Что это я себя в повара-то произвел вдруг? Верно обедать пора, а ведь тут еще дел гора. Я вдруг вспомнил о бумагах Бенкендорфа. Достал из внутреннего кармана листки. Статья переписана писцом, да по первым строчкам понятно Ивановский руку приложил, его стиль. Я невольно усмехнулся своим прежним рассуждениям. Не только меня читают, и его слово разлетается четырьмя тысячами экземпляров по России. Это дань бенкендорфова. А ведь моими стараниями Пчела стала самой большой и влиятельной газетой Империи Российской.
Ладно, одной заботой меньше, Андрей Андреевич пишет складно, его можно и в наборе прочесть. Я отложил статью Ивановского к готовым, наклонился над столом и стал выводить: «Приезд знаменитого писателя! Из Москвы нам пишут о приезде в Санкт-Петербург неподражаемого поэта А.С. Пушкина». Какое уж тут, к ляду, вдохновение, надо было Сомыча хоть расспросить аккуратно что ему еще об Александре Сергеевиче известно
4
Истомина танцевала, как всегда, божественно, все аплодисменты по праву достались ей. Но внимание и испытующие взгляды были направлены на другую персону Пушкина. После многолетнего отсутствия знаменитый поэт впервые явился на глаза столичной публики. Каков он? Кто знал Александра Сергеевича ранее, сравнивал поблекшие уже воспоминания с нынешней картиной, выискивая с помощью лорнета следы постарения или прежнего молодчества. Кто не знал не только смотрел, но и прислушивался к пересудам знатоков. Пушкин проявил себя, как следовало ожидать, оригиналом явился ко второму действию в кампании близких друзей Дельвига и Плетнева, да не просто явился, а остановился в глубине зала, опершись локтем на бюст императора Николая. Позер как о нем и рассказывали. Впрочем, так он ясно дает понять, что прекрасно знает свое положение и интерес, направленный на него. Но что за дело рассматривать героя издали?
Я сразу покинул свое кресло и подошел сквозь толпу к Пушкину знакомиться. Барон Дельвиг отрекомендовал меня.
А я угадал вас, сказал Пушкин, скаля зубы. Мне верно вас описали.
Зато вас угадывать нужды нет вы сегодня премьер! в тон ему ответил я.
Дельвиг поморщился, а Александр Сергеевич совсем рассмеялся.
Чтобы произвести сегодняшний эффект, мне пришлось провести несколько лет вдали, в деревне. Согласитесь: быть кумиром четверть часа, между двумя па Истоминой того не стоит!
Царить четверть часа между биениями ножек Истоминой об этом простой смертный может только мечтать.
А вы большой шутник, Фаддей Венедиктович, усмехнулся Александр Сергеевич. Но ведь мы не простые смертные, со значением добавил он. В письмах об этом писать не с руки, а при знакомстве не могу не поздравить: вы за время моего отсутствия в столицах сделали замечательную карьеру.
Спасибо. Как и вы.
Не все так думают.
Убедятся.
После обмена быстрых реплик Пушкин сделал паузу, которой я воспользовался, взял его под локоть и отвел от приятелей.
Александр Сергеевич, вы, верно, в деревне не бездельничали, видел я ваши пиесы в «Московском Телеграфе», «Московском Вестнике». Совершенно восхищен. Особенно этим:
«Я помню чудное виденье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное мгновенье,
Как гений чистой красоты».
Вы виденье и мгновенье местами поменяли, поправил Пушкин недовольно.
Верно, простите, память-то кавалерийская, все галопом! смущенно хохотнул я.
Ничего, отмахнулся Пушкин, главное в газете не переврите.
Ловлю на слове, Александр Сергеевич. Извольте и нам, в «Пчелу» что-нибудь предложить! Гонорар будет хороший и тираж сами знаете на всю Россию. Или ж в «Литературные Листки».
Так ведь ничего не осталось, все-все Полевой и Надеждин в Москве выпотрошили.
Но в архиве-то, наверное, что-то оставлено? Про запас?
Оставлено, конечно.
Александр Сергеевич, хотите по семи рублей за строчку?
Не всякий архив опубликовать можно, и даже хранить, сказал Пушкин и вдруг посмотрел мне прямо в глаза. Уж вы-то, Фаддей Венедиктович, лучше других это знаете!
Цензуре подвержены как все, развел я руками.
Да я не о цензуре, тихо и куда-то в сторону, по театральному сказал Пушкин.
А о чем? О журнале «Северный Архив»?
Александр Сергеевич мотнул головой.
Архивы бывают свои и чужие. Чужим распоряжаться сложнее. Верно?.. Извольте, Фаддей Венедиктович, пришлю стихов из нового. Хотите поэму?
По пяти рублев?
Пушкин снова развеселился.
Я чувствую, мы с вами сойдемся! Да только не в цене очень вы прижимисты, Фаддей Венедиктович.
Вижу, что негоже с вами рядиться, Александр Сергеевич, не тот вы человек.
Вот и славно, так ждите пришлю! пообещал Пушкин.
Тут дали занавес, и мы расстались. Я занял свой партер, а Пушкин, дабы не смущать Истомину незаслуженным видом затылков, прошел в одну из передних лож.
Глава 2
Пушкин присылает стихи и является в «Северную Пчелу» держать корректуру. Неожиданное приглашение на обед. Застольное сближение с поэтом. История как стихи смывали кровью. Доверительный рассказ Пушкина о встрече с Кюхельбекером и просьба опубликовать стихи государственного преступника. Я душеприказчик Кондратия Рылеева. Пушкин интересуется его архивом. Александр Сергеевич дразнит меня князем Вяземским, а потом предлагает свою дружбу. Пушкин с Дельвигом приходят ко мне на ужин. Разговор о моих странствиях в XXIX веке. Воспоминания о детстве. Мой отец.
1
Любезный Фаддей Венедиктович!
Уверенный в Вашем бесконечном добросердечии, обращаюсь к вам так, словно вы уже простили мои пустые обещания. Нынче я перед вами чист судите по толщине пакета! Это лишь толика того, что обещаю дать в ваши журналы после осени в Михайловском. О цене мы говорили.
Свидетельствую вам искреннее почтение.
Пушкин.
Санкт-Петербург, 17 октября 1827года.
Можно ли дуться на человека, так владеющего пером и чувствами читателя? А вот Бенкендорф не отдает этой фигуре должного. Был бы Александр Христофорович в театре, да понаблюдай он за публикой! Хотя, верно, о настроениях публики он получил донесение, и не одно, но счел это пустой сенсацией. Не понимает он, что сила строк, написанных талантливой рукой, может быть не менее, чем сила приказа главнокомандующего, бросающего полки на смерть. И, как солдаты согласны идти в огонь, так и пылкие сердца готовы следовать слову кумира! И Пушкин тут прокладывает первую стежку.
Ну и хорошо, что не понимает. От греха подальше.
Издатель он первооткрыватель. Только путешественник наносит открытую гору или остров на карту и прославляет свое имя. А издатель имя автора. Оттого у него рождается и прямо противоположное желание сохранить открытие для себя. Возможно ли такое? Во всяком случае не с Пушкиным, Пушкина, как говорится, в мешке не утаишь.
Поддавшись настроению минуты, я написал ответ.
Дорогой Александр Сергеевич,
с благодарностью принимаю Вашу посылку. Такое сокровище можно не то, что месяцы, а и всю жизнь ждать!
Ваши пиесы прекрасны: какая глубина! какая смелость и какая стройность! Особенно хороши новые главы Онегина. Вы, несравненный Александр Сергеевич, как некий херувим, занесли нам песен райских, кои воистину итог божественного вдохновенья, а не расчета низкого.
Но и без низкого прожить никак, потому подтверждаю, что готов опубликовать в Пчеле мелкие вещи по оговоренной ставке. На большие вещи не посягаю (в Пчеле они не поместятся, а в журналах я такую высокую ставку предложить не могу), ими вы, полагаю, распорядитесь дополнительно. Но оставляю за собой право написать хвалебную критику на все так мне нравятся творения Ваши. Впрочем, никакая критика не сможет одним доступным ей инструментом низкой алгеброй понять, поверить Ваш священный дар.