Она поминутно смеялась и предмет насмешек её был Пьер Серьчуков. Она взглядывала на меня с игривым кокетством и доверчивостью, а Пьер Серьчуков уселся с ногами на оттоманку, в темный угол и бурчал оттуда ленивым, сонным голосом, точно шмель из своей норы.
Но голос его становился глуше, отрывочнее и вдруг он замолк и испустил такой откровенный храп, что она захохотала, но захохотала вполголоса, зажав рот платком.
Затем она тоже, быстро вскочив с дивана, села подле меня, обняла и, шумя шелковым платьем, поцеловала меня таким долгим, восторженным поцелуем, что я чувствовал, как вся кровь во мне опять закипела.
Пойдем гулять шепнула она мне, чуть слышно, разглаживая мои волосы и тяжело дыша.
Теперь жарко устанешь.
Н-н-нет!.. Хочешь, я велю оседлать лошадей Поедем верхами Прокатимся Я прошу тебя!.. Милый!!..
Я согласился и она побежала распорядиться.
Через полчаса мы отправились. Я на своем караковом, она на небольшой, вороной лошадке.
Пьера Серчукова мы оставили мирно спать, на том месте, где он заснул. Она не велела будить его
Она прекрасно управляла лошадью и длинная синяя амазонка очень ловко сидела на её небольшой стройной фигурке.
Мы ехали рысью но она торопила лошадь и поминутно поднимала её в галоп.
Мы доедем до того леса и там отдохнем, говорила она, указывая на небольшой буковый лесок на холме Джаным-Хакой.
Минут через двадцать мы доехали до этой рощицы, в которой чувствовалась прохлада, или по крайней мере было сноснее от окружающего зноя. Я привязал лошадей к дереву, мы сделали несколько шагов и сели около небольшого ручейка в тени широколистных буков и кустов кизильника.
Кругом везде была зелень и тени мягкие, покойные тени Птички тихо чирикали, ручеек тихо журчал
Мой смущающий, внутренний голос замолк. Я был счастлив Я забыл мою дорогую Лену. «Без дум, без сожаления», я наслаждался настоящим
Да может быть наслаждение тогда только и может быть полно, когда к нему не примешиваются никакие думы и раздумья
VIII.
Внутренний жар остывал, но снаружи воздух становился душнее Солнце поднялось высоко и неумолимое накаливание его лучей чувствовалось даже в нашем тенистом приюте.
Мы сидели молча, обнявшись. Она как будто дремала, прислонясь к моей груди.
Серафима! сказал я тихо Вчера ты напоминала мне об Лене Я кажусь презренным самому себе
Она быстро подняла голову и обернула ко мне глаза, полные любовью.
Милый! Милый!.. Не упрекай меня!.. Я не хочу, я не думаю разрушать твоего счастья На пути к нему, ты бросил мне один кусочек его Кусочек блаженства, людской любви Которую я не знала никогда в моей жизни Не испытала никогда О! Как я тебе благодарна Как я буду помнить вечно
И она схватила мои руки и начала их быстро и крепко целовать, обливая слезами.
Я отнял их. Я повернул её лицо к себе. Она зажмурила глаза, из которых катились крупные слезы.
Разве я претендую на что-нибудь, шептала она тихо. Разве я требую, прошу чего-нибудь Я теперь довольна тем малым, что ты мне бросил.
Фима! сказал я (это было её детское имя, которым звала её мать). Фима!.. Не плачь!.. Я люблю тебя, больше чем сестру, больше чем друга Но
Довольно!.. вскричала она, мне слишком довольно! Больше чем нужно, чем я могла надеяться!.. Ах! Милый!..
И она опять припала к моему плечу и сидела молча несколько мгновений, крепко сжимая мою руку. Её амазонка была расстёгнута, шнуровка распущена. Длинные шнуры её лежали на моих коленях и тихо качался маленький крестик на золотой цепочке, который висел на её шее.
Знаешь ли, мой дорогой Я никогда не думала, не рассчитывала на чью бы то ни было привязанность. Когда я была молода
Ты и теперь не стара
Н-ну!.. Ты мальчик сравнительно со мной а я, я «старая дева».
Нет, ты теперь не «дева».
Молчи Бесстыдник! Слушай, не прерывай меня Где бы ты ни был Чем бы и кем бы ты ни был, моя привязанность, дружба к тебе сохранится, как святыня в моей груди Клянусь тебе Богом, которого я люблю и она благоговейно взяла и крепко поцеловала крестик. Эта клятва для меня самой Я знаю, что тебе она не нужна.
Зачем же ты так думаешь!..
Слушай! Слушай! Не прерывай меня а не то я опять расплачусь Будь счастлив с твоей Леной, я верю, что она стоит этого счастья полного, глубокого Я не завидую ей. Моя песенка спета И на потухающей, уже вечерней заре моей жизни, ты бросил мне осеннюю розу (Она говорила почти шепотом, припав к моей щеке). О! Вот за это!.. За это!.. Я вечно сохраню благодарность к тебе в моем сердце и к Тому Кто создал это сердце. А теперь пойдем Пора завтракать Пьер Серьчуков
И она быстро вскочила и начала оправлять платье.
Её лицо сияло восторгом, благодарностью Из глаз катились слезы.
Фима! сказал я, крепко целуя её руку У тебя славное сердце Дорогая душа!.. Как жаль, что мы не встретились с тобой раньше!..
IX.
После этого утра дни за днями полетели незаметно Или, по крайней мере, мы не замечали их полета.
Пьер Серьчуков положительно превратился в нашу «провожалку». Мы ходили парой. Он был всюду нашим хвостом. Мы, наконец, при нем начали нежничать, говорить друг другу «ты» и целоваться. И это нисколько его не шокировало.
Это совершенно резонно и благоразумно, находил он. Что ж? Я доктор, где случится рана Я явлюсь, перевяжу пропишу кальмант[2]
Calmant!.. поправила его Серафима.
Ну!.. Ладно!.. И он махнул рукой.
По утрам он стал чаще заходить ко мне и напиваться кахетинским. Я было попробовал говорить, что у меня нет вина. Но он на другой же день прислал мне целых три кувшина
Я тебе, говорить, не мешаю. И ты мне не мешай!.. А там, у твоей «девы» мне нельзя орудовать Там строго!..
Так прошло незаметно около двух месяцев. И мне казалось, что такая жизнь может продлиться без конца.
Там где-то вдали у меня был друг, «моя душа» при воспоминании о которой сердце сладко сжималось. Здесь тоже друг нежный, любящий. Чего же мне не доставало?!
От Лены я получал аккуратно каждую неделю письмо, которое отдавали мне тотчас же, не задерживая и не вскрывая. В этих письмах мы продолжали «развивать себя», и если бы их вскрыли, то, может быть, они и не дошли бы до нас, хотя, собственно говоря, в них ничего не угрожало ни европейскому порядку вообще, ни кавказскому, в частности. Была философия, подчас толковалось «о тёмном пути» Впрочем, об этом пути у нас гораздо чаще был разговор с Серафимой, в котором принимал участие и Серьчуков. Но только теперь мы вдвоём нападали на него.
Все это фантазии, теории, отмахивался он от нас Выдумают, что всё дурно идёт. А попробуют сами приняться Такой чепухи нагородят!..
Да не о том тебе говорят Основания ложны. Пойми ты?.. Здесь дело в фундаменте, в самой постановке дела а затем в методе, а главное в том, что мы сами не знаем, куда идём и что творим.
Чепуха, чепуховщина чепуховская!..
И он упорно погружался в себя и отмалчивался.
X.
В начале августа я раз утром встал поздно и, но обыкновенно, собирался идти к Серафиме. Помню, утро было необыкновенно жаркое. Сухой, мглистый воздух давил грудь. Какие-то белесоватые тучки бродили по горизонту.
Я не успел ещё выйти из крепости, как мне навстречу попался Гаэтан, армянин, брат хозяйки той сакли, которую занимала Серафима.
Завидев меня, он замахал руками, забормотал и высоко поднял кверху что-то небольшое белое, какую, то бумагу, письмецо.
Он подошел ко мне и начал своим гортанным, певучим говором:
Ходы нет!.. Ходы нет!.. Господин Все прочь тащил Серчук фью!.. Серафим фью!.. Далёк, далёк Вот тебе письма пысал.
И он подал мне письмо, написанное по-французски.
Оно было от Серафимы.
«Мой добрый, милый, дорогой друг! писала она. Когда ты получишь это письмо, я буду уже далеко от тебя. Мне тяжело было скрывать от тебя вчера предстоящую нам разлуку. Я боялась, чтобы ты не отгадал её. Но ты был, как всегда, ясен, весел, беззаботен.
Прости, прости мой милый, милый, дорогой друг! Не скрою от тебя: мне тяжело расстаться с тобой, может быть, на всегда, на веки!
Я уношу в сердце дорогое воспоминание о тебе, любовь к тебе, а под сердцем залог того мимолётного счастья, которое ты подарил мне.
О! какая радость проникает это сердце при мысли, что я буду матерью твоего ребенка. Эта мысль будет утешать меня в разлуке. Сына или дочь пошлет мне Бог, все равно. Это будет твой сын, твоя дочь!.. У меня будет привязанность! Меня будут любить и я буду любить!.. Господи! Сколько радости!..
Пьер Серьчуков опять нянчится со мной (Добрый Пьер!). Он шлет тебе прощальный, дружеский поклон.
Прощай моя любовь, моя радость! Я буду жить воспоминанием о тебе и буду молиться о твоем счастье с Леной! Прости на век в этой жизни
Твоя S.»