить тем, что принесла с собой. А, сразу после этого, лишь немного отдохнув, начала вновь собираться в путь, решив на этот раз взять с собой Дусю, отчаянно стеснявшуюся по молодости лет просить милостыню. Уже на следующий день они вышли в дорогу и, следуя через воинские посты и заслоны, как и прежде заночевав у родных, добрались до своей деревни, где вновь принялись обшаривать каждый угол, подбирая все то, что пошло бы в пищу или на обмен. За этим занятием их застали бойцы одного из армейских подразделений, но не стали тратить время на разбирательство, поверив на слово, так как женщины не имели каких-либо документов, а своим поведением и внешним видом ни как не походили на лазутчиков и диверсантов. Им позволили выбраться назад и даже помогли с транспортом, посадив на попутные сани с ездовым, который довез их до одного из воинских постов.
Натерпевшись в пути переживаний от частых проверок рыщущих в поисках вражеских шпионов красноармейских патрулей, женщины решили оставить свои попытки отправляться каждый раз за тридцать верст, в свою деревню. По пути им приглянулись другие места, так же уничтоженные фашистами при отступлении, где тоже можно было найти что-нибудь ценное, в первую очередь еду. Рискуя быть задержанной проверяющими красноармейцами, Дуся отказалась от очередной вылазки, найдя себе работу по починке чужой одежды, что делала за кусок хлеба. Александра Ильинична теперь вновь одна отправилась в путь, не рассчитывая ни на кого, опираясь только на собственные силы, которых у нее, с каждой вылазкой, оставалось все меньше и меньше. Голод и переживания за детей истощали ее, но оставаться дома, вернее, в той холодной халупе, что пришлось считать своим домом в настоящее время, она не могла. Не могла, прежде всего потому, что донимали ее голодные глаза сына и дочери, постоянные слезы и причитания матери, переполненное переживаниями лицо сестры.
У них не было ничего. Их горящего дома удалось спасти не многое, а донести по ледяной дороге с собой пришлось и того меньше. Продуктов катастрофически не хватало, а чаще всего их не было совсем. Не было мыла, постоянно приходилось добывать дрова для растопки маленькой чадящей печи, тепла которой едва хватало для того, чтобы пребывать в помещении в теплой одежде. Донимало отсутствие вещей, белья, посуды. А то, что уже было принесено с пепелища родной деревни, пошло на обмен на еду.
Быстро уставая от такого быта, от отсутствия надежды на получение подаяния, Александра Ильинична снова направилась в путь, решив на этот раз обследовать те места, что были подмечены ей ранее. Но уже по пути ее развернул назад один из военных патрулей, сказав, что перемещение в районы, близкие к прифронтовой зоне, полностью запрещены для гражданских лиц. Все уговоры женщины, ее причитания и безутешные слезы на глазах, не смогли разжалобить суровых солдат, не церемонившихся ни с кем, а потому заканчивавших разговор лязгом винтовочного затвора и решимостью остановить любого не покорного на месте.
Следуя назад с пустыми руками, впервые за последнее время Александра Ильинична начала впадать в состояние, близкое к полному отчаянию. До сего момента она всегда оставалась собранной и решительной, быстро брала себя в руки, контролировала ситуацию и возглавляла тех, кто был рядом с ней и был слабее духом. Но именно сейчас, устав от постоянных переживаний за родных, от рысканий в поисках пропитания и попрошайничества, она как будто начала сдаваться перед злой судьбой, никак не избавлявшей ее от испытаний и страданий.
Еле переставляя уставшие ноги по заснеженной дороге, она шла назад, плача в край платка и не зная, где и как ей сегодня предстоит найти еду для голодных сына и дочери. Она думала о том, как будет смотреть в глаза своим детям, как будет опять до самой ночи, в полной темноте наполовину холодной халупы слушать звенящий в ушах голос маленького Толика, как заклинание произносящий: «Мама, есть хочу». А рядом, изводясь от слов брата, будет всхлипывать Оля, прижимаясь в попытке согреться к матери.
Александра Ильинична остановилась прямо в поле, где шла сейчас. Она вытерла слезы, что уже успели замерзнуть на веках и ресницах, обвела взглядом окрестности, наполненные лишь почти безжизненным пейзажем, состоящим из заснеженного пространства, повсюду обрывавшегося небольшими лесками. Успокоившись и, наконец, поняв, где она находится, женщина вспомнила, что данное место еще до войны засевалось картофелем и ей самой не раз приходилось, следуя через него, частенько поднимать с поля оставшиеся после уборки клубни, как будто специально забываемые колхозниками для этого. В отчаянии она бросилась на снег и стала ковырять его, пытаясь добраться до земли и найти там что-нибудь. Но плотно слежавшийся и никак не поддававшийся ей снежный настил, позволял войти в себя лишь наполовину, не давая проникнуть глубже. Вся толща его сопротивлялась, вынуждая страдающую мать биться за жизнь голодных детей. Наконец, когда пальцы на руках перестали ее слушаться от холода, она оставила свое занятие и, прижав заледеневшие руки к лицу, снова заплакала, трясясь в отчаянии всем телом и подвывая себе под нос. Она стояла на коленях возле утоптанной армейскими санями дороге и вздымала руки к небу, прося пощады и помощи. Громко плакала и, уронив голову на грудь, медленно опускала тело все ниже и ниже. И как будто поток холодного ветра заставил ее приподняться и посмотреть вперед. Взгляд ее, полный слез, уперся в полоску леса, простилавшуюся в паре сотен метров от нее. Она встала, и будто руководствуясь чувствами и слушая внутренний голос, пошла вперед, утопая в снегу, но все равно, переставляя ноги, равнодушно к себе следуя в направлении собственного взгляда.