Поэт остановился.
Тьфу! плюнул с остервенением Мехлюдьев, поворачиваясь на другой бок.
Ну, что же дальше. Нюничка? томно протянула подруга.
А дальше Гм! Дальше, видишь ли, я ещё не подобрал рифмы «Ковром, ковром» Чёрт возьми, очень трудная рифма! зашлёпал туфлями поэт, бегая по комнате; не можешь ли ты, Куиичка, придумать? Ты, ведь, у меня молодец!
Я? Не знаю Тут, ведь, нужно ещё какое-нибудь животное, я думаю?..
«Вот и вклеил бы себя, подлец! Чего лучше, самое подходящее животное!» пробормотал Мехлюдьев.
Конечно, животное нужно! подхватил поэт, только какое животное, вот вопрос? «Ковром» Рифма в творительном падеже, вот что трудно! «Ковром».. Гм!.. «Быком»?.. Не подходить к предыдущему! Творительный падеж всё дело испортил! Ах, ты, Боже мой, ну, что делать? Разве вот что!..
И поэт заходил по комнате, шлёпая туфлями п и бубня:
Бо-бром, го-вром, до-вром, жо-вром
Тьфу! плюнул опять Мехлюдьев, поворачиваясь на правый бок. Что за наказание, Боже мой!
Нет, Куничка! тоном отчаяния воскликнул поэт, ничего не выходит! Погибло стихотворение! А какое прекрасное стихотворение-то! Впрочем, я его ещё куда-нибудь вклею
Конечно, вклеишь! лениво протянула Куничка и добавила: Ну полно тебе, Нюничка. давай лучше кофе нить.
Мехлюдьев слышал, как зазвенели стаканы, забренчали чайные ложки и начался утренний кофе. Во всё это время тонкий тенорок поэта не умолкал, чем совершенно устранилась для Мехлюдьева возможность снова заснуть.
Он уже встал с постели, умылся, оделся и вознамерился уйти, справедливо рассчитывая. что если останется дома неугомонный поэт с древесными псевдонимами уморит его своими стихами. Но едва лишь он успел спрятать в ящик стола чистую бумагу источник своих ночных страданий и взяться за шляпу, раздался звонок и через минуту в комнату вошёл Скакунковский.
Он был уныл, смотрел исподлобья и, не снимая пальто, поместился на диване, молча пожав руку приятеля.
Что это ты такой? Что с тобой? участливо спросил Мехлюдьев.
Скакунковский безнадёжно махнул рукой и указал на свою шею. Она вся, до самых ушей, была обмотана шарфом так, что голова Скакунковского выглядывала оттуда, как яйцо из гнёзда.
Гланды! прохрипел он; Всё проклятия гланды! Мочи нет! Всю ночь спать не давали! И как раз на сонной артерии, так что и вырезать даже нельзя Смерть неминучая!
Ну уж и смерть! усомнился приятель.
Да уж верь мне, я скоро подохну! уныло отвечал Скакунковский. А ты это куда собрался?
Так пройтись думал
Не пивши чаю?
Не хочется что-то А впрочем, если ты не откажешься составить компанию, я велю подать самовар
Нет, какой там чай! Глотать не могу, вот до чего больно! чуть не со слезами на глазах отвечал Скакунковский и, встав с дивана, протянул руку: Я уж пойду
Погоди, напьёмся чаю, гланды и размякнут
Не размякнут они! грустно-убеждённым тоном отвечал Скакунковский, направляясь к дверям. Я уже йодом намазал Не помогает. Прощай!
Он взялся за ручку двери, но вдруг обернулся и спросил с любопытством:
Что это? канарейки, кажется?
Канарейки, нахмурившись, как туча, процедил Мехлюдьев.
У тебя квартира с канарейками А я вот уже сколько времени собираюсь скворца завести, и всё не могу Счастливец ты, право!
И Скакунковский скрылся за дверью.
Мехлюдьев остался сидеть, размышляя о недуге приятеля.
«Гланды!.. Вечно какую нибудь чушь выдумает Умирать собрался, изволите видеть!.. А небось, завтра же опять оживёт и на каждую юбку будет пялить глаза
Ах, канарейки проклятые, чтобы вас чёрт всех пробрал вместе с хозяевами»!
Погруженный в свои размышления, Мехлюдьев не заметил, как дверь его комнаты слегка скрипнула, приотворилась, и в образовавшемся пространстве мелькнули чьи-то ослепительно-белые зубы т. е. не одни только зубы, но и лицо, широкое, румяное, бородатое лицо, с огромнейшим лбом, сияющей лысиной и живыми, бегающими глазками; но зубы, эти ослепительно-белые зубы заслоняли всё остальное Они сверкнули в дверях и как бы осветили всю комнату.
Затем они на мгновение скрылись, но тотчас появились опять, причём из них вылетел коротенький звук:
Гмрркм!..
Мехлюдьев вздрогнул, обернулся и тогда только увидел эти великолепные зубы, которые были одеты в новомодную весеннюю пару.
Извините, г-н Мехлюдьев, сладким тенором заговорили белые зубы, или, вернее, их обладатель, вы заняты? Может быть, я вам мешаю?.. В таком случае
Нет, ничуть! Я я не занят, растерялся застигнутый врасплох квартирант, проникаясь всё большим уважением к этим великолепным белым зубам, и к лысине, и даже к этой, отлично сидевшей, новомодной паре.
Позвольте отрекомендоваться: Харлампий Густавович Нюняк, хозяин этой квартиры. добавил посетитель протягивая пухлую, выхоленную руку Мехлюдьеву и садясь против него в кресло.
Тому тотчас же вспомнилась ночная беседа за стенкой и «Харя». «Харчик», «Харлаш»
Очень приятно. пробормотал он.
А вы что же это? Без самовара? заговорил хозяин, бросая вокруг пытливые взгляды. Вы не пили ещё чаю?
Да т. е. нет т. е. я не хочу Впрочем, за компанию, не угодно ли?
Мехлюдьев вскочил со стула и метнулся к комоду, где у него хранился чай.
Ах, какая глупая эта Матрёна! запел хозяин своим тенорком, мы давно уже отпили кофе, а она и не догадалась принести вам самовар Куничка, вели Матрёне принёсти сюда самовар!
Ответа не было. Тем не менее хозяин, убедившись, вероятно, что его приказание услышано, успокоительно придвинул своё кресло к стулу, на котором сидел жилец, и заговорил:
Знаете ли, мне очень приятно, что случай свёл нас жить под одной кровлей! Я читал кое-что из ваших произведений, и давно помышлял о знакомстве с вами. И вдруг т такой случай! Очень приятно!
Очень приятно! пробормотал Мехлюдьев. пожимая протянутую ему руку и соображая, что бы ещё такое сказать хозяину. Но тот не дал себе труда ждать, и так и трещал, сверкая своими ослепительными зубами.
В нашей литературе, верещал он, замечается чрезвычайно прискорбное явление, это отчуждённость работников мысли и слова да, мысли и слова да! эта рознь, эта рознь как его которая препятствует близкому соединению одинаковых душ Правда? Да? Вы согласны?
Гм, да я согласен, ответил на удачу Мехлюдьев.
Вы редактор «Задора»? Главный сотрудник? сыпал дальше неугомонный поэт. Я встречал ваше имя, так как слежу за этим журналом и интересуюсь им. Интересы народа, у нас, пишущих людей, должны стоять на первом плане, не правда ли? Да?
М-да должны А позвольте узнать, где вы сотрудничаете? робко осведомился Мехлюдьев, в то же время чувствуя, что речи его поэтического собеседника начинают давить его и загромождать, как какие-нибудь увесистые тюки, сваливаемые один за другим на его бедную голову.
О, во многих. в очень многих изданиях! с азартом воскликнул хозяин. сверкнув зубами и не без самодовольства растянувшись в кресле: Трудно перечислить издания, в которых я помещаю свои труды! Да вот вам: по отделу поэзии я главный сотрудник «Общественной Размазни»; затем я нишу в «Туче», в «Размалёванном Свете», в «Толкуне» Из мелких изданий: в «Комаре», в «Салопнице», в «Еже». «Блохе», в «Мгновении»
В «Мгновении»?! удивился Мехлюдьев.
Да, знаете, разные такие поэтические шалости Ведь для нас, поэтов, направление необязательно!.. Гм Ну, где ещё?.. Да трудно, положительно, трудно перечислить.
А в ежемесячных толстых журналах? спросил Мехлюдьев.
Да Конечно И в толстых журналах уклончиво отвечал ховянн, и тотчас восклнкнул при виде входившей с самоваром Матрёны: Ага! Вот и самовар!
Мехлюдьев заварил чай и налил по стакану хозяину и себе.
Видите ли, говорил поэт, небрежно играя ложечкою в стакане, тут, собственно, нет ничего необычайного, что я работаю почти во всех изданиях, если принять в соображение, что я пишу стихи с шестилетнего возраста, а печататься стал с 10 лет