Вдруг Прасковья сделала открытие: Мишка ей безразличен. Сначала была слишком погружена в их с Чёртушкой любовь и свою карьеру, на детей её не хватало. Потом оплакивала Чёртушку и искала забвения опять-таки в работе. Ну что ж, так получилось, ничего уж не изменишь. Как знать, возможно, Богдан сумеет с ним подружиться
Мне бы очень, очень хотелось стать ему полезным, вздохнул Богдан. Ну пусть не полезным, но хоть малой поддержкой. И Маше, конечно, тоже, но у неё всё-таки есть ты, потом она в своей стране, ей легче. А наш с тобой чертёнок вырос в чужих людях. Впрочем, для нас, чертей, это обычно, но Мишка-то до двенадцати лет воспитывался как человек
«Наш с тобой чертёнок», повторила она. Чёртушка мой Сядь ко мне.
Она хотела, чтоб он сел к ней на диванчик, но он опустился на пол возле её ног, положил голову ей на колени. Она гладила его волосы, трогала его рожки. Он целовал её руки, прижимался к ним лицом. Господи, какая дивная реминисценция: он так же сидел у её ног, когда она впервые пришла в его квартиру.
Помнишь, когда ты впервые вот так сидел? Прасковья накрутила его полуседую кудряшку на палец.
Конечно, помню, моя девочка, он погрузил лицо в её ладони. В тот день, когда ты согласилась выйти за меня замуж. Мы сидели вот так и смотрели новости. Хочешь сейчас включить телевизор?
Нет, Чёртушка, она наклонилась и поцеловала его чертовский рожок. Знаешь, чего я на самом деле хочу? Он напряжённо смотрел на неё снизу вверх. Хочу, чтоб мы разделись, легли под одеяло и прижались друг к другу. Очень хочу к тебе прижаться. Вот чего я хочу! выговорила она то ли с вызовом, то ли с отчаянием.
Он сжал её руки, торопливо встал и проворно отошёл в угол возле стола. Кажется, будь такая возможность забаррикадировался бы столом.
Я понимаю тебя, Парасенька, он потёр середину лба. Но, видишь ли он замолчал. Видишь ли мне нечем тебя порадовать, моя девочка.
Меня и не надо радовать, Богдан. Давай сделаем то, что я тебя прошу.
Парасенька, прости меня. Я помню, как тебе это нравилось. И мне нравилось Но сейчас нет он судорожно помотал головой.
Она напряжённо слушала его, но он молчал. Он смотрел вниз, и она не могла видеть выражения его лица. Наконец он снова заговорил:
Когда мы расстались я тогда твёрдо сказал себе: этого нет в моей жизни. Нет вообще. И никогда не будет. Мне это не нужно, даже противно. Так я себе сказал. И этого не стало. Вообще, напрочь не стало. Я не знаю, понимаешь ли ты меня.
Она, кажется, понимала. Она знала по опыту, что значит сила мысли и как она формирует действительность. Он меж тем продолжал, всё так же глядя в пол.
В общем, Парасенька продолжил он с усилием. Эта сторона жизни для меня закрылась. Давно, очень давно. Я люблю тебя, моя бесценная девочка. Ты безмерно дорога мне, ты солнце, свет моей жизни, моя прекрасная дама, моё сказочное воспоминание, но это невозможно. Словом, не надо мучить себя и меня. Прошу тебя, не надо. Я далеко не то, что ты обо мне помнишь. Ни молодости, ни здоровья ничего не осталось. Ровно ничего. Я рад, что сказал тебе это. Чтоб не было иллюзий. И вообще тебе, вероятно, надо быть дома. Уже поздно, закончил он едва слышно.
Он стоял, не шевелясь. Он как-то мгновенно постарел. Высохший, седой, морщинистый старик. Худоба его не стильная, а какая-то измочаленная как она сразу не заметила? Она гораздо моложавее, хотя всего двумя годами младше. И всё же никогда ни к кому не тянуло её сильнее, чем к нему. Да, по правде сказать, ни к кому её никогда и не тянуло, кроме него.
Я тоже не та, которую ты помнишь, проговорила она. Но всё же я хочу, очень хочу прижаться к тебе.
И совсем жалобно:
Чёртушка, родной, я столько лет тосковала о тебе. Давай проведём эту ночь вместе. Не надо мне никакого секса, всех этих глупостей, честное слово, не надо. Мне нужен ты. Неужели не понимаешь?
Он напряжённо смотрел на неё. Что-то в нём происходило. Наконец заговорил с усилием.
Парасенька, но ведь это невозможно. У тебя семья, моя девочка, тебе надо домой.
Хочешь, я сию минуту позвоню мужу и скажу всё как есть? произнесла она отчаянно.
Богдан вышел из своего угла и присел рядом с ней. Обнял её за плечи, поцеловал в голову.
Бедная моя девочка Хорошо, мы всё сделаем, как ты хочешь. Но, сколь я понимаю, нужен двухместный номер. Сейчас я этим займусь. А ты позвони домой и соври что-нибудь что ли Господи, как всё это он болезненно поморщился. Я сейчас вернусь.
Она позвонила Машке и радостно прощебетала, что встретила однокурсницу, они заболтались и Прасковья заночует у неё.
Гасан в отъезде, на родине. Слава Богу, у них не принято перезваниваться без практической надобности.
Вдруг ей показалось, что Богдан не придёт никогда. Он сбежал от неё. А может, померещился ей. Зачем она сидит поздним вечером в гостиничном номере? Надо немедленно уйти отсюда. Да, нужно уйти. Она сунулась в прихожую, чтобы надеть шубу.
4
В этот самый момент появился Богдан со служителем. Служитель понадобился, чтобы перенести его чемодан в другой номер: господа постояльцы тут не перемещают свой багаж самостоятельно. Служитель поставил маленький полосатый чемодан Богдана на элегантную тележку и покатил её по коридору. Богдан снова обнял её за плечи и, принуждённо засмеявшись, проговорил:
На рецепции, вероятно, приняли меня за умелого ловеласа: едва приехал и уже подцепил даму.
Притом явно не профессионалку: профессионалок такого преклонного возраста не бывает, отозвалась Прасковья.
Я думаю, своих профессионалок они знают. А тебя наверняка уже зафиксировали. Федеральный министр ночует в гостиничном номере с заезжим австралийцем. Такое не каждый день случается.
Почему австралийцем? удивилась Прасковья.
Паспорт у меня австралийский. Country-side Commonwealth[1], как дразнился мой давний одноклассник. В этой гостинице я австралиец. Говорю с ними исключительно по-английски: это дисциплинирует персонал. В его интонации прозвучало что-то неожиданно колониальное.
В новом номере стояла громадная кровать king-size. Прасковье стало страшно. Он тоже смотрел на это нагло раскинувшееся посреди комнаты ложе с опаской.
Она подошла к Богдану вплотную и обняла за шею, потёрлась щекой о щёку.
Чёртушка
Ей было непонятно, что дальше.
Наконец взяла себя в руки: она сама хотела провести с ним ночь значит, надо провести. Вот кровать, вот ночь. Ты этого хотела? Не этого? Думать надо было раньше.
Кто первый идёт в ванную? спросила бодро, каким-то пионервожатским тоном.
Давай я, ответил он бесцветно.
Она тем временем сняла жакет, уличные сапожки, надела гостиничные тапочки, сразу потеряв сантиметра четыре роста. Посмотрела на телефоне своё расписание на завтра. Конференция с китайцами «Уроки площади Тяньаньмэнь и Новой площади». Именно там, на Новой площади в тот жутко-памятный день собралась густая угрожающая толпа, а потом нежданно-негаданно организованно разошлась восвояси.
Совершенно выветрилась из сознания эта конференция, а ведь она один из главных спикеров, пардон, докладчиков. Сейчас слово «спикер» отменили: если есть соответствующее русское слово запрещено использовать иностранное; по крайней мере, в СМИ и в официальном обиходе. Так вот она один из важнейших докладчиков как автор книжки про те события, ну и, вообще, как заметная фигура. Ладно, конференция в час, утром успеет подготовиться. Говорят, Луначарский умел выступать на любую тему, в том числе такую, о которой узнал в машине по дороге в то место, где был назначен его доклад. И всегда выступал блестяще, и имел бурный успех. Прасковья человек не блестящий: ей надо готовиться, хотя бы немного. Единственное её сходство с Луначарским и одновременно отличие от современных политиков и начальников в том, что она никогда не пользуется текстами, написанными референтами. «Если мне есть, что сказать говорю, нет молчу. А шпаргалками я не пользовалась даже в школе». Эта мысль, высказанная в давнем интервью, помнится, вызвала раздражение многих её коллег.