А помнишь, как ещё пару лет назад старшие мальчишки из 37‐й школы не брали тебя в футбольную команду? И обзывали варёной мухой? Не «мелкий червяк», конечно, но тоже, согласись, мало приятного, пружиня на своём телефонном шнурке в такт прыжкам Данилы-лы, продолжал неприятную беседу Бармалё.
Мальчик замер и огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто больше не слышит этот его назойливый внутренний голос. И, удостоверившись, что даже до его соперника-вратаря не долетают подробности этого диалога, сокрушённо согласился:
Помню.
И что тебе тогда хотелось больше всего на свете?
Чтобы Толя-ля из 6 «А» научил меня делать свой знаменитый пас левой.
А он что сделал?
Да что ты ко мне пристал?! Ты и так всё знаешь, раз уж ты сидишь внутри меня, опять вспылил юный футболист.
А он, ничуть не смутившись продолжал Бармалё, дал тебе своей знаменитой левой не пас, а подножку! Благодаря которой ты кубарем катился до самых ворот, пока все вокруг покатывались со смеху. Так?
Так, совсем понуро буркнул Даня-ня.
И что ты тогда для себя решил?
Что буду играть в футбол лучше всех.
Да-да, Данила-ла, лучше всех! Но не против всех. С тех пор ты очень многому научился, продолжал Бармалё свою исцеляющую беседу, стал намного сильнее, ловчее, могучее и даже освоил пас левой. Но стоит тебе встретить тех, кто играет лучше тебя, как этот твой пас превращается в подножки. И, несмотря на чужие разбитые коленки, больно на самом деле от всего этого только тебе
Бармалё услышал характерное ноздревое шмыганье (обычно этот звук сопровождал открытие человеческого сердца) и понял: пора. Шмыганье учащалось, нарастало, переходило в хлюпанье Бармалё вылез из уха футболиста, занял наступательную позицию и набрал привычный номер
Алё, Бармалё! послышалось на том конце провода.
Привет, Свет! Готовимся к наполнению.
Свет готов!
И как только веки Данилы-лы учащённо заморгали и брызнули слезами, свет стал наполнять каждую из его слезинок, отражаться от них и направляться искристыми лучиками в самую глубину сердца мальчика.
Бармалё внимательно следил за тем, как всё футбольное поле озарилось ярким свечением, и давал Свету инструкции в свой старый, но надежный телефонный аппарат:
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это чувствуется не бояться сильных соперников.
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это ощущается быть справедливым и побеждать честно.
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это воспринимается учиться у тех, кто лучше тебя, и помогать тем, кто стремится за тобой.
Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню любовь.
Через несколько минут Данила-ла, растерев по щекам предательские следы от слёз, подошёл к побитому вратарю. И протянул ему открытую ладонь:
Ладно, чё уж Тебя как зовут?
Недавний потерпевший подозрительно осмотрел руку обидчика на наличие твёрдых предметов, которыми можно нанести удар. И, не обнаружив таковых, направил в его сторону взаимно распахнутую руку.
Я Вова-ва. И хотел тебе сказать, несмотря ни на что, ты классно играешь.
Во-во, Вова-ва! И я тебе то же самое хотел сказать. Прости, что немного тебя помял и испачкал
В этот самый момент крепкого рукопожатия двух маленьких, но сильных телом и духом футболистов Бармалё понял: миссия выполнена. И довольно потёр все свои 40 лапок друг о друга. Пружиня на телефонном проводе в сторону родного облака, гусениц наблюдал, как мальчики учат друг друга передавать пас и сияют от радости. А если приглядеться, то даже с Бармалёвой близолапкостью можно было рассмотреть, как вместе с ними сияют тонкие золотые ниточки, соединяющие их мальчишечьи макушки со светлым и ясным светосводом.
Наш добропряд своё дело знает!
Медитация Волшебный плащ. Автор: Елизавета Рачевская
Глава вторая
В которой Бармалё плетёт исцеляющее одеяло
Бам! Бам! Бам!
По тёмному больничному коридору, не утихая, носилось металлическое эхо, словно пытаясь поймать само себя. В редких освещённых палатах чуть слышно перешёптывались врачи. Казалось, никто не обращал внимания на бешеные догонялки этих громких звуков.
Но Бармалё, мгновенно вычисляющий малейшие признаки надрыва добронитей в детских сердцах, уже созвонился со Светом. И, получив срочное задание по спасению восьмилетней Гали-ли, задумчиво раскачивался на своём светящемся телефонном проводе прямо перед её кроватью. Девочка лежала, свернувшись клубком, отчего казалась совсем крошечной. В тёмном холодном пространстве она находилась совершенно одна. Декабрьский сквозняк гулко насвистывал свою угрюмую песню, то и дело застревавшую в щёлках оконных рам. Тяжёлое холодное одеяло, скорее напоминавшее кусок линолеума, прикрывало девочкины ноги. И, судя по тому, что из-под него попеременно высовывались то левая, то правая пятка Гали-ли, было очевидно, что одеяло мало даже её малюсенькому тельцу. Галя-ля то и дело громко всхлипывала, но своего кропотливого дела не оставляла. «Бам-бам-бам» упорно высекала она поварёшкой по металлической ржавой спинке кровати. «Бамбамбам» разносили изгибы тёмных коридоров этот тоскливый безнадёжный звук.
И где ты, интересно, умудрилась раздобыть поварёшку в столь поздний час? без предварительных приветственных вступлений обнаружил себя Бармалё.
Девочка замерла, занеся своё суповое орудие над прикроватной перекладиной, но через пару секунд, отмахнувшись им же словно ей почудился этот вопрос, продолжила всхлипывать и бам-бамить железякой по железяке.
Меня слышно? Алё! попробовал перекрикнуть Бармалё девочкин хэви-метал (в переводе с музыкального чудовищно громкий звук). Меня зовут Бармалё, я маленький добропряд, и я могу сотворить для тебя большое чудо.
Я не хочу чудо, прорыдала девочка, ощутимо прибавив громкости своему заунывному внутреннему динамику. Я хочу домой!
Казалось, внезапное появление говорящего гусенца со встроенным светящимся телефонным проводом Галю-лю ничуть не удивило и явилось для неё чем-то вроде послеобеденного компота то есть самим собой разумеющимся. Нор-маль-ным. Бармалё даже слегка поник: сколько световых лет спасаешь-спасаешь человечество, а оно не может как следует прийти в восторг, ну или хотя бы попросту удивиться при встрече.
Зачем ты колотишь по кровати? съёжился в ожидании очередной звуковой атаки Бармалё и втянул голову так, что стал раза в три короче.
Чтобы они услышали меня, и пришли ко мне, и отпустили меня домой, усиливала сирену своих рыданий Галя-ля. Но все они злые, ужасно злые!
Да подожди ты, не нервничай! хладнокровно пытался собрать пазл происходящего Бармалё. Кто «они»? Кто «все»?
Все они, эти страшные монстры и злодеи, заливалась слезами Галя-ля. И медсестра Любка! И врачина-дурачина какой-то там Петрович! И уборщица тётя Ира, та ещё грязнуля-ля. Я их всех ненавижу! Ненавижу всем сердцем!
Бармалё вздрогнул. Если бы Галя-ля могла разглядеть его светлое добропрядовое лицо, она бы увидела, какими огромными стали вдруг его гусеничные глаза. Казалось, они увеличились вдвое, а то и втрое в них залилось так много печали, сколько прежде никогда не помещалось.
Но твоё сердце не умеет ненавидеть, чуть слышно пробармолял Бармалё. Я этого в него не вплетал. Оно умеет только любить.
Тем временем, казалось, Галя-ля перестала обращать внимание на своего внезапного ночного гостя и продолжала разговаривать, а точнее рыдать, сама с собой:
Я ненавижу их. Они злые. Очень злые. Все добрые врачи уехали встречать Новый год со своими детьми. А эти злые остались! И поэтому стали ещё злее. А может, у них даже детей нет настолько они злющие!
Бармалё окинул взглядом пустую тёмную палату Гали-ли и увидел где-то в глубине пространства, очерченного оконной рамой, не слишком нарядную, но всё же новогоднюю елку.