«И что это за художник Матисс? Что он вообще может нарисовать: балкон, из которого выпирает цветочный горшок?» ревниво спрашивал Пикассо то у Стравинского, то у Кокто.
Постановка балета «Соловей», которую оформил Матисс, прошла незамеченной. Это Пикассо немного успокоило, и это же вынудило Дягилева снова обратиться к проверенному автору скандалов, то есть успеха: оформить «Пульчинеллу» предложили Пикассо.
Пабло быстро сделал первый вариант оформления в небрежном «кубистском» стиле, это напоминало декорации к «Параду». Дягилев с ходу отверг этот вариант, объяснив, что у него совершенно другое видение балета на тему неаполитанской «комедии дель арте». Пикассо слегка надулся, но по возвращении Дягилева из Италии с довольным видом положил перед ним подробно прописанные новые наброски оформления сцены и персонажей в костюмах. На эскизах Пикассо представил интерьер барочного театра, сходный с залом знаменитого неаполитанского театра «Сан Карло» (в нем труппа «Русского балета» гастролировала в 1917 году). По сторонам сцены были нарисованы два яруса зрительских лож, развернутых анфас, наверху изображен куполообразный плафон с люстрой. Внутри этого пышного обрамления Пикассо поместил ложную сцену с условной декорацией Неаполя: ширмы, расписанные архитектурными мотивами, задник с видом бухты и Везувия, фонтан со скульптурой Нептуна в центре. Действие должно было происходить и на ложной сцене, и перед ней, «выходя» в декорацию нарисованного зрительного зала. Получался «театр в театре». Костюмы в этом варианте напоминали костюмы французского двора эпохи барокко, масок у персонажей не было, зато у мужчин были пышные бакенбарды.
Вообще не то, что я хотел! проворчал Дягилев, всмотревшись.
Но это красиво, спокойно возразил Пикассо, пристально рассматривая рисунки, будто они впервые попали ему в руки. Я очень доволен тем, что получилось.
Стравинский молчал: ему нравились эскизы, казалось, это были работы не Пикассо, а незнакомого мастера, с любовью поработавшего с историческим материалом. Стравинский подумал, что такое оформление будет гармонично сочетаться с его музыкой.
Ваши эскизы больше подходят для какого-нибудь никчемного Оффенбаха! Вы нам все испортите! У нас не оперетка дешевая, дорогой месье Пикассо! вдруг заявил Дягилев вздорным тоном.
Я? Испорчу? Это отлично сделано! сверкнул глазами Пикассо. Никто лучше не сможет!
Может, что-то подправить немного? Дать персонажам классические маски, убрать бакенбарды, например, осторожно предложил Мясин.
Маски здесь никак не годятся! возмутился Пикассо, всплеснув руками. Какие еще маски?! То вы говорите, что мои идеи слишком современные и смелые. Теперь я сделал в неаполитанском стиле Это классика! Ну, почти! Вы опять кочевряжитесь! Сами не знаете, что вам надо!
И не собираюсь знать вот представьте себе, дорогой месье художник! Зачем тогда нанимать вас, месье, платить вам деньги?! разозлился Дягилев и притопнул нервно. Какое дурацкое легкомыслие! У вас же нет, как у меня, в голове всего спектакля?!
Сами вы дешевка, вот что я скажу! Зачем я вообще опять с вами связался! разъярился Пикассо и, словно тореадор на корриде, угрожающе стал подступать к импресарио.
Перепалка продолжилась безобразно: Дягилев схватил один эскиз, порвал его, бросил клочки на землю и начал топтать, потом рванулся вперед и хотел порвать другой лист, изображавший нарядные театральные ложи и Неаполь томной летней ночью. Художник оттолкнул Дягилева, которого пытались удержать Мясин и Стравинский. Когда разъяренного Дягилева вывели из студии, все решили, что сотрудничество «Русского балета» с Пикассо закончилось.
Но нет, их помирили, шепотом рассказывал тенор Суреев басу Кавчинскому историю про декорации, которые они сейчас видели прямо перед собой. Певцы сидели в кулисах, ожидая, когда закончится репетиция.
Как это возможно? Оба ведь бешеные.
Мися! тенор Суреев состроил многозначительную мину и поднял вверх указательный палец. Только мадам Серт смогла их помирить.
Поразительно, изумился бас Кавчинский. Просто невероятно.
Она шепнула ему: «Пабло, дорогой, Матисс с Соловьем позорно провалился в Лондоне! Так докажи теперь, что ты лучший! Это отличный шанс!» Так мне рассказывали. А Дягу она сказала: «Пикассо это непременно успех и скандал, это абсолютно то, что тебе сейчас нужно».
После «танца шести Пульчинелл» танцоры, запыхавшись, заскочили в кулисы. Один вцепился в занавес и уткнулся в него, пытаясь отдышаться. Другой сел на доски сцены, забыв про то, что он в белом костюме.
Повторяем «танец шести» еще раз, с начала, все Пульчинеллы приготовились! В более быстром темпе, пожалуйста, послышался безжалостный приказ.
Певцы с сочувствием проводили глазами артистов, те понуро пошли на сцену, ругаясь сквозь зубы.
* * *
После премьеры у Стравинского появилось свободное время, он пригласил Шанель выпить чашку чая в кондитерскую на Фобур-Сент-Оноре. От приглашения на ужин она отказалась «много работы по вечерам».
Мне жаль, что вас не было вчера в театре. Мися разве не позвала вас? Стравинский замолчал неловко.
Я работала, Шанель пожала плечами.
Было бы здорово, мадемуазель, если бы вы были именно вчера. Но знаете, Серж всегда сам составляет список приглашенных на первый день, я даже не помню, например, была ли вчера жена Ансерме, нашего дирижера, или жена Пикассо
А ваша?
Жена? Моя? У меня семья в Швейцарии. Кроме жены, там дети и моя мать. Но вы ведь придете в четверг на второе представление «Пульчинеллы»? Я пришлю приглашение, на этот раз обязательно, на какой адрес?
Рю Камбон, 31, в мой магазин. Пожалуйста, напишите «Для мадемуазель лично».
Я очень хочу, чтобы вы посмотрели и поделились вашим впечатлением. Мне было неимоверно сложно работать с музыкой Перголези
Боюсь, хуже всего я разбираюсь как раз в музыке, Шанель говорила низким голосом, Стравинскому нравились ее сияющие глаза и живая мимика, она будто постоянно чему-то радовалась.
Так не надо разбираться! Мне кажется, вы эмоциональный человек, этого достаточно. Сейчас мало кто живой вообще, большинство притворяются живыми. Я работал с этой музыкой как со своей, понимаете? Хотя меня уже обругали все, кто мог! Критики.
Вас обругали? Неужели?! прыснула Коко. Как они смеют?!
Да, рассмеялся он. Даже Дягилев сперва дулся! Это еще в апреле было. Он хотел просто стилизацию музыки Перголези, а когда я увлекся, показал ему опыт он целую неделю ходил с видом оскорбленного восемнадцатого столетия Стравинский надул щеки и выпучил глаза, при этом лицо его, и так некрасивое, стало похоже на лицо ярмарочной куклы.
Шанель расхохоталась, всплеснув руками.
Как вы чудесно смеетесь! Дяг каждый раз хочет новое, все более странное и необычное, а когда даешь ему, то иногда пугается. Потом Серж привык и ему понравилось, зато теперь на меня набросились критики: то пишут, что я предал авангардизм и подался в стилизаторы, поддельщики. То возмущаются, что замахнулся на святое. «Кощунство, кричат, не трогайте классику, караул!» А для меня это был не только взгляд в прошлое, но и взгляд в зеркало. Я сегодня сказал одному критику, Вуиллермозу, мы завтракали у Дягилева: «Вы Перголези почитаете, а я его люблю! Понимаете, в чем разница?» Но он, по-моему, ничего не понял.
Тяжело, наверное, когда на вас так нападают.
Сейчас уже нет, я не боюсь больше. Вообще по-настоящему я паниковал только один раз семь лет назад, на премьере «Весны священной».
Представляю Я так много слышала о той премьере.
Ни до, ни после не помню себя таким разъяренным, как в тот вечер. Я выстрадал свою музыку, она казалась мне ясной и естественной, а в зале, кажется, никто ее не понимал, ни один человек! Даже не представляю, как дирижеру удалось доиграть, он, Пьер Монте, все искал глазами Сержа, ждал, что тот отменит спектакль. Мне казалось, что все музыканты в оркестре ненавидят мою музыку, а это жутко обидно! Но я не виню их, они не привыкли Танцорам пришлось еще труднее. Нижинский, сказать по правде, не был музыкально одаренным артистом. Большим актером, гениальным танцовщиком да! Но в «Весне» он ведь был постановщиком балета, и эта музыка оказалась ему не по зубам. Он мне сказал: «Я буду считать до сорока, чтобы танцовщики не разминулись с музыкой». Но русский счет многосложный, у нас, например, в слове «восемнадцать» четыре слога. Он произносил «во-сем-над-цать», а у меня там всего один такт! В общем, артисты танцевали свое, как получалось, оркестр играл свое а я сходил с ума. Стравинский рассмеялся. Нижинский в кулисах залез на стул и что-то выкрикивал, вроде как подсказывал артистам, я встал рядом и крепко держал его за фалды костюма, чтобы он не свалился или не выпрыгнул на сцену. Не ручаюсь, что я не отсчитывал ритм прямо на его ягодицах!