Покончив со штанами и бельём, развешивая их, Гера слышал, как полоскала одежду Люба, как она шуршала ветками, развешивая её. Не зная, что делать дальше, Гера в нерешительности переминался с ноги на ногу, пока не услышал тихий Любин голос:
Гера?
Повернулся, прикрывая живот руками, медленно поднял глаза. Люба стояла к нему боком, повернув голову и протягивая руку. Ласково и просто сказала:
Пойдём купаться. Никогда ещё не видел Гера обнажённую девушку и потому не мог оторвать заворожённых глаз от ослепительно белого стройного тела.
Ну что же ты, тихо окликнула его Люба, выводя его из оцепенения, бежим!
И они онеслись по тёплому песку навстречу сверкающей тысячами солнечных бликов водной глади. Доплыли до противоположного берега, выбрались на мягкую траву, и уже нисколько не смущаясь, стояли на зелёном ковре, взявшись за руки и подставляя ласковому ветру и горячему солнцу свои юные красивые тела.
Плыли в вышине облака, шелестела трава у головы, и не было вокруг ничего, кроме их нежных рук, горячего дыхания на губах друг друга, непреодолимого желания быть ещё ближе и остановившегося времени
5
Тяжёлая и болезненная необходимость возвращения к действительности заставила Георгия открыть глаза. Дрова в печке совсем прогорели и леденящий холод уже начал пробираться во все закоулки одежды. За тонкой дощатой стенкой слышалась какая-то возня и глухое рычание. «Роют!» обожжённый этой мыслью, Георгий начал лихорадочно собирать остатки лапника, ползая на коленях. Набралась небольшая охапка негусто, минут на двадцать хватит, а дальше?
Сунул половину в печь и раздул из углей огонь, на ходу лихорадочно соображая, что делать. Приник глазами к щели в двери и стал изучать пространство перед будкой. Волков не видать, неподалёку, возле кустов из под снега торчат какие-то брёвна, доски, трубы и тросы. Можно попробовать добраться до досок, если не получится всё равно замерзать, а так есть шанс.
Оторвал от двери широкую жестянку, скрепляющую доски, и, сделав ножом, надрезы на ней, отогнул острые края. Затянул поверх свитера шарф на шее, стал осторожно наматывать на шарф свою «колючую проволоку».
Получилось очень даже неплохо голову можно повернуть, и шея надёжно защищена. Располосовал жестянку из-под спичек и принялся мастерить колючие браслеты на запястья. Проверил ружьё, достал патроны их осталось три, зарядил.
Волки по-прежнему рыли, заставляя Георгия действовать быстрее. Оторвал подкладку с ватника, намотал на конец длинной ветки. Полосками изрезанного рюкзака и ремнями замотал щиколотки ног. Остатками ремешков привязал к правому запястью нож. Намотал на запястья побольше тряпья, закрепил на них «браслеты». Дрова прогорали. Пора!
Зажёг свой факел, зажал в зубах последний патрон, взял в левую руку ружьё, и, стараясь не очень сильно опираться на раненую ногу, стволом отворил дверь.
По-прежнему светила луна, звёзды поблекли на начинающем светлеть небе, предвещая скорое утро. Насторожившихся волков не слышно, но, проковыляв несколько шагов в освещённом факелом круге, Георгий услышал шорох снега слева, и с вытянутой руки выстрелил в выскочившего из-за куста зверя.
Почти добравшись до досок, скорее почувствовал, чем услышал приближающуюся сзади опасность. Вытянутой рукой ткнул факел прямо в оскаленную морду. Хищник на мгновение отпрянул, и Георгий в упор выстрелил в него. Взвизгнув, волк опрокинулся и замер. Понимая, что времени на зарядку нет, выплюнул патрон и, отбросив ружьё, стал выдёргивать из-под снега доски, размахивая факелом. Через две секунды страшная сила толкнула его вперёд, и, падая, Георгий почувствовал вцепившегося в шею зверя. «Пропахав» лицом сквозь снег по доскам, ткнул факелом назад. Опалённый, с ободранной об железо пастью, волк свалился со спины, визжа и катаясь по снегу. Георгий резко перевернулся, мотнул головой, стряхивая с лица маску из снега и крови, крепко сжал рукоять ножа и дёрнулся влево, уворачиваясь от рычащей пасти и всаживая под неё нож. Задыхаясь, от липкой крови под навалившейся тушей, Георгий, ничего не видя и не слыша, пытаясь увернуть лицо от рвущих его волков, работал рукой, как пропеллером, раз за разом кромсал, полосовал и резал их своим тесаком.
Кровавый клубок из обезумевших от ярости, крови и боли волков и растерзанного, но не менее яростно и неистово защищающего свою жизнь человека катался по поляне, заливая её кровью, рычанием и предсмертными хрипами. В смертельной схватке сошлись дикие силы природы, обезумевшие от крови и голода, а порождённая ими извечная вражда и ненависть необузданной силы к высшему порождению эволюции человеку, не оставляла одной из сторон шансов на жизнь.
И всё-таки окровавленные, смертельно израненные хищники один за другим откатывались от истекающего кровью человека. Отвалился последний с разорванным боком, страшным разрезом по морде и без глаза. Но и человек не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой: одежда изодрана в клочья, сквозь дыры свисают куски мяса, вместо пальцев на ноге кровавые огрызки, нет кисти на левой руке, на месте лица кровавое месиво
Жизнь по капле уходила из всё ещё живого человека, ему не было больно, не было холодно, ему было уже всё равно, жизнь ли, смерть, и только немигающие глаза смотрели в голубую высь пришедшего рассвета и на последние мерцающие звёзды. Они постепенно исчезали, заливаемые дневным светом, и вот, наконец, осталась одна. Взгляд зацепился за неё, ожидая, когда она угаснет, чтобы вместе с ней, сделав последний вдох, окунуться в сладкую темноту небытия. Но она не гасла, а наоборот, увеличиваясь, стала приближаться, постепенно превращаясь в светлое пятно девичьего, до боли знакомого лица. Неслышно шевеля губами и ласково улыбаясь, она звала его, звала, вселяя в коченевшую душу искру жизни. Холодная слезинка выпала из немигающего глаза, поднимая из самых потаённых глубин сердца ответную горячую волну.
Человек шевельнулся, не ощущая боли и шатаясь, медленно поднялся, опираясь на ружье, покрытое кроваво-ледяной коркой. Перед открытой дверью теплушки лежал в луже крови последний живой и всё ещё скалящийся зверь. Он из последних сил подобрался, готовясь к последнему прыжку. Но человек, неимоверным усилием подняв над головой ружьё за ствол и вкладывая в этот последний удар всё, что у него осталось веру, любовь и далёкий зов, с размаху опустил приклад на волчью голову, опережая его. В едином звуке смешались предсмертный рык зверя, треск разломившегося приклада и костей черепа; и после скрипа снега под упавшим тяжёлым телом человека, наступила мёртвая тишина
На чёрном обмороженном лице, подрагивая, медленно открылись глаза. Откуда-то издалека долетели голоса: живой! Господи, неужто? Из тумана стали прорисовываться лица плачущих деревенских баб-солдаток, хромого председателя, который привёл их, найдя на дороге следы побоища.
И среди них была она Люба, плачущая и по-прежнему красивая, держа руки на животе, стояла над ним. Тёплые слёзы капали ему на лицо, но она не могла наклониться к тому, кого ждала и звала, ей мешала бьющаяся под самым сердцем новая жизнь.
1
Я помню тебя. Я знаю тебя. Я помню, ты шёл за мной по серым, мокрым неуютным улицам, догоняя меня, думая, что это шутка, что так не бывает. А, может, и бывает, только в каких-то нелепых фильмах с банальным сюжетом. Но ты ошибся. И на этот раз Мне было так горько и обидно, обидно до слёз. А ты снова не понял меня. Переулки, переулки, переулки Так тревожно. Я не вернусь, а у тебя остались мои вещи. Дорогие мне вещи. Важные.