Курить бросает.
А ну да Да, и как? Хотя Махнул ручищей.
Медведь он и есть Медведь. Огромный. И страшный. Для чужих. Унтер-офицер. Бывший. И не просто так, а из личного его императорского величества Михаила Романовича отряда.
Садись куда
Куда?
Выбор невелик. Стул колченогий да кресло с ободранной спинкой, ибо Медведь слишком честный, чтобы взятки брать, а пенсия у него вкупе с жалованьем не столь велики, чтобы хватило на этакую ерунду.
Во всяком случае, не когда у тебя молодая жена.
Появилась.
Я поморщилась и велела себе успокоиться. Появилась и появилась. И хорошо. Мне бы порадоваться, что хоть кто-то жить начал. А радости не было. Только раздражение и глухая ядовитая зависть.
Присесть я присела. А Медведь вот не спешил.
Стоял, чуть покачиваясь.
Кресло мы ему с Софкой поднесли, еще когда только-только переселились на остров и тешили себя надеждой, что уж здесь-то все будет иначе. А он принял. Попробовал бы не принять.
Тьма, ты
Я напряглась. Если уж Медведь не по имени обратился, то нет, оно, конечно, можно. Я и сама-то его Медведем кличу. В мыслях. Так-то он Османов Олег Ефремович, ежели по паспорту, но Олега Ефремовича я знать не знаю, а с Медведем мы изрядно крови пролили.
Там.
В прошлом.
В прошлом, которого нет.
Не выпускайте чудовищ из шкафа.
Что за глупая фраза и, главное, прицепилась. А Медведь смотрит так жалко, что охота затрещину отвесить.
Говори уже, вздыхаю, понимая, что лучше б меня и вправду уволили. Уезжаешь?
Софья?
Я покачала головой.
Ты же знаешь, что она больше не видит.
Ну да, ну да Он провел ладонями по голове.
Голова у него массивная и бугристая, в шрамах вся. Это когда он под осколочную огненную угодил. Чудом вытащили. И и волосы не растут почти. На шрамах. А между ними пробиваются седою щеточкой. И оттого черепушку Медведь предпочитает брить налысо.
Не знакомых с ним людей впечатляет.
Из-за нее, да?
Тьма Он все-таки сел.
На пол.
И плевать на мундир, хотя не понятно, с чего это Медведь ныне парадный нацепил. Он форму любит примерно как я городские танцы. И нехорошее предчувствие окрепло и оформилось.
Сердце у меня, тихо произнес он. Ты же знаешь ты тогда меня вытащила спасибо. Я и вправду помню.
Кто бы сомневался. И я помню. Хотя многое отдала бы, чтобы забыть. Хоть что-то забыть.
Не выпускайте
В шкаф, мать вашу!
Тогда еще целитель, ну, помнишь, говорил, что я чудом и собирали.
По кускам. Не только его. Но ему повезло, что все куски были на месте. А целитель, мастер Зикорский, был старым въедливым козлом, который не пропускал ни одной юбки, но при этом лучше него спеца на нашем участке фронта просто-напросто не было.
Ну и предупредил, что оно свое все равно возьмет.
Это я понимала.
Давно?
Да уж лет пару как. Сердце прихватывать начало. А в прошлом, помнишь, слег?
Еще бы. Я тогда испугалась до усрачки, потому что потому что не имел он права умереть. Просто не имел, и все тут!
Не сейчас, когда войны нет!
Медведь дернул башкой.
Оно вроде простуда. Хрень же ж. Чтоб штурмовик и с простуды. А оказалось, что тоже сказалось. Мне посоветовали уехать.
И какого хрена ты до сих пор тут?
Медведь виновато потупился. Ну да как он мог бросить. Нас. Меня. Софку. Никонова вот с его безумным желанием отыскать ту самую состоятельную и молодую вдову. Молчаливого Барского, который периодически уходил в запои. Тихоню и Сапожника. Остальных тоже.
Свой отряд. Собранный вместо того, который однажды сгорел, попав под огненный осколочный.
Ну все не так быстро.
Мне не рассказывай.
Хотя мог бы. И должен бы.
Только я ведь тоже молчала бы на его месте. И Софка. И все мы. Но все равно злюсь.
У тебя глаза желтые.
Это ничего не значит. Я зажмурилась. Ты куда собираешься?
У Ниночки есть родня. В Крыму. Побережье там море.
У нас здесь тоже.
Сизое и злое. Пыхающее яростью и снегом. Скалящееся ледяными клыками скал. В нем хорошо китам, не людям. И косатки частенько приходят.
Там вроде климат мягче. Мне так сказали. Ну и если вдруг земли прикуплю. Я вроде подсобирал. Да и старые капиталы куда тут тратить?
Оно и верно.
Когда уезжаешь?
Дней через пару. Снова вздох. И тихое: Прости.
Брось. Я дотянулась и провела пальцами по голове его.
На острове нас долго считали любовниками, а многие и по сей день. Это дико злит Ниночку. И и может, это правильно.
Уехать.
Туда, где не будет ни меня, ни Софьи. И и остальных тоже. Изуродованных. Убогих. Давно забывших, что есть нормальная жизнь. Тогда, глядишь, у Медведя появится шанс.
Ты напиши, ладно?
Конечно.
И если вдруг денег не хватит. Земля, я слыхала, на юге дорогая тоже напиши, ладно?
Обязательно, соврал Медведь.
А зря. Деньги-то у меня есть. До неприличия много денег, которые в этой гребаной глуши и вправду тратить не на что. Не на пасту же для волос, пусть и патентованную.
Один хрен не спасет.
Это еще не все.
Ну да покойник.
Мертвец то есть. Вернусь, разберу треклятую колоду и сожгу к демонам. Пусть даже Софья обидится.
Я рапорт еще в том месяце подал, когда совсем тяжко стало. Он потер грудь.
И я коснулась. Сердце в ней стучало медленно, тяжко. И стало совестно, что я не увидела, как ему тяжело.
Он и вправду похудел. Осунулся.
Твоя Ниночка, она
Я не смогла произнести это в слух.
Беременная она, сказал Медведь очень тихо, а лицо стало таким, таким что и описать не могу.
И главное, сердце от этого счастья застучало быстрее.
Поздравляю.
Я я хотела быть счастливой. С ним.
И заталкивала боль поглубже. И старалась улыбаться. Очень старалась. Только Медведь знал меня получше многих.
И счастье его поблекло.
Тогда вам поспешить надо, я мысленно прикидывала: февраль, конечно, месяц неспокойный, но март и того хуже, пока не начались ветра. И
Она отправляется завтра.
Одна?
Я нахмурилась. Может, Ниночка меня и недолюбливала. А я недолюбливала ее, что уж тут. Но одну отправлять это неправильно. Категорически.
Тихоня пойдет. И Лютик. Медведь с трудом поднялся. А там встретят. Я отписался.
Хорошо.
Дом?
Гостиница. Приличная.
Не люблю гостиницы. Слишком много в них народу и очень уж разного, а потому никогда нельзя быть уверенным, кто окажется твоим соседом.
Очень приличная. Да и Тихоня
А еще Лютик, который, может, и похож на старого алкаша, но нож в глотку с двадцати шагов всадит. Хотя все одно не спокойнее.
Крым далеко. И может, вам пока погодить? Не с отъездом, нет, но
Запнулась, понимая, что куда годить-то.
От Лезинска теперь железная дорога идет. До Владивостока. А там уже и на корабле можно. Корабли не люблю едва ли не больше гостиниц. Или и дальше. Я узнавал. Ну, и целители как скажут, так оно и будет. Я о другом хотел.
Медведь осторожно разогнулся. Ему было тесно в этом кабинетике, где единственной роскошной вещью было нефритовое пресс-папье, врученное благодарным купечеством новому полицмейстеру. Было это лет десять тому. С тех пор купечество стало менее благодарным, а полицмейстер совсем даже не новым. Но вот фиговина эта осталось.
Память.
Заберет?
Пресс-папье.
Я честно рекомендовал тебя. Когда стало понятно, что дальше не выдюжу. Медведь сложил руки за спину.
Вот уж не было печали.
Сомов давно хочет реформировать участок. И сократить.
Расходы.
Да мы больше не герои войны, которых они рады принимать на своей земле. Мы обуза. И финансовая, и так просто, ибо наши кривые рожи напоминают о том, о чем остальные с радостью позабыли бы. И позабыли.
Я вот и подумал, что, может, выйдет тебя старшей поставить. Лютика я заберу.
Я кивнула.
Это и понятно. Тот от Медведя никуда. Но и хорошо, мне всяко спокойней будет, что он там не один.
Тихоня?
Вернется. Но тоже в отставку хочет.
Вот и сокращение
Ну да Руки опять прошлись по голове к затылку и обратно.
И стало быть, не все поганое сказано.
Да не телись уже.
Сегодня прибудет новый полицмейстер. Медведь с трудом выдавил это из себя. Дневным паромом.