Из ванной вышел Богдан в гостиничном махровом халате.
Завтра будет российско-китайская конференция про уроки Тяньаньмэнь и Новой площади представляешь? обратилась она к нему, словно это имело какое-то значение.
Угу, отозвался он равнодушно. Они меня даже, представь себе, пригласили как австралийского специалиста по речевому воздействию, и я зарегистрировался. Там есть секция уж не помню, чего, каких-то там слоганов и кричалок что ли Но вряд ли поеду.
Почему? удивилась она.
А зачем? поморщился он. Не могу же я им рассказать, как было на самом деле, а переливать из пустого в порожнее Эти так называемые историки он махнул рукой. Давай лучше спать.
Хорошо, Чёртушка, я мигом, отозвалась она и скрылась в ванной.
Там она долго полоскалась под душем, тщательно намазывала тело гостиничным приятным лосьоном. Выстирала свои трусы и колготки: замены с собой не было. Повесила на сушилку для полотенец. Что-то всё это живо напоминало. И не что-то, а их первую брачную ночь. Тогда она тоже боялась и тянула время. И было это двадцать три года назад. Вероятно, люди обречены ходить по кругу по собственным следам. Какой-то писатель, Хемингуэй, кажется, говорил что-то вроде того: сколько бы у тебя ни было женщин это всё одна и та же женщина, только имена у неё разные. Вот буквально вчера её домработница жаловалась: в третий раз замужем и всё пьяницы. Разные мужики, а на самом деле всё один и тот же. А у неё, Прасковьи, и того лучше: с одним и тем же одно и то же.
Наконец она вышла, в таком же гостиничном халате. Сбросила халат и нырнула к нему под одеяло. Он тотчас выключил свет.
Она прижалась к нему, обняла за шею, ощутила его тело. Сильно похудел, но всё тот же, родной. И шёрстка на груди и на плечах та же.
Чёртушка, милый, как я любила лежать на твоей грудке, на самой шёрстке! Помнишь? Она положила голову на его грудь.
Всё помню, девочка моя любимая. Он нежно гладил её по волосам, по спине.
Как чудесно спать на твоей груди. Она целовала его шёрстку.
Да уж, она почувствовала, что он улыбается. В этом есть нечто байроническое.
В каком смысле байроническое? не поняла она.
Ну, помнишь, в Fare thee well[2] его жена тоже любила спать у него на груди. Дай вспомнить что-то
Потрясающе! Неужели ты всё это помнишь?
А как же! Я же зять двух поколений учительниц литературы. И даже чуть-чуть муж министра пропаганды. Так что noblesse oblige[4], он вроде шутил, но как-то невесело. К тому же для меня Байрон это то, что для тебя «шалун уж отморозил пальчик». Моя мама любила Байрона. Кстати, в «Евгении Онегине» есть что-то из Fare thee well, я обратил внимание, когда готовился сдавать на российский аттестат экстерном. Думаю, когда Маша будет проходить со своими учениками Пушкина и Лермонтова, они будут обсуждать и Байрона тоже. Богдан говорил много и неважное, явно чтоб скрыть смущение.
Ты сильно похудел, Чёртушка. Что с тобой? Она тихонько целовала его ключицы, шею, щёки.
Не знаю, моя девочка. Устал немножко. Если буду тебе нужен, я постараюсь постараюсь привести себя в форму. Мне надо подкачаться, я понимаю. А ты всё такая же, даже лучше. Ты стала красивее, Парасенька. Стильнее. Значительнее. Твой муж, без сомнения, тобой гордится.
Ты ревнуешь? невесть зачем проговорила она. «Господи, зачем я это сказала?». Она сразу почувствовала, как он напрягся.
Нет-нет, это не ревность, как бывало когда-то в молодости, чуть отодвинулся он. Теперь иное. Похоже на тяжесть какую-то. Он перестал гладить её волосы. Ну и стыд, конечно, проговорил он куда-то вбок. Я гражданин Австралии, мы с тобой на наёмной кровати, на постоялом дворе, ты уже соврала что-то мужу, если встретимся завтра на людях ты меня не узнаешь. Скажи мне кто-нибудь в молодости, что к своим почти пятидесяти я буду вот это вот мне кажется, я бы застрелился. Превентивно. Однако живу.
Не нужно, родной мой. Пожалуйста, она поцеловала его в памятно шершавую щёку. Мне так хорошо с тобой, мой любимый. Давай отдохнём вместе. Это такое счастье. А на всё остальное давай смотреть с юмором.
Ты исключительно мудра, моё солнышко, усмехнулся он, юмор это как раз то, что нам требуется. Любовник собственной жены это прелестная водевильная роль, в высшей степени юмористическая. Особую пикантность ей придаёт то, что любовник платонический.
Она поняла: упоминание о юморе оскорбило его ему показалось, что для Прасковьи происходящее неважно и несущественно, что-то вроде шутки.
Чёртушка мой любимый, ей было ужасно жалко этого навечно родного ей человека. Она тихо-тихо и нежно-нежно ласкала его измученное тело, пытаясь хоть чуть успокоить униженную душу. Люблю тебя, всегда любила, всегда буду любить. Мы всё решим, всё устроим. Мы встретились ведь это чудо. И всегда будем вместе, вместе, как теперь. Давай отдохнём
Они обнялись, как когда-то обнимались, и ненадолго заснули. Проснулась она, ощутив судороги его тела. «Господи, что с ним?».
Чёртушка, любимый мой, успокойся.
Прости меня, Парасенька, что тебя потревожил. Спи, моя девочка.
Но они не заснули. Они нежно и совершенно бесполо ласкали и целовали друг друга. «Наверное, мы вконец состарились и нам ничего больше и не надо», думала Прасковья. В сущности, с нею и с ним произошло одно и то же. В обоих выключился секс. Исчерпался. Да, у неё есть муж, но никакой потребности в сексе нет. Похоже, и у мужа тоже нет. Так, для порядка, это изредка происходит, не принося радости. В последнее время всё реже и реже.
Разница между двумя её мужчинами в том, что к Чёртушке ей хотелось прижиматься, бесконечно гладить и ласкать его, а Гасан был не то, что противен, но совершенно безразличен. Попросту говоря, Богдана она любила, а Гасана нет, никогда. И изменить это невозможно. Это либо есть, либо нет.
5
Они снова задремали, тесно прижавшись друг к другу. Проснувшись, Прасковья запустила руку в его седую, но, как прежде, густую кудрявую шевелюру, нащупала чертовские рожки, шептала: «Чёртушка!». Почему-то рожки вызывали восхищение, отдалённо похожее на страсть. Словно сексуальное желание, разбавленное во много-много раз. Ей захотелось потрогать его хвост: его чертовская сущность когда-то сводила с ума.
Чёртушка, попросила она, дай мне твой хвост.
Возьми, прошептал он. Только прищемили мне хвост, он принуждённо усмехнулся.
Он повернулся на бок, чтоб ей удобнее было взять в руку хвост. Она провела ладонью по его спине, почувствовав какую-то неровность, спустилась ниже, ощутила нежнейшую шёрстку хвоста. Ниже, ниже и хвост вдруг кончился. Он оказался больше, чем вполовину короче.
Чёртушка, тебе было больно, милый? у неё вдруг заболело в позвоночнике, точно хвост отрубили ей.
Немножко, слегка усмехнулся он. Это, в сущности, мелочь. Собакам ведь обрубают хвост, вот и мне обрубили. Мне даже повезло.
Почему повезло? изумилась она.
У нас, чертей, на кончике хвоста есть что-то вроде естественного чипа, по которому наши начальники нас всегда могут найти. А ты жила со мной и не знала, он поцеловал её в шею, как любил делать ещё в той, прошедшей, жизни. Так вот, если чип мёртв значит, и чёрта больше нет. Довольно наивно верно? Но в общем-то правильно: за всю историю черти очень редко теряли хвосты и оставались жить. Почти никогда такого не случалось. Так что это работало.
Словом, наше руководство получило информацию, что я погиб при исполнении задания ну и сообщило об этом всем, кому полагается, тебе в том числе. Ну а я без сознания, с раздробленным хвостом, да и не только хвостом, попал к так называемым террористам. Они, естественно, сочли меня шайтаном, а то, что я выжил, ещё более укрепило их в этом мнении. Врач, который меня пользовал, говорил, что, согласно медицинской науке, которую он изучал аж в Великобритании, жить я не должен был ни при каких обстоятельствах. Уж в условиях военно-полевой медицины должен был помереть быстро и гарантировано. С шайтанами тамошний лекарь прежде дела не имел, а потому не знал, что мы, черти, сильнее и живучее людей. Лечили они меня, понятно, не из соображений гуманности, а в надежде продать в ЦРУ и крепко заработать. Рассудили они здраво и логично: поскольку я шайтан, а ЦРУ это ад кромешный, значит туда меня и надо продавать. Но потом они решили, что «такая корова нужна самому», и оставили шайтана себе для использования по специальности. Ребята они неплохие. Ценили меня за мои шайтанские умения и за хорошее знание Корана: это у них неизменно уважается. Мы даже, бывало, вели богословские собеседования, когда случалось затишье.