Вялотекущая жизнь в воинском гарнизоне, заполненная хаосом и командной неразберихой, продолжалась несколько месяцев. За это время не только у солдат, но и у офицеров пропало рвение нести ратную службу. Многие из них стали подавать рапорты на имя больших начальников с просьбой освободить их от должностей и разрешить отбыть из гарнизона по месту проживания семей и родственников. Но большие начальники возвращали им рапорта с отказом, мотивируя тем, что рассматривать и решать такие вопросы им временно запрещено. Тяготило бесполезное время препровождения в гарнизоне и военнослужащих срочной службы. «На германский фронт нас не отправляют, учений с нами не проводят, даже караульная служба стала необязательной. Распустили бы по домам и не тратили бы на нас понапрасну вещевое довольствие и продукты», высказывали мысли вслух многие солдаты. Но время шло, а такого решения никто не принимал. Не теряли время зря только те, кто усердно старались развалить армию, сменить власть и объявить себя спасителями России, чтобы потом её грабить и унижать. Не было у этих людей других целей, как вознестись над безграмотными, богопослушными и доверчивыми гражданами страны. Для достижения поставленных целей эти люди шли на всё: на предательство, на подкуп, на обман, на пустые обещания и на многое другое. Они призывали солдат-землепашцев покидать окопы войны и возвращаться домой, чтобы уничтожить своих эксплуататоров-помещиков и забрать у них землю и добро, которое те нажили в годы самодержавия за счёт их труда. А рабочему люду эти демоны революции обещали передать в собственность заводы и фабрики, на которых те работали. В общем, каждый человек, который считал себя ущемлённым и обездоленным при царском режиме, в их обещаниях находил то, что для него являлось самым главным и желанным. Поддавшись иллюзии всеобщего равенства и братства, многие из них пополнили ряды профессиональных революционеров, создавая тем самым силу, которая в дальнейшем будет направлена умелыми и ловкими дельцами против своего народа.
Критическая масса политического паралича стала разваливаться сразу же как только до Петропавловского гарнизона дошло сообщение о произошедшем в Петрограде октябрьском перевороте. Буквально через десять дней после этого события, под давлением народной массы и возглавивших её революционеров с горящими глазами, было принято решение о ликвидации воинского формирования и о демобилизации военнослужащих срочной службы. Одновременно, предлагалось, всем, кто разделял взгляды новых хозяев страны, на добровольной основе вступить в ряды красных отрядов, чтобы ускорить торжество пролетарской революции на всей территории России. И таких добровольцев набралось немало. Из большесорокинских парней к красным примкнули пятеро, а остальные, получив демобилизационные листки, стали добираться до дома. У Губина, его товарищей, а также других жителей Ишимского уезда, дорога на малую родину пролегала через город Омск. Плотно набившись в деревянный вагон товарного поезда, бывшие солдаты, а теперь свободные граждане, расстояние до Омска преодолевали более трёх суток. Не меньше времени потратили они и на триста вёрст от Омска до Ишима. И если учесть, что в Омске демобилизованные более суток не могли сесть ни на один из поездов, идущих на Запад, то общее время путешествия на железнодорожном транспорте заняло неделю. Но даже транспортные трудности и лютый декабрьский мороз не смогли погасить в сердцах бывших солдат радость ожидания с родными и близкими. Оказавшись, наконец, на станции Ишим, бывшие однополчане тепло распрощались и стали группами разбредаться по разным направлениям большого уезда. Переночевав в городе у дальнего родственника Степана Аверина, земляки ранним утром вышли на большак и выдвинулись строго на север. Изначально понимая, что с попутным транспортом им вряд ли повезёт, они, не оглядываясь, устремились вперёд. В начале пути снег на дороге был плотно наезжен санными полозьями, но чем дальше они удалялись от города, тем слабее и рыхлее становилась колея. Однако молодые крепкие ноги, натренированные на общевойсковых учениях и в повседневных занятиях, не зная устали, несли своих хозяев вперёд, на свою малую родину. К полудню они добрались до села Прокутское, что в двадцати пяти верстах от Ишима, и перекусив в придорожной чайной, двинулись дальше. Но какими бы молодыми и сильными ни были бывшие служаки, через восемнадцать вёрст, в деревне Рядовичи, они вынуждены были напроситься к местному жителю на ночёвку. Вначале тот воспринял их просьбу с прохладцей, но, узнав среди отставных служивых Петра Чикирева, пригласил в избу, напоил чаем и расстелил им прямо на полу овчинные тулупы.
Наутро, поблагодарив хозяина за гостеприимство, группа армейских товарищей раскололась пополам. Трое Чикирев Пётр, Стрельцов Афанасий и Знаменщиков Григорий свернули с главной дороги на восток, в сторону деревни Большое Пинигино, а Василий, Степан и Суздальцев Егор продолжили свой путь прямо. И несмотря на свирепый сорокаградусный мороз и занесённый позёмкой санный путь, ноги, словно подчиняясь настроению души, без устали расталкивали снежные перемёты и несли своих хозяев к родному очагу.
В село Большое Сорокине демобилизованные вошли ещё до обеда. От радости встречи с ним в груди у молодцев учащённо забились сердца, а в глазах вспыхнул огонёк счастья. «Ну, вот, парни, мы и дома!» воскликнул Суздальцев Егор и по-мальчишески громко повторил: «Дома!». «Это мы со Степаном дома, а тебе до своей деревни ещё две версты сугробы мерить», хотел Василий остудить пыл душевного восторга друга. «Да для меня сейчас это просто лёгкая прогулка по морозцу. Не успеете ещё всех своих родных и близких обнять и расцеловать, как и я на крыльцо родительского дома поднимусь», ответил Егор и крепко пожав товарищам руки, почти бегом помчался в сторону деревни Малое Сорокино.
Первым, кто встретил Василия на подходе к дому, был Букет. И, несмотря на то, что когда молодой хозяин уходил в армию, он был ещё щенком, пёс узнал его почти сразу. Рыкнув грозно пару раз для порядка, он вдруг завилял хвостом, упал животом на снег и лая и повизгивая от радости, стал ползти в сторону Василия. «Вот шельмец! Неужели и вправду узнал меня!? Мы же с тобой расстались, когда ты ещё совсем глупенький был!» растроганным голосом произнёс отставной военный и ласково погладил четвероногого друга по голове. Пёс с благодарностью лизнул языком его руку, вскочил на лапы, и круто развернувшись, побежал к тесовой калитке.
Появление Василия в родительском доме произвело нешуточный переполох. Конечно, его возвращения со службы с нетерпением ждали, но даже и не представляли себе, что оно будет таким неожиданным. После отречения царя от власти и свершившейся в Петрограде революции по селу бродили разные слухи по поводу роспуска российской армии, но мало кто верил в то, что это может произойти на самом деле. Всё-таки, как-никак, а война с германцами продолжалась, и у России были договорные обязательства перед союзниками, которые она должна была выполнять. Да и слухи-то эти доходил и до сибирской глубинки спустя много времени после свершившихся событий. Поэтому когда Василий перешагнул порог из сеней в избу, то младшие сёстры-близняшки, которые первыми увидели его, застыли на месте и не сразу сообразили, что им делать и как вести себя дальше. Но после минутного замешательства, они враз соскочили с лавки, стоящей на кухне у окна напротив печного творила, и с ликующими возгласами бросились обнимать и целовать брата. Услышав радостный крик дочерей, из горницы вышла Евдокия Матвеевна и посмотрев в сторону, откуда раздавался визг двойняшек, всплеснула руками и стала медленно оседать. Заметив это, Василий бросился к матери на помощь и подхватив под руки, посадил её на лавку, с которой только что вспорхнули сёстры. «Что с тобой, мама? Ты хвораешь?» испуганно спросил Василий и опустился перед ней на колени. Евдокия Матвеевна молча погладила сына по голове, затем машинально провела ладонью по лицу, словно хотела удостовериться, что это он, а не кто другой, и тихо-тихо заплакала. «Мама, ты почему плачешь? Я же вернулся здоровым и невредимым, а значит радоваться надо», с нежностью в голосе произнёс Василий. Не отвечая, Евдокия Матвеевна взяла руками его голову и прижала к груди. Сын безропотно повиновался воле матери и в одно мгновение перед его глазами стали появляться картинки из недавнего, но уже далёкого детства. Василий остро чувствовал, насколько он дорог матери, и знал, что её сердце не выдержит и разорвётся на мелкие кусочки, если с ним что-то случится. Молчаливую сцену встречи сына прервал голос Ивана Васильевича: «Вы почё все на парня навалились?! Он ведь только что с дороги. Устал, поди. А ну, девки, оболокайтесь и марш воду из колодца в баню таскать. Василия пропарить хорошенько надо!» скомандовал он и обратился к сыну: «Отрывайся от мамки-то. С отцом пора поздороваться». Василий осторожно ладонью вытер крупинки слёз на щеках матери, по-сыновни нежно поцеловал её и поднялся на ноги. «Ты посмотри, Евдокия, как он возмужал! Гренадёр, да и только! И до чина начальника армейского дослужился! Молодец! В нашу породу пошёл, в губинскую!» восклицал, рассматривая сына, Иван Васильевич. «Может в губинскую, а, может, в чикирёвскую», невольно вырвалось у Василия. «В губинскую! В чикирёвскую если только ростом удался, а характер-то в тебе наш, губинский!» примирительно, но твёрдо произнёс отец и обнял сына за плечи. Евдокия Матвеевна грустно улыбнулась, поднялась с лавки, и, как бы между прочим, произнесла: «Вот и солнышко вернулось на землю. А то без него очень холодно в доме было». Василий с удивлением посмотрел на мать, затем в закрытое наполовину шторкой окно и хотел было что-то сказать, но отец опередил его: «Это она о тебе говорит. Ждала очень сильно». В порыве нежности и благодарности за материнскую любовь, Василий вновь подошёл к Евдокии Матвеевне, обнял и тихо произнёс: «Закончилась моя служба, мама. Теперь буду рядом с тобой и тятей. Тяжело, наверное, вам без меня с хозяйством управляться?». «Ничего, сынок. Потихоньку, с божьей помощью, справляемся. Да и девки становятся проворными и мастеровитыми. Но на них-то какая надёжа? Ещё три-четыре года и замуж повыскакивают. На мужниных родителей будут работать», вновь ответил за жену Иван Васильевич. «Да, чо это я так раскисла? Прямо никак не могу прийти в себя. Переволновалась я, Васенька, сильно. Уж больно неожиданно ты появился в доме. Я и не чаяла тебя так скоро увидеть. Мне бы радоваться, петь и плясать от счастья, а я тоску на всех нагоняю. Ты уж не обижайся на меня, сынонька. Я сейчас охлыну от наваждения и обедом вас кормить буду», встрепенулась Евдокия Матвеевна и грустно улыбнулась. Почувствовав, что мать потихонечку успокаивается, Василий повернулся к отцу и спросил: «Большое хозяйство нынче в зиму пустил?». «А что я тебе буду рассказывать, переоболокайся в тёплое и пойдём на двор сходим. Всё сам своими глазами увидишь», предложил Иван Васильевич сыну. «Да куда ты его тащишь, старый? Пусть хоть отогреется с дороги. Успеет ещё насмотреться на твоё богатство», запротестовала мать, из чего Василий сделал вывод, что душевное равновесие в ней окончательно восстановилось. «Не переживай за меня, мама. Я хорошо себя чувствую. Пока мы с тятей ходим по двору, ты обед на стол поставишь», высказался он. «Ну, ладно. Идите. Но недолго. Я же знаю, как отец перед тобой хочет похвалиться. Все уши прожужжал: «Вот сын придёт с армии, мы с ним табун коней заведём», отступилась Евдокия Матвеевна. Василий быстро сбросил с себя всё армейское, с трудом натянул утеплённые штаны, в которые два года назад свободно влазил, достал с печки нужного размера пимы, накинул на круглые мускулистые плечи полушубок из овчинных шкур, подпоясался кушаком, выпрямился, и едва не касаясь потолочной матки головой, весело доложил: «Отставной фельдфебель Губин к продолжению несения крестьянских обязанностей готов». Иван Васильевич посмотрел на сына и с восхищением произнёс: «Силён, варнак!». «Баской и добрый», добавила Евдокия Матвеевна.