Кошелек
.
Света стеснялась моего потертого кошелька.
Ой, не доставай из него деньги в магазине! Людей постыдись, как обдергаец! Ты себе не можешь новый купить? Хочешь, сделаю подарок?
Я смотрел на нее глазами олененка Бемби и глупо улыбался. Как объяснить любимой девушке из «обеспеченной семьи», что это единственный подарок моего отца за последние двадцать пять лет?
Папаша жил с новой семьей в Испании давно, я только в школу начал ходить. У него там как-то сразу появились новые дети, жена не работала, со своим делом не задалось. Он пытался держать гостиницу в горах, но разорился. «Испанских» внуков бабуля видела только раз в жизни, когда они с дедом собрались, арендовали домик на берегу моря и уехали на пару неделю отдохнуть. Меня не взяли. Я не понимал, почему, и обижался страшно. Потом бабуля, когда я уже подрос, вздыхая, объяснила, что отец не хотел рассказывать новой жене об оставленном в России сыне. Чтобы новые дети не считали отца предателем.
В снятый домик у моря вскоре нагрянуло все семейство. Внуки почти не понимали по-русски, что огорчило бабушку и деда. Бабуля взяла с отца слово, что он будет учить Пауля и Анну русскому языку, но больше внуки не встречались с русской родней, и узнать, как они научились трудному языку, мы не смогли. Пару раз в году отец пересылал фотографии в бабулину почту, и та, вздыхая, покупала евро и переводила ему свою небольшую пенсию за месяц. Обратных переводов не было, видно, отцу жилось тяжело.
Тогда-то бабуля и привезла из Испании это портмоне. Показала мне его, торжественно объявила, что это подарок отца, положила туда денежку и пообещала подкладывать еще, чтобы к моим шестнадцати годам у меня был капитал. И вот сейчас в этом кошельке лежат заветные двадцать три тысячи и несколько десятюнчиков. И Добби свободен!
Я спустился по обледеневшим ступеням, придерживаясь правой стороны, там были шаткие перила, настолько шаткие, что они меня бы не выдержали. Но, может, позволили бы не упасть со всего размаха и не ехать вниз, стукаясь задом о ступеньки.
В длинном подземном переходе своя жизнь. Тут по утрам можно видеть парня, спящего в инвалидном кресле. Он чем-то опоен и, похоже, болен ДЦП. У него неестественно вывернуты ноги и шея, даже во сне. Кто-то его привозит с утра и оставляет. Вечером его уже нет. Зато подкатывают небритые граждане и их спитые бабы, просят мелочь. Бойкие продавцы с товаром, разложенным на гофроящиках. Натуральный негр торгует контрафактной туалетной водой. Много продают лимонов и гранатов. Монета для оплаты сторублевка.
Пять на сто! Пять на сто! выкрикивает торговка, перекладывая ярко-желтые лимоны в пакет. Лимоны, лимоны! Гранаты сладкие два на сто!
Чуть дальше продажа шерстяных носков разного размера и окраса.
Носки шерстяные за сто! Всего за сто! Подходим, разбираем!
Гранаты, платки «пуховые», зелень я уже приготовился воткнуть ракушки наушников в уши, чтобы не слышать подземный сюр, как вдруг увидел ЭТО.
Зеркало
За «носками» стояла старушка. В масочке и очечках. А рядом с ней, на полиэтиленовом пакете, прислоненное к стене, стояло зеркало. Вертикальное, где-то метр двадцать в высоту, шесть дециметров в ширину, как определил мой опытный взгляд краснодеревщика в далеком прошлом. Стекло было мутноватым, но я не смотрел в само зеркало. Я видел только деревянную резную раму, и меня несло к ней, как Рокфора к сыру в детском мультике.
Потому что это было произведение искусства, а не рама. Благородное дерево, потемневшее от времени. Местами сильно потертое и грязное. Грязное от прошедших десятилетий, когда его протирали мокрой тряпкой, и грязь въедалась в поры дерева. Но резьба Бог ты мой, вот это резьба! Волны, стебли, бутоны, распустившиеся цветы, листья, звенья цепи, какая работа, неужели неужели это продается? Тут, в заплеванном московском подземном переходе? Да, продается. Не отрывая глаз от предмета вожделения, я увидел мужчину, разочарованно покачавшего головой:
Нет, это слишком дорого, сказал он и уплыл с толпой в глубину тоннеля. А я остался поглаживать кончиками пальцев дивную работу. Да, это было старое зеркало. Может быть, даже дореволюционное своеобразное стекло со скосами по периметру выдавало старинное происхождение. Да и мутноватое оно
Я гладил пальцами поверхность рамы, чувствуя, как неизвестный художник вел резец, где прервался, где подправил форму листьев. Я даже глаза прикрыл, внутренне урча от удовольствия.
Я вижу, молодой человек знает толк в хороших вещах? прямо над ухом услышал я голос старушки и отдернул от зеркала руку.
Простите, не удержался Да, вещь редкой красоты!
Старушка подправила масочку, запихнул ее под стекла очков.
Продается! заявила она, испытующе глядя на меня.
Да что вы! Такая красота! Не жалко?
Жалко, конечно, но что делать. Эта вещь мне уже не нужна, старушка вздохнула.
Да и почем? фальшиво небрежно поинтересовался я. Старушка снова поправила масочку на носу и четко произнесла:
Двадцать три тысячи. Рублей. Себе в убыток.
Я прямо почувствовал, как зашевелились мои кровные двадцать три тысячи в кошельке. Но одернул себя. Во-первых, последние. Во-вторых, не буду же я пользоваться бабкиной безграмотностью.
Извините, но мне кажется, что вы можете продать эту э работу гораздо дороже, проблеял я.
Да знаю я! отрезала бабулька. Не берут ни на аукционы, ни в скупку. Говорят «Приведите в порядок, тогда и приносите». А мне это зеркало ни к чему. Деньги понадобились. Да и не хочется, чтобы оно у кого попало висело.
Бабуля помедлила, наблюдая за мной.
Ну, что решил?
Беру! выдохнул я и, боясь, что голос разума затопчет ногами мой безумный порыв, вытащил портмоне, вынул тощую пачку тысячных купюр и протянул старушке.
Вот, пересчитайте!
Бабушка сняла перчатки и деловито пересчитала деньги. Ровно двадцать три купюры. Посмотрела на меня с жалостью и решительно сунула мне в руки тысячу.
Двадцать две. Я ошиблась. Давай, скорей, помоги мне завернуть зеркало, а то вон, видишь, патруль идет.
Мы засуетились. Бабка вытащила из пакета, на котором стояло зеркало, ветошь, и мы принялись деловито обматывать покупку.
Ты это, если что, скажи, что я твоя тетка, и ты мне помогаешь зеркало перевезти! пыхтя, вполголоса сказала она. Стараясь не смотреть в сторону полицейского патруля, лениво дефилирующего в дальнем конце тоннеля, я спросил:
Если что, откуда мы едем?
А? С Бирюзовой улицы, с Бирюзовой! Ну вот, все. Дотащишь? Стекло не разбей!
Да мне без пересадок, справлюсь!
Ну давай, пока-пока! бабуля помахала мне рукой и припустила к лестнице наверх, а я потащился в метро, крикнув в ответ:
Спасибо!
Начало новой жизни
Я не стал спорить с контролером и молча заплатил за провоз багажа. В душе у меня звучали фанфары. Только бы довезти, не разбить! Не поскользнуться на ледяных колдобинах в нечищеном проулке рядом с домом. Там ничейная земля, снег и лед не убирают от слова «совсем».
Успешно пробившись через три двери с кодовыми замками, занес, наконец, свою драгоценную находку в квартиру. Скинул куртку, ботинки, сорвал тряпки, которыми было обмотано зеркало и нежно внес в свою комнату. Прислонил к стене. Потом подставил стул, спинкой к стене, поставил зеркало на стул, повыше. Вот, другое дело!
На меня смотрел Неудачник. Тощий, как глист. Темноволосый, давно не стриженый придурок тридцати двух лет с тысячью в кармане, возвращенной неизвестной старушкой. Да, еще брошенный хорошей девушкой. Но зеркало
Отражение мое в зеркале слегка искажалось, примерно посередине был слабо заметный изгиб. Но это не уменьшало прелести дивной резной рамы. Я не буду ее «реставрировать» сдирать лак, править обломанные участки, морить и лакировать до блеска или «благородной матовости» я оставлю, как есть. Чтобы рама не выглядела, как старая актриса после подтяжки лица и установки белоснежных имплантов нет, я слегка почищу ее, натру воском. Зеркало помою. Все а раз на химию нужны деньги, ты, ленивец, пойдешь сейчас и поработаешь! Сосиску можешь сожрать. Разрешаю!