Леон с воплем, как это обычно делали любимые им Сталлоне и Шварценнегер, скатился со ступенек теремка. С бутылкой наперевес, короткими (с периодическими скульптурными застываниями), перебежками устремился к чугунной ограде. Не добегая, залег за скамейкой, зорко просматривая из укрытия проезжую часть.
Подходящая цель долго ждать себя не заставила.
Черная правительственная «Чайка» по какой-то причине сместилась в неподобающий себе крайний правый ряд. Из подворотни высунулся грузовик. «Чайке» пришлось притормозить, прижаться к тротуару.
Поднявшись во весь рост, страшно крикнув, Леон метнул в «Чайку» зеленую гранату, десантически прокатился по земле, вскочил и, петляя на низких ногах, успевая на бегу рвать безымянные голубые цветы, вернулся к теремку.
Извини, что не в целлофане, протянул Кате букетик, напоминающий пучок рассады.
Между тем в чугунную ограду втиснулись не сулящие хорошего физиономии. Леон подивился, сколь объемны эти, не умещающиеся между черными полосами прутьев, сквозь которые он и Катя легко пролезли, физиономии. «Ишь, разъелись, как черви в муке!» подумал Леон. Несколько рук указующе протянулись в их сторону. Тут же с визгом притерлась черная «Волга» в антеннах, как дикобраз в иглах. Спортивного вида люди в костюмах темпераментно рванули в ближайшую подворотню. Мелькнула милицейская фуражка, определенно не поспевающая за быстрыми костюмами.
Все это не понравилось Леону.
Надо уходить, сказала Катя, ты совершил диверсию, напал на члена президентского совета, это террористический акт!
Какого члена? удивился Леон. Где член?
В машине. Он живет в этом доме. Точнее, живет-то на даче, а сюда иногда заезжает.
Откуда знаешь? Леон понял, что не быть ему с Катей на равных. Ни по части поцелуев. Ни в остальном.
Он заказывал матери гороскоп на экономическую реформу.
На что? переспросил Леон, и тут до него дошло: еще минута, и придется вести другие не столь приятные и познавательные разговоры в другом, скорее всего, с зарешеченными окнами месте и с мордобоем.
Пенная легкость, по счастью, не выветрилась из Леона. А Катя всегда была невесомой, как ясновидение, в которое никто не верит. Леон держал ее за руку, а казалось, держит рвущийся в небо воздушный шарик.
Они, подобно барьерным бегунам, перепрыгнули через невысокий заборчик, пролетели насквозь боковую арку, оказались в соседнем с тем, где, дачно отсутствуя, квартировал член президентского совета, дворе. Оставалось пересечь двор, уйти на набережную.
Ну а на набережной
Двор был безлюден и просматриваем во все стороны. Пересечь его представлялось несложным.
Нет! вдруг остановилась Катя. В подъезд!
Зачем? заупрямился Леон, но так как Катя уже была в подъезде, последовал за ней.
Наверх, наверх! пропела Катя.
Они оказались в плохо освещенном герметичном лифте, как два жучка в спичечном коробке.
Лифт медленно, через силу, поплыл вверх. Леону вдруг открылось, что вся его жизнь сколько прожил и сколько осталось такой же тесный, плохо освещенный лифт, ползущий неизвестно куда. И, в отличие от нынешнего, в том лифте он один как перст. И нет кнопок, чтобы нажать. Не оставалось ничего, кроме как собрать лежащее под кроватью ружье да разнести к чертовой матери стенки опостылевшего лифта-коробка. «Только тогда, подумал Леон, я превращусь из живого одинокого жучка в жучка мертвого и одинокого. Что это даст?»
Катя в полутьме казалась золотокрылой мерцающей бабочкой, единственно из каприза угодившей в коробок с невзрачным обреченным жучком. Так королева спускается в подземелье проститься с милым ее сердцу узником. Бумажная балерина из сказки Андерсена летит в огонь к оловянному солдатику.
Леон обнял ее, притиснул к обшарпанной с подкопченными кнопками панели, подумал, что далеко не случайно лифт извечное место насилий и добровольных совокуплений. Замкнутое движущееся пространство вне Божьего мира. Оно немедленно заполняется грехом, мерзостью и жалостью.
Лифт остановился.
Леон и Катя ступили на гулкий каменный пол лестничной площадки. Со всех сторон смотрели крашеные и обитые дерматином, с крепкими и расшатанными, как пародонтозные зубы, замками двери. Из замкнутого пространства лифта Леон и Катя угодили в мир закрытых дверей.
То был естественный путь людей.
Закрытые двери вели в замкнутые пространства квартир, где, возможно, имелись кое-какие ценные вещи, но отсутствовало то, что делает пространство разомкнутым, а людей свободными.
«Я никогда не буду вором!» содрогнулся Леон, такое отвращение вызывали у него закрытые двери. Открытые, впрочем, вызвали бы еще большее отвращение.
Они поднялись по лестнице к последнему окну. Двор открылся, как узкая асфальтовая ладонь с воровато поставленными машинами, песочницами, мусорными бачками.
Будь они внизу, конечно бы, не увидели, а сверху увидели, что во всех арках одновременно возникли похожие, как близнецы-братья, спортивные люди в костюмах, взявшиеся прочесывать двор. Большая их часть двинулась дальше, но некоторые остались во дворе, сразу вдруг сделавшись какими-то неприметными.
Наверное, нам придется уходить не сейчас и по одному, вздохнула Катя. Как с большевистской конспиративной сходки.
Гляди-ка ты, как охраняют члена президентского совета! Леона обрадовало, что не сейчас. Время, еще недавно серое и постылое, обрело пленительную прелесть. То была прелесть последнего глотка, если бы в бутылке оставалось шампанское. Нечистый плиточный пол лестничной площадки, серо-зеленая динозавровая нога труба мусоропровода, подоконник, словно леопардовая шкура, в черных пятнах от затушенных окурков, окно, смотрящее на асфальтовый колодец двора внизу, синий небесный прямоугольник вверху все (сегодня уже не в первый раз) показалось Леону невыразимо красивым, хотя, конечно же, решительно ничего не было красивого в заурядном урбанистическом пейзаже.
Леон шагнул к Кате.
Злой женский голос внизу произнес: «Будь ты проклят, алкаш проклятый! Чтоб тебе убиться, попасть под машину, чтоб тебя в Чернобыль послали!» После чего дверь захлопнулась, невидимый же «проклятый алкаш», вызвав лифт, разразился таким сухим, разрывающим легкие кашлем, что Леон подумал: напрасно женщина кличет на пьяную голову дополнительные несчастья с таким кашлем люди долго не живут.
И какой, интересно, гороскоп у экономической реформы? спросил Леон. Целоваться под трескучий, как дрова кололи, кашель было невозможно. А лифт-коробок не спешил унести алкаша вниз. Хотя, сам же и ответил, если человека охраняет свора бездельников, а он не протестует, какую он может придумать реформу? Какую-нибудь мерзость!
Не скажи, возразила Катя, очень даже получился благоприятный гороскопчик. За малым исключением. Сатурн не дотягивал до нужной фазы.
Сатурн? усмехнулся Леон. Он не был астрологом, но знал, что семь планет Солнечной системы бессильны помочь экономической реформе, как бессильны возродить Фаэтон, мифическую планету между Землей и Марсом, которая будто бы была, да развалилась.
Сатурн свинец, объяснила Катя.
Со свинцом нескладушки? В нашей стране? Не верю!
Свинец свинцу рознь, сказала Катя. Есть астрологи, допускающие замену астральных элементов земными. Но это уже не классическая астрология. Неоастрология. Кстати, мама считает, что она имеет право на существование.
Почему бы и нет? Леон тоже не видел ничего предосудительного в существовании неоастрологии.
Она просчитала этот вариант. Применительно к экономической реформе вышло: поставить на каждом предприятии солдат, чтобы по окончании рабочего дня расстреливали тех, кто не справился с нормой. Ну и, конечно, ввести смертную казнь за все виды хозяйственных преступлений: срыв поставок, сроков исполнения, неразгрузку, сокрытие продуктов, нарушение технологии.