И вот она заваливает, слушает через дверь опять. Думаю: «Так, блэт» Потом она заходит и орет. Ну, у всех моих девяти подписчиков есть мать, и вы, тип, в курсе, как это бывает. Все время она орет. Как будто мое имя нельзя спокойно говорить. Все время орет, прикиньте. Она, типа, даже не замечает это. И орет, что со мной кто-то хочет познакомиться. Думаю приперла щенка. Она же, тип, хочет дружить со мной. А у меня никогда не было щенка. Хотя он мне вообще не всрался.
Но никогда не было.
А знаете, главное, не показывать ей, что ты, типа, сдался. Что, типа, ты такой сыночка-козиночка мармеладный. «Пошла ты знаешь куда со своим щенком?» И я, такой, молчу. И она тут из кухни как заорет. И я, типа, медленно так иду на кухню, захожу.
А это не щенок.
Приперла пиздокрыла какого-то мокрого. И она стоит вся кринжовая такая, пырится на меня: типа, ну что? Очешуенная я мамка? Тип, замутила мне праздник. Тип, я теперь охуеть и не встать должен. И я, такой, представляю, что бы батя сделал, он бы че-нибудь ржачное сказал, какая-то ржомба хотя бы была. И мне бы все равно было, что это не щенок. Типа, мне и воробей бы этот мокрый понравился. И она бы с этим лицом не стояла, не пырилась бы. Они бы с батей пососались, и он бы ее похвалил.
А его нет. И она пырится. У меня вообще с нее подгорает. Ненавижу ее. Ничего она не умеет. Вообще все ненавижу. Вообще, прикиньте, хочется, чтобы все пропало. Чтобы дом сгорел, чтобы она тоже умерла, чтобы школу взорвали, чтобы я остался вообще один. Я на заброшенный завод цементный пошел бы жить. Жил бы как бомж, чтобы никого не было. Только чтобы телефон с интернетом был. Я бы его подзаряжал на вокзале в толканё, а больше ничего не надо.
Ну и короче. Я смотрю на этого воробья, думаю: «Кек, воробей». На ноги его смотрю, а они такие шершавые, тип, как ветки. И такой молчу и ухожу на чиле. Слышу, она зашебуршала в кухне. Агрится, жесть, клеткой этой громыхает, воробей орет, окно хлопает Короч, тип, выбросила воробья и сидит там, сопли размазывает.
«Ну и хуй с тобой», думаю.
А сам в окно смотрю. А там холод, жесть. И мне так плохо стало, ну, тип, не болит ничего, но все равно. Думаю: «Я с тобой вообще больше никогда не буду разговаривать.
Вообще никогда замечать тебя не буду».
И начинаю на ютубе видосы смотреть, ну, типа, знаете, где люди с великов падают, лбом в стены, там, или яйцами на забор И смотрю, и сам не знаю зачем. И ржу громко, чтобы она слышала. Прям дико рофлю. А внутри хуево очень. Тип, мне внутри плакать хочется, а я угораю. А она ревет там.
А сегодня я нашел перья зеленые на клумбе. Наверное, кошка воробья сожрала.
Мать. И я даже холод чувствовать перестала. От обиды, наверное. Окно-то я не закрыла. И вдруг я понимаю, что ужасно замерзла. И слышу, он смеется в комнате. Представляешь смеется! Очень громко. Мне даже жутко стало.
А потом я поняла: он надо мной смеется.
Вроде как я дура. Истеричка. Вроде как я не мать, а так, клоун какой-то, который готовит и стирает
Как Ванечки не хватает Он бы сказал мне что-то, какие-то слова как специально для меня, которые бы успокоили, обнадежили Я иногда ищу эти слова в себе, говорят, что как бы образы людей отпечатываются в нас, да? Ищу, но не нахожу ничего, не слышу его голоса. Ой, ладно, не буду, а то расплачусь опять сейчас
Ну, в общем, слышу я его смех и думаю: «Все, хватит с меня». Я иду к нему и говорю так холодно, твердо сын. Заваливает ко мне и говорит, тип: «Хватит угарать». Я, тип, такой: «Хочу и буду угарать, хули будет». Она, такая, тип: «Хватит». И такая: «Помойку вынеси, пропылесось, помой посуду, вытри пыль»
Мать. Говорю: «Слишком много свободы у тебя. Не знаешь, как ей распоряжаться? Если некуда девать энергию, так я направлю ее в нужное русло». Нет, ну я не права? Я все понимаю, но я не железная. Нужна жесткость. «И, говорю, почисти костюм отца»
Сын. И она, такая, тип: «Почисть его костюм». А его костюм Он висит в шкафу. Его. Он как раз в нем был Это последний его костюм. Она этот костюм оставила. А костюм весь чистый.
На нем только одна капля крови. На рукаве. Маленькая. И, тип, она такая вся кринжовая стоит и говорит мне: «Почисть костюм». То есть, тип, эту каплю очисти.
Сука, ну Зачем она вообще этот костюм оставила? И, тип, «почисть».
Мать. И он вдруг, не поверишь, встает и говорит: «Ладно, мама. Я почищу костюм».
Сын. А она такая: «И еще, тип, помойку вынеси» А я такой мармеладный весь: «Конечно, мамочка Я почищу костюм». А внутри думаю: «Убил бы ее нахуй».
Мать. И ты знаешь, я расслабилась, думаю, может, он осознал, что обидел меня. Вроде как раскаялся. И я ушла, на кухне ковыряюсь, думаю про этот костюм. Ну, я тебе рассказывала. Это, конечно, страшная вещь. Но это не просто вещь. Вот он висит в шкафу, и я знаю, что его всегда там можно найти.
Ну то есть как бы, что смерти нет.
Я в любое время подхожу к шкафу и глажу его, этот костюм. А еще на нем запах Ванин. Он этот запах очень любил «Deep Red» называется, я ему покупала на годовщину, такой квадратный флакон И запах, знаешь Вот как свежая древесина теплая, на солнце
И вот я иногда стою и нюхаю. И даже не плачу. Как-то светло внутри Глажу пидЖак этот. И думаю: «Лишь бы не смотреть, лишь бы на рукав не смотреть» Потому что там эта капля, она как дырка от пули.
Капля это и есть смерть.
И так мне стало спокойно, что он согласился это сделать. Почистит пиджак, и ему самому станет легче, сын. Такая вся размякла, тип: «Хорошо, говорит, тип, почистишь и почилим вместе, чаю попьем». «На глаза себе свой чай вылей», думаю.
Она часто стоит возле шкафа, нюхает этот костюм, фетишистка, блять. Я вижу. Это крипота полная. А мне страшно. Мне, если честно, охуеть как страшно этот шкаф открывать. Я мимо этого шкафа на цыпочках хожу. Ну пох, потерплю. Почищу я этот костюм, сука.
Мать. И, представляешь, я домываю посуду, слышу, он в ванной
Сын. Я в ванной. Взял нож такой тонкий, для бумаги, и, блять, чищу костюм!
Мать. И звук какой-то странный, не похоже, что кто-то трет ткань И слышу: он плачет тонко, как девочка
Сын. А я смеюсь так, типа, знаете, как Джокер, и чищу и чищу этот ебаный костюм.
Мать. Забегаю, а он полосует его лезвием каким-то. Вот все: не пиджак, а лохмотья И пахнет керосином У меня шок
Сын. И она такая сразу, как змея, как зашипит на меня
Мать. «Что же ты делаешь, дурачок», я ему говорю. А у меня руки трясутся
Сын. А я смеюсь.
Мать. А он все плачет
Сын. Поджег зажигалкой, он как полыхнет
Мать. Это все горит, пламя прямо до потолка, он плачет, я растерялась. Потом уже кран включила, когда он порядочно обгорел Я его вытаскиваю, отряхиваю, а Костя вытирает рукавом лицо и так мне спокойно говорит
Сын. Говорю ей, тип: «Мама, я почистил костюм. Я пойду поиграю. Или серик посмотрю». И ушел так на чиле, расслабленно.
Мать. И он уходит такой сгорбленный, напряженный весь, представляешь, а я сижу, у меня слезы, и хочется его избить прямо ремнем, наказать как-то, а у меня только слезы текут, и я вдруг понимаю, что вот это все черное, искромсанное к себе прижимаю и глажу его и глажу
Пауза.
Сын. Ставьте лайки, бейте в колокол. Подписывайтесь на мой канал охуительных историй.
Диалог1
Мать и сын в своих комнатах. Они улыбаются.
Мать. Ты знаешь, это ужас. Я стала за него так бояться! Вот он в интернете сидит целыми днями. Вот что он там делает? Ведь сейчас, знаешь, в интернете есть эти, педофилы. Под разными, там, именами регистрируются и соблазняют подростков. Или «Синие киты». Это группы смерти. Сволочи всякие детьми манипулируют, чтобы они себя убивали. Дети потом из окон выпрыгивают. Это кошмар. А еще же куча всего. (Шепотом.) А вдруг он в организации какой-то запрещенной состоит? Я, знаешь, в дни, когда митинги были, ему придумывала какие-то задания. Чтобы из дома не выходил. Однажды в такой день я ему даже ноутбук купила, кстати. Чтоб он никуда не пошел. Ну и это сработало. А еще я недавно узнала, что через интернет наркотики продают Ну а что мне думать? Я же как будто не знаю его совсем. Молчит и молчит Но это еще не самое страшное.