Что за Було?
Бывший секретарь Серта, достался ей в наследство вместе с квартирой. Мальчик смотрит на нее с умилением, как на сундук времен Вильгельма Завоевателя, откопанный в саду. Було красит губы и, по-моему, с собственным полом не может определиться, что уж говорить об остальном. Представляю, как Мися лежит, изображая мадам де Монтеспан в состоянии маразма, и диктует чушь. Коко подперла голову рукой и закатила глаза, потом с силой стала крутить кистью в воздухе, как птица, проверяющая мощь крыла. Перстни мадемуазель замигали, подавая дружеские сигналы праздничным огням за окнами. Сама ведь не только писать, но и книгу за всю жизнь не открыла
Я возразил:
Малларме, Дебюсси, Лотрек все обожали молодую Мисю! Ренуар хотя бы. И Пруст мне про нее всегда говорил восторженно, ему нравилось писать ей письма.
Да сроду она их не читала!
А может, она в воспоминаниях расскажет правду о «Русском балете»?
Угу, правду. Мися будет плести про меня, я уверена, и все переврет, как обычно, отчеканила мадемуазель. Уфф, знаменитые Мисины поклонники! Да они разбегались, спасались от нее! Ты же знаешь: я тоже могу укусить кого-то, когда разозлюсь. Но Мися жрет людей целиком, и она всегда так делала! В общем, я ей написала, чтобы она не вздумала упоминать меня в своих опиумных фантазиях. Так и предупредила: если опубликуешь обо мне хоть слово
То что? Мне всегда казалось, что Мисю напугать нельзя.
Ну-у-у, она помедлила, будто обдумывая наказание, хотя бы перестану тащить ее на себе, как делала это всю свою жизнь. В прошлом году и в апреле, и осенью оплатила ей здесь санаторий и врачей. Встало мне это, ты знаешь Мисю, мягко говоря, недешево она всю жизнь уверена, что деньги валятся с неба. У меня у самой сейчас долги. А! она энергично отмахнулась и нахмурилась.
Я знал, что моя собеседница попала в общество первоклассных мастеров искусства и их покровителей только благодаря дружбе с Мисей Серт, которая ко времени знакомства с Коко царила в этом недосягаемом для простых людей кругу двадцать с лишним лет.
Полё, послушай, ты ведь плохо ее знаешь, не унималась Коко. Когда мы первый раз ездили по Италии, она твердила: брось ты всех этих Тицианов и Боттичелли они мусор, ничто, а пойдем лучше посидим где-нибудь, поедим вкусно. Еще ей нравилось притащить в отель кучу камней, кораллы, бисер, барахло всякое она делала деревья, знаешь, наподобие японских, у нее их был целый чемодан. Деревья с каменными листьями! У Миси вообще никогда не было вкуса! Никакого, уж поверь мне. Коко кипятилась, я старался сохранять серьезное лицо. Она сама мне говорила, что Малларме каждое воскресенье приносил ей стихотворение и паштет из гусиной печенки. Паштеты она сожрала, а стихи растеряла, может даже выбросила они ничего для нее не значили, ничего!
Зато я неплохо знал два поколения людей искусства в Париже, для которых мнение Миси об их творчестве было важным. Другое дело никто из них не мог сказать, что знает Мисю достаточно хорошо, и никто не взялся бы предсказать поступки Миси. Иногда ее взгляд был проникновенным, глаза смотрели нежно, но она открывала рот и человек слышал неприличные или злые слова. Бывало и наоборот: Мися говорила что-то поэтически-возвышенное, а смотрела хитро или презрительно щурилась. Мися Серт была любопытным, разряженным, своевольным, сильно надушенным, до крайности избалованным парижским сфинксом. Она привлекала избранных и отталкивала многих других. Кажется, когда-то Реверди (или же Малларме, не помню) назвал ее «королевой богемного Парижа», но это была непостижимая и часто жестокая королева.
Вот еще перл! щелкнула по странице мадемуазель. Она сообщает, что была на выставке Пикассо и потом у него в мастерской они поссорились: «Можешь теперь поблагодарить меня, я освободила тебя от Пикассо!» Мой бог, освободила от Пикассо! Меня! Коко вскочила, взгляд стал гневным. Единственный человек, от которого я хотела бы освободиться, сама Мися. Ну и кто она после этого?!
Листы переворачивались; письмо трещало, мне казалось, оно может загореться раздражение мадемуазель передавалось бумаге.
Полоумная идиотка, вдруг ей пришло в голову распоряжаться моими отношениями с Пикассо!
Эта заочная ругань становилась скучной, и вдруг Коко сказала:
Мне нужно, чтобы ты помог написать книгу. Мою! Расскажу о себе сама, все как есть. Бросив листы себе под ноги, она взяла со стола бокал и удобно устроилась в кресле. Серьезно смотрела мне в лицо.
А почему я? мне хотелось отказать поделикатнее. Сейчас Олимпиада, и мы с женой вместе
Твои книги были успешными, и потом, ты же был секретарем Пруста, долго работал у Галлимара. Аргументы мадемуазель, как обычно, были строго рациональными. Но после паузы она добавила мягко: Ты единственный, кто знает, какой я была, когда Бой был жив. Только ты помнишь меня настоящую, Полё.
Если отбросить раздражение, естественным образом возникавшее оттого, что думала и рассуждала она только о себе, обстоятельно и очень серьезно, можно было признать, что она права. Я дружил с Боем Кейпелом, любил его так же, как и она его любила. После гибели Боя мне его тоже жутко не хватало. И до сих пор не хватает, хотя прошло почти тридцать лет. Правда и то, что она была его грандиозным творением. Бой Кейпел, безусловно, нас связывал.
Да, ты стала известной практически сразу после того, как он нас покинул.
Не просто известной, мой бог! Единственной женщиной в мире, фамилию которой не надо называть. «Великая мадемуазель» это только я, напомнила она; видимо, ей давно не перед кем было хвастаться. У меня такое чувство, что после смерти Боя моя жизнь, да и я сама, поменялась полностью, будто он «оттуда» всем дирижировал. Началось самое интересное. До этого я работала как умела, хоть он мне, разумеется, и советовал всегда, и помогал. Но потом! Он был все время со мной, здесь, она приложила ладонь к груди, поверх лабиринта бус. Ты один можешь понять это, Полё.
Мне стало интересно: эти жемчужины холодные или нагреваются от ее эмоций?
Я не только сразу стала сильнее, но и каждый день знала, как действовать. Делала это без ошибки, точнее и быстрее всех. Хоть и была очень молода, добавила она задумчиво.
Вот это, мягко говоря, преувеличение. Когда не стало Боя, мадемуазель исполнилось тридцать семь. А правдой было то, что в те годы на вид ей можно было дать двадцать пять; не всегда, но в некоторые дни.
И принялась работать как несколько человек, не уставала никогда, повторила она. Так странно, Полё. Я ведь любила Боя, и он меня любил, но пока он был жив я часто плакала, все десять лет, что мы были вместе. А потом уже нет, потом настало время настоящей работы.
Почему ты плакала?
Скажем так: он любил не только меня, она дернула плечом и потянулась за сигаретой.
Мы проговорили до полуночи. Когда я вернулся в отель, Елена читала в постели, и, конечно, она была обижена на меня. Я же торопился записать то, что рассказала мадемуазель.
Шпатца там не было?
Нет. Только мы вдвоем.
Куда же делся барон Шпатц? Странно.
Я знал, что моя жена терпеть не может Ганса фон Динклаге по прозвищу Шпатц с тех времен, когда он появился в Париже в 1933-м как «доверенное лицо канцлера Германии Адольфа Гитлера».
У женщин не спрашивают такие вещи. Я не спрашиваю.
Будешь всю ночь записывать, что она наплела? Елена подошла, чтобы поцеловать меня на ночь, и заглянула в записи.
Иди спать, пожалуйста.
«Мои строгие тетушки из Оверни! Наши дома, ухоженные жасминовые аллеи! Шкафы с белоснежными простынями и рубашки с кружевными манжетами». По-оль, она тебе врет! Весь Париж знает, как было на самом деле, вон хоть спроси у Миси.
Воистину: говоря о Шанель, обязательно упоминают Мисю, и наоборот. Будто они давняя супружеская пара.