Мы ехали по узким улицам, похожим на длинные коридоры, запруженным людьми и транспортом. Дома были высокими, со множеством окон, с каменными лестницами и рядами балконов. Поражало, с какой беззастенчивой простотой жили горожане, совершенно не делая различий между домом и улицей. Автомобиль двигался медленно, почти крался по грязи, покрывавшей большие плиты, предоставляя нам любопытствовать сколько душе угодно. Кругом стояли лавки, в которых торговали едой, сластями и сувенирами вроде кусочков лавы или черепков древних ваз, а ещё вотивными предметами, что было особенно распространено в Италии. И я жадно смотрела на разносчиков и бродяг, музыкантов и пастухов. Люди ели прямо на улице, отдыхали и развлекались тут же, словно на собственном заднем дворе. И толпа была такой пёстрой и такой живой, что рябило в глазах.
Какая грязь! вполголоса посетовала матушка, выглядывая в окно автомобиля. Неужели правительство не может привести здесь всё в порядок?
Бардак на улице, бардак в голове, сказал папа. Италия как Везувий, в ней кипят и бродят настроения революционного толка, а амбиции верхушки превосходят их возможности.
У нас тоже самое, заметила я.
Отец снисходительно улыбнулся.
Нет, котёночек, и близко не похоже. Наши крестьяне просто бесятся с жиру, если бы они знали, как живётся на «сапожке», то помалкивали бы и не мутили воду. Джолитти и его министры либеральничают, заигрывают с рабочими, только ничего хорошего не получат. Рабочий прост, ограничен и дик, он не ценит хорошего отношения, с ним нельзя церемониться. Наши волнения вдохновляют местных бездельников. Но, папа задумчиво погладил усы, Италия переживает подъём промышленности, что может дать рабочие места бегущему из деревень крестьянству и успокоить их хоть немного.
От таких разговоров мне стало неуютно. Я мало что знала о происходящем в мире, черпая информацию по большей части из разговоров отца, когда дома у нас собирались гости из числа его партнёров (обычных друзей у папы не водилось, только те, с кем он вёл дела), но всё-равно понимала надвигается беда. Если беспорядки принимают мировой масштаб, рано или поздно они завершатся взрывом, люди не успокоятся просто так, хотя бы потому, что, как и сказал отец, их поддерживает и вдохновляет пример соседей.
В отеле нам достались прекрасные апартаменты с видом на вулкан. Я отодвинула лёгкую занавеску и долго смотрела на гору, окутанную холодным туманом. Над кратером курился дымок. Потом в дверь постучали и услужливо поинтересовались:
Posso entrare, signorina?
Да, войдите, быстро ответила я.
В номер вошёл немолодой уже мужчина в форме работника отеля беллбой, принёсший мой багаж. Я знаком показала, куда его поставить, улыбнулась и сказала «grazie», дала на чай и, наконец-то, снова осталась одна.
Поскольку мы не возили с собой прислугу, отель отрядил горничную, но сейчас та помогала маме разбирать её вещи, так что меня какое-то время никто не должен был беспокоить. Сидеть и ждать казалось слишком тоскливым, так что я сама разобрала один из чемоданов, выбрав и приготовив на кровати ту одежду, в которой собиралась спуститься к обеду, чтобы горничная смогла привести её в порядок, потом подсела к столу с дневником. Я предполагала делать ежедневные записи в поездке, чтобы потом показать Коле, однако за всё время путешествия дневник так и остался почти нетронутым: на первых двух страницах сиротливо жались несколько коротких заметок, потом я забросила книжку на дно сундука и не доставала. Да и сейчас писать не особенно хотелось.
Говорят, ведение дневника приучает к аккуратности и воспитывает рассудительность, но мне казалось бесконечно скучным заполнять строки рассказами о том, куда я ходила и что делала. Может быть потому, что до сих пор ничего интересного со мной и не случалось?
С трудом дождавшись горничную с горячей водой, я, наконец, смогла освежиться и переодеться.
Мы спустились в столовую, где уже ждал накрытый столик, и мне вспомнился вечер на пароходе и душный зал с золотыми светильниками. Потом перед глазами развернулась пасть океана, вырывая из глубокой задумчивости.
Полина! позвала мама и стало ясно, что она окликает не в первый раз. Что с тобой?
Устала, соврала я.
Сегодня ляжем пораньше, пообещал папа. Чтоб завтра с утра сразу начать. Время на осмотр достопримечательностей у нас мало, нужно потратить его с толком.
Они заговорили о городе, но быстро сменили тему, принявшись обсуждать петербургских знакомых и папиных партнёров. Я слушала их вполуха, ковырялась вилкой в недоеденном паштете. В ту ночь на пароходе мне казалось, что решение принято и ничто не заставит меня изменить его, но прошло несколько дней и сомнения начали брать верх.
Отважиться на побег не так-то просто.
Несколько дней мы жили как по расписанию. Утром я спускалась в полупустую столовую, чтобы позавтракать в одиночестве, потому что родители не вставали так рано, затем мы ехали в город и заходили куда-нибудь перекусить, и я обычно заказывала фрукты или сок. После отправлялись смотреть достопримечательности. Частенько к нам присоединялись Её светлость и Валентина.
Мне нравились ослепительно-белые церкви с тяжёлыми шторами на входе, в каждой что-то необычное, каждая прятала в себе, как в шкатулке, какое-нибудь сокровище. Я не разбиралась в живописи, ещё меньше в итальянской, но мне нравился тот ореол загадочной древности, которым были овеяны фрески и камни. Папа нанял гида, русского студента, обучавшегося в Академии Художеств и приехавшего в Италию, чтобы изучать искусство и рисовать. Так поступали многие русские художники, Италия помогла им вкусить жизни.
Андрей бегло говорил по-итальянски, и, судя по тому, что извозчики и лоточники отлично его понимали, прекрасно изъяснялся на местном диалекте, этой смеси жаргонизмов и низкой брани, на котором говорила вся беднота. Андрея нашла Её светлость Бутурлина, которой, в свою очередь, юношу отрекомендовала старая подруга, приходившаяся последнему двоюродной тёткой.
Он писал дипломную работу, собираясь получить звание и признание в художественной среде, так что денег ему, разумеется, не хватало, а заказные работы отнимали слишком много времени, поэтому Андрей был рад нам помочь.
Художник оказался отличным рассказчиком: не занудствовал, много шутил, держался в рамках приличий и знал, когда и насколько можно их нарушить. Он в короткий срок совершенно очаровал моих родителей, а также графиню и Валентину. Мне Андрей тоже казался интересным человеком: юноша умел оживлять историю.
Боже мой, храм просто копия Казанского! воскликнула Валентина.
Мы стояли на главной площади города, перед белой базиликой, и впрямь напоминавшей Казанский собор своим полумесяцем нефа с колоннадой и треугольным портиком в центре, да ещё двумя статуями перед входом. Только у базилики было три шатрообразных купола: два по бокам и один большой в центре, да и колоннада отличалась довольно сильно, не говоря уже о прочих деталях. Однако какое-то общее сходство, несомненно, имелось.
Да, Вы правы, очень похоже, поддержал Андрей. Он, запрокинув голову, глядел на храм сощурившись и оскалив в улыбке верхний ряд зубов. Ничего удивительного: оба проекта в качестве прототипа брали Пантеон.
Я взглянула на художника, отметив что солнце Италии сделало его кожу очень смуглой, почти как ореховая скорлупа, а светлые волосы выбелило ещё сильнее.
San Francesco di Paola, с театральной торжественностью сообщил Андрей. Фердинанд Первый построил её в честь освобождения своих земель. Площадь и здание с колоннами спроектировал Леопольдо Лаперута с одобрения французского маршала Мюрата. По замыслу, грандиозный амфитеатр с колоннадой из почти полусотни столбов должен был украсить площадь, но Бурбоны вернули себе трон, Мюрат бежал и строительство прервали в самом начале. Фердинанд Первый, вернувшись в Неаполь, увенчал площадь храмом, посвятив его святому Франциску. Базилика обязана своим рождением трём творцам: Лаперуте, заложившему фундамент, архитектору Пьетро Бьянки, который переделал изначальный план итальянца, и Доминико Барбайе, возглавившему строительство в тысяча восемьсот шестнадцатом году.