В проулке меня перехватила какая‐то девица на каблуках. И, прежде чем я успел раскрыть рот, сунула яркий глянцевый флаер.
Не помню, что именно она говорила, поэтому за точность цитаты не поручусь. Но суть была примерно такова:
Только сегодня! Фантастический рейв где‐то в ебенях! Распиздатый ди-джей Хер Знает Кто Вообще Такой! Элитное бухло, от которого тебе захочется блевать самой сущностью своего «я»! Лучшие спидозные тёлки, одна страшнее другой! Оторвись по полной!
Я оглядел её с головы до ног и скептически хмыкнул:
Детка, боюсь, ты не по адресу. У меня нет денег на такие развлечения.
А деньги и не нужны, сказала она. Вход свободный.
Это решительно меняло дело, правда? Ну и что бы вы думали? Конечно, я пошёл. Кто в здравом уме может отказаться от халявы, скажите на милость?
Нет, не поймите меня неправильно, я не любитель всяких там тусовок. Как по мне скука смертная. Я никогда не понимал, в чём прикол напиваться и плясать до упаду, пока ноги не отвалятся и мозги не закипят. Какой‐то изощрённый способ бегства от себя. Но сейчас мне нужно было разузнать что‐нибудь о Брахмане. А откуда ещё начинать поиски я не представлял.
Так что выбора не оставалось. Пришлось рискнуть и, стиснув зубы, отправиться на вечеринку года. Она, кстати, проводилась не в клубе, а на какой‐то вилле, которую реклама на флаере скромно представляла дворцом. Но место и вправду было шикарное, я вам скажу. Вообразите: три этажа, бассейн на крыше, мраморные колонны, обвитые гирляндами, как плющом, всё сверкает, переливается в свете прожекторов, утопает в живых цветах. Что ещё нужно человеку для счастья?
Бухло, понятное дело. И дизайнерские наркотики.
Но я заранее дал себе слово, что не буду ничего пить или принимать. Трезвая голова вот главное оружие человека, настроенного на победу. Поэтому к делу я подошёл с большой ответственностью. Не стал задерживаться около столиков на террасе, ломившихся от бутылок с разноцветным пойлом, и распахнул дверь.
Но, едва переступив порог, понял, что дал маху. Спокойно смотреть на весь этот désordre total[15], предварительно не ужравшись в сракотень, мог только просветлённый или мёртвый.
Во вспышках софитов мелькали тела. Голые, разумеется. В яростном пульсирующем ритме музыки они двигались неровно и хаотично, будто сломанные механизмы. Слышались взрывы хохота, всхлипывания и влажные похотливые шлепки. Народ трахался так откровенно бесстыдно, что это казалось диким. При взгляде на бешено скачущих на красных диванах голых девиц мне сделалось дурно. По большей части из-за того, что они напоминали разукрашенных кукол, а не людей. Лица их были почти безжизненны и не выражали ничего: ни радости, ни страсти, ни скуки, и это создавало странный эффект нереальности происходящего, как в очень плохом кино.
Короче говоря, я тут же пожалел о том, что вообще сюда пришёл. Даже на сиськи смотреть не хотелось только представьте, до какой степени надо обалдеть, чтобы вдруг потерять интерес к голым бабам! Но делать было нечего: приходилось пробираться сквозь трясину из человеческих тел. Идти мимо опрокинутых столиков, стараясь не наступать на осколки стекла и раскиданные по полу вещи, прикрывая нос рукой, чтобы искусственный сладкий дым не раздражал лёгкие.
У окна, к счастью, задышалось легче. Неподалёку, на придвинутом к стене кресле, сидели две девчонки и, о чём‐то переговариваясь, тянули один косяк на двоих.
Мне нужен Брахман, без лишних предисловий начал я. Пришлось повысить голос, чтобы перекричать музыку, бьющую по ушам. Знаете такого, нет?
В мутных осоловелых глазах девиц не отразилось ничего похожего на удивление. Вероятно, они поняли, о чём шла речь, потому что одна из них сказала:
Мы знаем только Майю. И, обернувшись, заорала: Принцесса! Принеси нам пива!
Да, промурлыкала вторая. Забросив ногу на ногу, она сложила ярко накрашенные губы в трубочку и выпустила полупрозрачное кольцо дыма. Майя даёт всё, что мы захотим. Зачем нам какой‐то Брахман? После чего широким гостеприимным жестом предложила мне косяк.
Я тут же поспешил отказаться от этой безусловной щедрости:
Не-не, детка. Мне б что‐нибудь обычное, ну, простую сижку, знаешь? Сто лет уже не курил, страшно хочется.
Она кивком указала на раскрытую пачку, лежащую на столике, с ужасающей картинкой и надписью типа: «Ты умрёшь от рака, инсульта, инфаркта, у тебя выпадут все зубы, волосы и не будет стоять хуй». Я опустился на диван, подтянул упаковку к себе. Вытащил сигарету и чиркнул зажигалкой, с наслаждением затягиваясь дымом.
Мучительная смерть? О да, я скучал, дайте две.
Тут к нам подошла девчонка, совсем маленькая, худенькая, в безразмерной мужской футболке, доходящей едва не до колен, скрывающей дырки на джинсах. С короткими вьющимися волосами, в которых блестели заколочки, с тряпичными браслетами на обеих руках. Такой, знаете, божий одуванчик. Я ещё удивился, какого хрена здесь делает это прелестное невинное дитя, среди оргий, кучи бухла и наркоты, но спросить не успел. Девчонка опустила на столик две банки пива и, исподлобья глянув на сигарету, зажатую в моих пальцах, между делом заметила:
На твоём месте я бы не курила. Голос у неё был тоненький и писклявый, как у мышки, очень милый. У них там то ли ЛСД, то ли ещё какая‐то херня, с детской бесхитростной простотой добавила она. Я пару раз затянулась, так вставило, думала, сдохну.
Я аж поперхнулся дымом. И снова оглядел её с головы до ног, зайдясь справедливым морализаторским возмущением:
Тебе, блядь, сколько лет‐то вообще?! Десять? Но сигарету на всякий случай потушил.
Судя по всему, я попал в больное место. Потому что девчонка обиженно поджала тонкие губы и с плохо скрываемой досадой бросила:
Четырнадцать, придурок. Но спасибо за комплимент, пораздумав, добавила она, опустившись рядом. Значит, до самой старости буду молодой и красивой. Как Моника Беллуччи, только без ботокса.
Девчонка говорила с какой‐то странной недетской саркастичностью, которая ей совсем не шла. А ещё смотрела на меня пристально, не отрываясь, сверля взглядом немигающих тёмных глаз. Так, будто хотела понять, что я за человек, стоит ли мне доверять.
У тебя красивые волосы, вдруг сказала она. Можно потрогать?
Я, удивившись этому контрасту, рассмеялся. Она отчаянно пыталась казаться старше своих лет, но по-прежнему оставалась восторженным ребёнком. Милая забавная малышка. Думаю, вы решили то же самое, когда увидели её в первый раз.
У меня никогда таких не будет, с грустью вздохнула она, несмело запуская пальцы в мои волосы. И добавила: Хуёвая из меня всё‐таки Принцесса, да?
Не ругайся.
Ума не приложу, зачем я это сказал. Как‐то машинально вырвалось. А вы же знаете, я‐то базар вообще не фильтрую, не обращаю внимания ни на свою, ни на чужую речь. Это всё херня, важны не сами слова, а их суть, вот что мне кажется. То есть я всегда думал, что буду последним человеком на земле, который полезет к кому‐нибудь с нравоучениями. Но мне физически было больно слышать, как матерится девчонка с милой кличкой Принцесса, понимаете? Хотя я её не знал, понятия не имел, что она за человек, и всё такое.
Почему? Принцесса насмешливо изогнула бровь. Тебе можно, а мне нет? Это, между прочим, эйджизм. Ты думаешь, что право на использование ругательств выдаётся при достижении определённого возраста, а до этого момента человек живёт в блаженном незнании, в первозданной божественной чистоте?
Вот так она и сказала, клянусь. Именно эту фразу выпалила, на одном дыхании, не задумываясь над подбором слов. И у меня слегка вытянулось лицо.
Тот, кто связан чувством собственной важности и ограничениями своего разума, может быть играючи побеждён даже ребёнком, заметила Васиштха.