Я огляделся по сторонам. Надо мной и подо мной простирались две сверкающие, мерцающие плоскости надо понимать, первое и второе небеса. Звездный пол слегка просвечивал: под ним сквозил блеск земного мира. Вдали, где звезды обоих небес смешивались в общее мерцание, белело что-то вроде носового обтекателя ракеты. Поскольку это был единственный ориентир, я туда и отправился.
Вначале ступал с опаской: ну как этот ажурный сверкающий пол подо мной провалится! Потом освоился и подошел к ракетному носу уже спокойно.
Это оказался большой, просто громадный, совершенно белый и чистый чум хоть сейчас в рекламный ролик про пылесосы. Если бы я был древним чукчей, именно так и представлял бы себе жилище Месяца.
Я стоял перед ним крошечный, как в начале сказки, когда сгоряча сильно уменьшился. Но ничего не поделаешь какой есть. Ладно, хоть в снегу не тонул.
Во всем можно найти преимущества. Я пролез в щелку под пологом, типа «комаром оборотился».
В чуме было светло как днем. Сияли белые стены, в очаге искрился бесцветный огонь, словно в нем вместе с дровами горели бенгальские свечи. Хозяина, к счастью, дома не было.
Я спрятался за белым меховым сапожищем размером с палатку. Выглянул из-за подметки и увидел у дальней стенки Ирку. Моя любимая сидела, но как-то не так. Годы танцевальной муштры не прошли для Ирки даром. Даже если она, усталая, плюхалась враскорячку, это получалось красиво: растянутые связки, привычное изящество и свобода движений, умение владеть телом, как у балерин Дега.
Сейчас же она сидела как Степан Разин с картины Серова. Типа «Атаман думу думает» поза для брутального мужика, никак не для изящной девушки. В страшном сне не могу себе представить, чтобы Ирка так села.
Может быть, она затеяла какой-то спектакль для своего похитителя? Прячась то за вторым сапогом, то за расписным сундуком, то путаясь в каких-то белоснежных шкурах и войлоках, я подкрался к Ирке и тихонько окликнул ее.
Иришка обернулась, и снова ощущение фальши буквально огрело меня. У моей любимой глазищи, как у Бемби, а тут с милого лица на меня смотрели цепкие циничные буркала, мудрые и скорбные. Казалось, эти глаза видят все и ничего не одобряют.
Ирка! шепотом позвал я. Это ты?
Ты кто такой? голос-то был Иришкин, но тон Я такого тона никогда не слышал даже у контролеров, даже у продавщиц ночных магазинов, даже у вахтерш.
Заколдовали мою любимую, вот что!
Это же я Ваня! я скатился по войлоку к ней, и применил испытанное сказочное средство: поцеловал. Губы тоже были не Иркины. Иришка сразу прилаживается к поцелую, а эта словно хотела всосать меня внутрь и сожрать. Я насилу оторвался
Хе-хе-хе, сказала эта фальшивая Ирка грубые слова своим нежным голосом и облизнулась. Давненько я с парнями не целовалась!
Поцелуй не помог.
Мало того, что у меня украли Ирку, так еще у Ирки украли тело!
Я схватил псевдоирку за плечи и встряхнул:
Отвечай: где Иришка?
Но сколько я не тряс поддельную Ирку, она сидела как каменная, а я болтался, как сбивалка от миксера. Наконец, я это сообразил и перестал трясти и трястись.
Превратила бы тебя в сковородку, чтоб тебя вечно с одной стороны огнем жгло, а с другой кипящим жиром палило, но уж больно ты хорошо целуешься. Да и сам такой жирненький!
Так меня еще не хвалили. Спасибо за комплимент!
Эта особа (я даже не знаю, как ее называть) сверлила меня алмазными жабьими глазами.
Кем же тебе эта Ирка приходится?
Невестой! сказал я (вот Ирка обрадовалась бы, если бы услышала. Я даже огляделся по сторонам вдруг слышит!).
Э! Стало быть, любишь ее?
Я почувствовал, что я разговариваю с очень старым, даже древним существом, поселившимся в теле моей Иришки. С существом, к которому нельзя подходить с современными мерками, с которым надо быть очень осторожным.
Люблю.
Э! А она тебя любит, значит?
Надеюсь, сказал я.
А за что?
Сам не знаю, вырвалось у меня искренне.
Ужасно было слушать, как грубо смеется голос моей возлюбленной, и видеть, как сотрясаются от хохота меха на ее теле.
Эх, вы, весенние цветики! Снег под солнышком! Подь-ка сюды.
Я бочком подошел, готовый отпрыгнуть в любую секунду.
Эта старуха в Иришкином теле вначале больно пощупала сквозь дубленый рукав мой бицепс, потом принялась мять бок. Я отскочил.
Она растянула губы в мерзкой ухмылке и облизнулась. Не нравилось мне все это! Ох, как не нравилось!
На любимом лице отразились прежде не свойственные ему чувства: жестокая «борьба противоположностей».
Да чего уж там! Все прахом станет, сказала, наконец, похитительница тела моей любимой, смачно облизываясь, все снегом занесет.
Тут чум и небо затряслись от тяжких ударов шел великан.
Месяц вернулся. Ай, не вовремя! досадливо воскликнула она. Вечно одно и тоже надоело! Вот тебе ветошка, спустишься на ней, пойдешь в лес, отыщешь Рогатого с мешком, а дальше они все сами сделают!
Она протянула мне тряпочку. Я растерянно стоял, держа платочек в руке.
Шуруй, тебе говорят чего встал! А то Месяц тебя без толку растопчет!
Я выскочил из чума, и, скользя на неровностях звезд, как на гололеде, подбежал к краю неба. Небо раскачивалось, и край болтался туда-сюда, грозя сбросить меня вниз без парашюта. Я вынул тряпочку, повертел по всякому, прикидывая, как с ней обращаться. Бросить в воздух и прыгнуть сверху? А вдруг это не так работает?
Когда я случайно взял ведьмин платочек за два угла, он вдруг поднялся вверх и потянул меня за собой. Я повис над небесной твердью. Зажмурился, дрыгнул ногой и оттолкнулся!
Я висел между двумя сверканиями: небесным и земным, медленно спускаясь на землю. Воздух вокруг меня искрился крохотными ледяными кристалликами. Ощущение было интереснее, чем когда я уменьшался, будучи великаном.
Торжественно, медленно я опустился в горящий от звездного блеска снег, и уже без всякого благолепия рухнул в сугроб. Платочек вырвался и умчался на небо, оставив у меня в руке щепоть ниточек. К хозяйке полетел!
Я оглядывался и отряхивался.
Приземлился я в снег на опушке леса. Как она там сказала? «Иди в лес, ищи Рогатого с мешком»? Кажется, какого-то рогатого я уже видел.
Пошел я между низкорослых заиндевелых деревьев, воображая себя следопытом. Загвоздка в том, что следов на снегу не было. Сверху-то я видел, какой лес огромный. Может, Рогатый в другом конце его бродит. Потом вспомнил, как он рогами иней с деревьев сбивал, стал и наверх поглядывать. Ветки все прятались в цельных серебристых чехольчиках, как рога у оленя. Здесь никто не проходил.
Покричать, что ли?
Поорал я «эге-гей», задрав голову к звездам первого неба, а когда снова взглянул вниз, увидел прямо у своих ног цепочку следов. Лисичка! Лисы ставят одну лапку за другой, словно идут по ниточке. Такой характерный след даже я узнал.
Странная, однако, лисичка на крик пришла. Ну, как бы то ни было хоть одна живая душа! (Медведей я почему-то не боялся. Подозревал, что тут звери все волшебные разговаривают. Хотя, сказочные существа, конечно, тоже покушать не дураки).
Поспешил я по следу. Лисичка сперва бежала прямо, потом начала петлять, и на одном вираже след оборвался. Тоже, что ли, на небо взлетела? Глянул вверх иней на месте. Тут я вспомнил, что эти хитрые звери умеют след скрадывать.
Плюхнулся в снег под дерево передохнуть. Благо в местных шкурах можно в снегу валяться без опасения не простудишься. Ну и взмок же я в этой первобытной одежде! Так увлекся, что не заметил, как по следу бегом бежал.
Не успел в себя прийти, как на меня какая-то ажурная тень упала. Поднял голову: мама родная! Да что же это такое?! Стоит скелет, здоровенный, блестящий; голова у него оленья, с рогами. За спиной мешок. Тот самый Рогатый, которого я сверху видел, когда еще считал себя Месяцем. Вокруг его берцовых костей лисичка вертится, точнее, скелет с лисьей головой. То на четыре лапки-косточки опустится, то выпрямится, как человек. Но я в этой чукотской сказке уже ничему не удивляюсь.