Да я тебе говорю
Что-то не нравится мне это дело. А что, им нельзя было кого-нибудь другого на это дело поискать, кроме как без пяти минут офицеров?..
Подумаешь, офицер нашёлся! обиделся Охромов. Я откуда знаю?!.. Может, в этом деле какой-нибудь секрет есть особый, который другим доверить нельзя.
А нам можно?!.. Да я сейчас пойду и расскажу всем! Что скажешь?
Ну, и иди, дурак! Кто тебе поверит? Я потом тебе ещё и морду наквашу, уж будь уверен Эх, ты! Я тебе как другу, как товарищу. А ты?!.. Ты мне в последнее время, вообще, перестал нравиться. Я тебя не понимаю, ты это чувствуешь?! Я тебя не могу понять! Что тебе нужно?!.. А мне всегда казалось, что мы с тобой душа в душу живём!
Хорошо тебе казалось, его придирки вывели меня из себя. Мне тоже кое-что казалось, да оказалось.
Что? А?!
Да то, что в картишки ты играешь, долгов у тебя пятнадцать тысяч. И я не в курсе! Приятелей каких-то странных завёл.
Дурак ты! перебил меня Охромов. Подумай, лучше, как тебе свой долг отдавать!
Не твоё дело. Сам как-нибудь выкручусь.
Ну-ну, смотри, знаем мы таких шустрых, Охромов развернулся и пошёл прочь.
После занятий, вечером, когда ничто уже не предвещало беды, меня вызвал к себе комбат.
Яковлев! сказал он, когда я вошёл в канцелярию и произнёс оставшееся без ответа «Разрешите, товарищ старший лейтенант?!». Ты почему до утра ходил в увольнение?
Как почему, товарищ старший лейтенант? Меня же отпустили.
Кто тебя отпустил?
Дежурный по училищу.
А при чём здесь дежурный по училищу?!.. Кто имеет право отпускать тебя в увольнение?
Вы. Так вы же сами меня вчера отпустили, напомнил я «Васе», понимая, что кораблик мой бумажный приплыл.
Товарищ курсант, я вас отпускал всего на два часа и о по делу, по поручению. Я же обещал вам, что до выпуска из училища вы больше не будете ходить в увольнения за свой проступок? Это не говоря уже о том, что я ещё кое-что для вас устрою Вчера, воспользовавшись моим отсутствием, вы пошли к дежурному по училищу, нажаловались ему, поплакались в жилетку, что к вам девушка из другого города приехала. А дежурный по училищу не имеет никакого права отпускать вас в увольнение. Мало того, что вы обманули одного, вы ещё и нахамили другому офицеру, командиру взвода. Вы нарушили воинскую субординацию и воинский этикет.
Да я не жаловался, товарищ старший лейтенант, честное слово. Я только разрешения спросил, потому что Швабрин
Товарищ лейтенант Швабрин, товарищ курсант!
Да. Потому что товарищ лейтенант Швабрин сказал, что не имеет права меня отпустить и сам отправил к дежурному по училищу.
Что ж, Швабрин сказал абсолютно правильно, но он вас никуда не посылал, вы сами пошли и пожаловались. Это не в вашу пользу, товарищ курсант. Вы вчера поступили весьма хуёво, он прямо так и сказал.
Товарищ старший лейтенант, я растерялся, не зная, что ответить, но спустя несколько секунд от осознания того, что припёрт к стенке, меня вдруг понесло. Товарищ старший лейтенант, я ведь тоже скоро буду офицером. И что? Как только я им стану, вы начнёте мне верить?.. А если два офицера скажут разные вещи, вы, что, поверите тому, у кого выше звание? Потому как те, кто выше званием, не врут, да?..
Не путайте божий дар с яичницей, Яковлев С офицерами такое случается очень редко, чтобы они врали.
Но ведь случается же?
Что-то вы стали много разговаривать, товарищ курсант. Да, кстати, что это за девушка к вам приезжала?
Я опешил от его вопроса: комбат знал, что спросить.
Зачем вам, товарищ старший лейтенант? Это моя личная жизнь.
Я хочу убедиться, что к вам действительно приезжала девушка. Тогда, может быть, я буду снисходителен к вам. Подтвердите, что она действительно приезжала.
Хорошо, согласился я, соображая, как выкручиваться из ситуации.
Но запомните, Яковлев! Вы поступили с лейтенантом Швабриным плохо, и вам это просто так с рук не сойдёт. Имейте это в виду.
В это время в канцелярию зашёл Швабрин.
Товарищ лейтенант, скажите, пожалуйста, командиру батареи, что вы меня сами вчера послали к дежурному по училищу, ведь правда? обратился я к нему с такой поспешностью, что он застыл от неожиданности на пороге.
Товарищ курсант, наконец пришёл в себя Швабрин, вы до сих пор не научились обращаться, как положено, к старшему по воинскому званию, к офицеру. Это раз! А, во-вторых, я вас никуда вчера не посылал. Не надо врать, ясно?!
Я негодовал от возмущения.
Вы сами лжёте, сорвалось в отчаянии у меня с языка, товарищ лейтенант!..
Швабрин покраснел, сделался багровым, потом сизым, как грозовая туча.
Щенок! завизжал он, как резанный поросёнок. Сопляк! Как ты смеешь! Ты смотри, до чего обнаглели! Да как ты смеешь обвинять старшего по званию, как ты смеешь, вообще, рот здесь разевать!..
Пена спеси брызгала из его перекошенного рта прямо мне в лицо, однако я его не боялся.
Скоро я буду в равном с вами звании, товарищ лейтенант, вот тогда мы с вами и поговорим! Мне уже ничто не помешает набить вам морду!..
Кровь в моих жилах клокотала от ярости.
Швабрин уже не мог произнести ни слова. Он задыхался от злости, ловил ртом воздух, не зная, что сказать, всё шире и шире его открывая. Глаза его лезли из орбит. Он был готов стереть меня в порошок, раздавить, как букашку, испепелить, уничтожить.
От возмущения и растерянности Швабрин даже не в состоянии был перевести дух. Наконец, он выдавил из себя еле слышно:
Пошёл вон отсюда, нахал.
А что это вы здесь раскомандовались?! ответил я ему, меня товарище комбат сюда вызвал!.. Он меня и отпустит, если надо будет.
Пошёл вон!!!
Я не ожидал, что Швабрин так быстро и ловко подскочит ко мне, развернёт за плечо и выставит за дверь канцелярии.
Дневальный, стоявший у тумбочки, рядом с канцелярией, ошарашено посмотрел на меня. Несколько человек, привлечённые криками, подслушивавшие, что происходит за дверью, прыснули в разные стороны.
Козёл! зло процедил я сквозь зубы, не сдержавшись.
На следующий день я заступил дневальным по батарее. Наряд вне очереди мне объявил комбат. «За грубость со старшими по воинскому званию и попытку обмана», объявил он, вызвав меня перед строем.
Обидно было, когда до выпуска осталось несколько недель, «залетать на тумбочку», но, сглотнув ком, я козырнул:
Есть наряд вне очереди! и следующим вечером уже стоял по середине коридора, рядом с канцелярией батареи, бдя службу.
Ко мне снова подрулил Охромов.
С тем, кто стоил «на тумбочке», разговаривать не положено, но как говорится, на то положено.
Ну, что, ты не передумал? спросил он меня так, словно бы решил взять измором.
Слушай, иди-ка ты к чёрту, пока я не послал тебя куда подальше, я был очень зол.
Но-но, полегче, осадил меня Охромов. Значит, не передумал? Ну, что ж, смотри!.. Я-то знаю, что ты всё равно ко мне прибежишь. Только учти: может быть поздно. У нас незаменимых людей, как известно, нет.
Вали, вали отсюда! оттолкнул его я.
На шум из канцелярии вышел Швабрин.
Яковлев, ещё наряд хотите? спросил он с готовностью исполнить угрозу.
Я сделал вид, что его не слышу и, вообще, стою чуть ли не по стойке «смирно» и бдительно несу службу.
Охромов ушёл.
После отбоя, как только ушёл домой ответственный офицер, я «сполз с тумбочки» и пошёл к себе в комнату, чтобы разглядеть, как следует свои трофеи: кроме дежурного по училищу теперь до утра в казарму вряд ли кто пришёл бы, а его шаги по лестнице к нам на четвёртый этаж в ночной тишине были бы слышны задолго до того, как распахнулась бы входная дверь: вернуться на тумбочку можно было бы из любого уголка общаги.
Достав рукописи, я перелистал их. Среди прочего на одной из них бросилась дата 1778 год. И название у неё было интересное: «Магия чёрная и белая». Рядом, в кавычках, было дописано «перевод».
Написана рукопись была старым русским алфавитом, с «ять». Здесь было много слов, смысла которых я не мог понять, но в целом рукопись мне очень понравилась: рукописный текст её был выведен красивыми буквами. Каждую из них точно вырисовывали, как отдельно взятую, словно их в этой книге были не тысячи, а лишь несколько десятков.