Еще бы не понять? Будьте покойны, не скроются.
Становые пристава все в сборе?
Все, ваше высокородие!
«Орел-оборотень, или политика внешняя и внутренняя»
Исправник вышел к приставам и произнес им такую речь;
До сведения департамента дошло, что некоторые лица подведомственных вам районов занимаются живописью, музыкой, климатологией и прочими художествами. Предлагаю вам, господа, таковых лиц обнаруживать и, по снятии с них показаний, сообщать о результатах в установленном порядке. Прошу это распоряжение передать урядникам для сведения и исполнения.
* * *
Робко переступая затекшими ногами в тяжелых сапогах, слушали урядники четкую речь станового пристава:
Ребята! До сведения начальства дошло: что тут некоторые из населения занимаются художеством музыкой, пением и климатологией. Предписываю вам обнаруживать виновных и, по выяснении их художеств, направлять в стан. Предупреждаю: дело очень серьезное, и потому никаких послаблений и смягчений не должно быть. Поняли?
Поняли, ваше благородие! Они у нас почешутся. Всех переловим.
Ну вот то-то. Ступайте!
* * *
Ты Иван Косолапов?
Я, господин урядник!
На гармонии, говорят, играешь?
Это мы с нашим вдовольствием.
А-а-а «С вдовольствием»? Вот же тебе, паршивец!
Господин урядник, за что же? Нешто уж и на гармонии нельзя?
Вот ты у меня узнаешь «вдовольствие»! Я вас, мерзавцев, всех обнаружу. Ты у меня заиграешь! А климатологией занимаешься?
Что вы, господин урядник? Нешто возможно? Мы, слава богу, тоже не без понятия.
А кто же у вас тут климатологией занимается?
Надо быть, Игнашка Кривой к этому делу причинен. Не то он конокрад, не то это самое.
Взять Кривого. А тебя, Косолапов, буду держать до тех пор, пока всех сообщников не покажешь.
Ты Кривой?
Так точно.
Климатологией занимался?
Зачем мне? Слава богу, жена есть, детки
Нечего прикидываться! Я вас всех, дьяволов, переловлю! Песни пел?
Так нешто я один. На лугу-то запрошлое воскресенье все пели: Петрушака Кондыба, Фома Хряк, Хромой Елизар, дядя Митяй да дядя Петряй
Стой не тарахти! Дай записать Эка, сколько народу набирается. Куда его сажать? Ума не приложу.
Через две недели во второе делопроизводство департамента полиции стали поступать из провинции донесения:
«Согласно циркуляра от 2 февраля, лица, виновные в пении, живописи и климатологии, обнаружены, затем, после некоторого запирательства, изобличены и в настоящее время состоят под стражей впредь до вашего распоряжения».
* * *
Второй Фуке мирно спал, и грезилось ему, что второй Лафонтен читал ему свои басни, а второй Мольер разыгрывал перед ним «Проделки Скапена».
А Лафонтены и Мольеры, сидя по «холодным» и «кордегардиям» необъятной матери-России, закаивались так прочно, как только может закаяться простой русский человек.
Устрицы
Новый сановник ласково посмотрел на беседовавшего с ним журналиста и сказал весьма благожелательно:
Ну-с Какие вопросы еще вас интересуют? Я всегда рад, как говорится Гм!.. Удовлетворить
Журналист замялся.
Да вот Хотелось бы узнать ваше мнение насчет печати.
О, Господи! Да сколько угодно. Печать, это вам скажу прямо замечательная вещь! Нет, знаете пусть назовут меня вольнодумцем, но я скажу прямо: «Гутенберг был не дурак!». Печать! Недаром еще поэт сказал: «Печать! Как много в этом слове для сердца русского слилось!..»
Это он, ваше пр-во, не о печати сказал.
Не о печати? И напрасно. Должен был о печати сказать. А то они, эти поэты, болтают, болтают всякую ерунду, а о чем и неизвестно. Зря небо коптят. Нет, батенька За печать я готов кому угодно глотку перервать.
Значит, ваше отношение к печати благожелательное?
И он еще спрашивает! Интересно знать, что бы мы делали без печати?!. Жизнь страны сразу замерла бы, воцарились звериные нравы и по улицам забегали бы волки Печать рассеивает тьму и вносит свет во все мрачные уголки неприглядной русской действительности. Печать это воздух. Отнимите у человека воздух сможет он разве жить? Задохнется! Что с вами молодой человек? Не надо плакать.
Ваше превосходительство! Не могу не плакать. Растроган, переполнен, взбудоражен так, что Э, да чего там говорить. Если бы я был богатый, я купил бы огромную мраморную доску и золотыми буквами начертал бы на доске сей ваши сладкие, целительные слова!..
Ну, зачем же доску Зачем тратиться, право. Можно и без доски.
Нет, в экстазе вскричал молодой журналист. Нет! Именно, доску! Именно, мраморную!.. Не нам она нужна, ваше превосходительство ибо у нас и так врезались в снежный мрамор наших сердец эти незабвенные слова, а потомкам нашим, отдаленнейшим потомкам!
Ну-ну Только не надо волноваться, молодой человек Не плачьте. Вот вы себе жилетку всю слезами закапали.
Жилетка?! Десять жилеток закапаю с ног до головы и не жалко мне будет!!. Да разве я в такой момент о жилетке думаю? Совершится возрождение и просвещение моей дорогой, прекрасной родины до жилеток ли тут!!. Звони, бей во все колокола, орошайся люд православный радостными слезами се грядет новая Россия, ибо его превосходительство благожелательно отнесся к русской печати!!.
У вас, молодой человек, кажется ножка от стула отламывается
И возгорится ярким све Что, ножка? Какая ножка? Черт с ней! До ножки ли тут, когда мы вознеслись на блестящую грань, на сверкающий перелом осиянного будущего Подумать только: его превосходительство ничего не имеет против печати Более того признает и освещает ее бытие
Да, да, светло улыбнулся его превосходительство, я уж такой. Люблю печать, нечего греха таить есть такая слабость.
О, ваше пр-во! Вы знаете, я даже боюсь идти к редактору ведь он меня в объятиях задушит. Облапит и задушит! Экое ведь привалило. Ну, да уж нечего делать, пойду пусть душит. Вы извините меня ваше пр-во, что я шатаюсь Ослабел совсем, одурел от радости Где тут дверь!..
* * *
Редактор поднял усталые глаза и тихо спросил:
Ну, что?
Замечательное известие! Неслыханная радость. Знаете, что он мне сказал?
Ну, ну?!!
Я, говорит люблю печать.
Быть не может?!!
Чтоб мне детей своих не увидеть!
Поднялись кверху дрожащие руки редактора, и возведенный горе взор его засветился неземной радостью:
Свершилось! Кончился великий мученический путь многострадальной русской печати, и воссияет отныне она подобно яркой золотой звезде на синем бархатном небе. Кончены бури и вихри, и вот уже вдали виден тихий лазурный залив, омывающий тихо и ласково теплый, пышно-лиственный берег Спустим же изодранные вихрем паруса, отдохнем, почистимся и понежим свои измученные члены на теплом, мягком песочке Строк двести выйдет беседа или больше?
И в триста не уберу.
И верно! Такое событие подумать только? Его превосходительство благожелательно относится к печати!..
Вы знаете, когда я услышал это у меня, честное слово (не стыжусь в этом признаться), одну минуту было желание поцеловать его руку
И поцеловали бы! Разве это иудин поцелуй или продажное какое лобзание? Нет! Святой это был бы поцелуй благодарности за всю огромную счастливую ныне русскую печать!..
Влетел, как вихрь, секретарь редакции.
Что я слышал? Правда ли это?
Да. Сущая правда.
Какое счастье, что от радости не умирают. А то бы я моментально протянул ноги. Слушайте же, знаете, что? Хорошо бы образовать фонд его имени Как вы думаете, а?
Это мысль! Распорядитесь, Иван Сергеич.
Долго радостные крики перекидывались из одной редакционной комнаты в другую.
Потом ликование вылилось на улицу. Собралась огромная толпа читателей газеты. «Грянуло могучее тысячеголосое медное ура»! Замелькали флаги Тысячи шапок взлетели на воздух Подошел городовой.
В чем дело? По какой причине толпа?
Его превосходительство в пять часов двадцать две минуты вечера заявил, что любит печать и относится к ней благожелательно.