При слове «узнать» собеседник насторожился.
Чтобы узнать, подойдёт ли эстетически такой образец для его мебели. Может ему захочется другой формы, или другой размер я же не знаю, какой длины у них там инвентарные номера!
Олег Олегович торжествующе, словно только что ухватил за хвост момент истины, вытащил из кармана тот же самый прямоугольник из оргстекла, снова издали показал его Грине и с садистской усмешкой произнёс:
Тогда как же, Григорий Зиновьевич, вы сделали вот этот номер, если не знали, какой у этого номера номер?!
Очень просто. С помощью Дремеля25, не моргнув глазом ответил Гриня.
Кто такой Дремель? выкрикнул Олег Олегович, вскакивая и чувствуя возбуждение охотника, напавшего на след иностранной шпионской сети. Его адрес!
«Псих какой-то!» и вправду испугался Гриня, но постарался ответить спокойно:
Дремель это вот это устройство, показал он на прибор со шнуром, похожий на электродрель, он для гравировки. А цифры я взял просто от балды раз два три. Это же образец! Вот смотрите, Гриня достал из ящика несколько табличек разной формы, на всех был указан один и тот же номер.
Возникла пауза, во время которой каждый смотрел на другого с выражением полного непонимания. У Грини было непонимание того, что этот тип вообще от него хочет, а у товарища в штатском непонимание того хитрец Гриня или же простак.
Наконец Олег Олегович вернул табличку в конверт, а конверт в карман и спросил:
Как, вы говорите, зовут этого брата начальника?
А у него есть ещё и брат? не понял Гриня, я не знал.
Нет! Брата соседки, который сам по себе начальник!
А этого?! Шут его знает. Соседку зовут Варвара. Хотите, поднимемся к ней, и сами её допросите. Только я не понимаю, что вообще случилось-то? Вам что, мой макет не нравится или что? Я могу другой для вас сделать, могу и по вашему эскизу, делов-то. Можно вместо оргстекла металлические номерки делать, выбивать на них знаки всё аккуратнее будет, чем эта ваша мазня
А давно вы этот самый номер соседке передали для её брата?
Ой, уже, наверное, больше месяца прошло. Надо, кстати, ей напомнить, спасибо, что спросили.
Пожалуйста, неожиданно стал вежливым Олег Олегович. Пожалуйста, о моём визите и нашей беседе, никому не говорите. Это вопрос государственной тайны. Имейте в виду.
Что и жене тоже нельзя?
Я же сказал, ни-ко-му, Олег Олегович поднялся и направился к лестнице.
Ладно, а я думал вас к нам на чай позвать. У меня мятный есть, знаете он успокаивает
Но нервный гость уже ушёл.
Гриня, разумеется, жене всё рассказал, так как не имел от неё никаких государственных тайн. Ночью они почти не спали, шёпотом обсуждая неожиданно возникшую ситуацию. Взвешивали разные варианты, даже такие радикальные, как фиктивный развод и эмиграцию в Израиль. Но в конце концов остановились на более мягком сценарии, который и претворили в жизнь в течение следующей недели.
Во-первых, жена Грини, имея на себе несчастное после бессонной ночи лицо, сообщила начальнику ЖЭКа, в штате которого её муж состоял (и которому жертвовал ради этого почетного статуса свою зарплату), что у Грини ночью случился сердечный приступ, и его увезла скорая.
Во-вторых, была заготовлена следующая порция резервной информации, которая могла понадобиться в случае, если кто-то вдруг захотел бы посетить больного. Легенда заключалась в том, что Грине стало хуже, и по большому блату удалось устроить его перевод в московскую клинику.
В-третьих, Гриня, слава Богу нисколько не больной, с двумя чемоданами своих самых необходимых для работы инструментов успешно добрался до железнодорожного вокзала (таки действительно на скорой помощи! знакомый хирург помог), откуда и уехал первым же подходящим поездом на юг к сестре (у сестры благодаря замужеству была не настолько очевидная фамилия).
В-четвертых, прежде чем воссоединиться с мужем, Соне нужно было собраться. За двое суток непрерывных сборов, подбадривая себя пением одной и той же песенной строчки: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз!», она с этим заданием справилась на отлично. А через два дня, передавая той самой соседке Варваре ключи от квартиры (вместе с просьбой поливать раз в неделю цветы), Соня сообщила ей, что их сын-моряк, который живет во Владивостоке (на самом деле в Калининграде), просил приехать понадобилась её помощь в связи с рождением их первой внученьки! Так что она поживёт у него во Владике, побудет бабушкой.
В-пятых, выкупив целое купе в поезде, Соня доставила и погрузила туда упакованные в мешки вещи. После чего, закрыв шторку на окне и лузгая семечки, чтобы унять волнение, отбыла в Ростов.
Так, на всякий случай.
ГЛАВА VI. Сon collera26
Между тем, роман молодого дирижёра с Лореной, если попытаться изобразить его нотами музыкальной пьесы, не продвинулся дальше второго такта, как будто прямо во время её исполнения ноты в этом такте были ограничены двумя репризами спереди и сзади. Роберто повторял одни и те же попытки развить музыкальную тему, но знак репризы каждый раз отбрасывал его к началу такта. Таким знаком служило странное поведение Лорены.
Уже, наверное, все в оркестре обратили внимание на то, какими глазами смотрит на неё Роберто, хотя ему и казалось, что он это тщательно скрывает. Да и она вовсе не делала вид, что не замечает этого. Выражением глаз, тенью улыбки и несметным количеством других секретных средств, которыми обладают все привлекательные женщины, она давала понять, что ей это нравится. И отнюдь не каждый раз она отказывалась пойти с ним в кафе после репетиции. Дважды они даже гуляли вдвоем по Неаполю, и она рассказывала о своей семье, об учёбе, с интересом расспрашивала Роберто о нём самом и, казалось, что ещё немного и создаваемая ими совместно мелодия наконец-то перейдёт в следующий такт, с неизвестной пока гармонией, но нет.
Робкие или чуть более смелые попытки Роберто обнять и поцеловать Лорену при прощании возле дома, где она жила, очень мягко и от этого очень соблазнительно, но пресекались нежным прикосновением её пальцев, движением плеча, или ласковым взглядом, или нелукавой улыбкой, или ещё чем-нибудь из всё того же неограниченного арсенала приёмов, которым девушек никто не обучает, но которыми они так прекрасно владеют.
Может показаться странным, но не топтание на месте в отношениях с Лореной приводило Роберто в отчаяние. Неудовлетворённость от отсутствия прогресса на любовном фронте становилась для него той призмой, через которую он рассматривал результаты репетиций с оркестром. Ему и в голову не приходило, что одно связано с другим, и, хотя с оркестром дело двигалось, слишком медленный (по его мнению) темп этого движения заставлял его нервничать. Несмотря на это, он не мог не признать, что звучание оркестра улучшалось и что музыканты к нему вроде бы привыкли.
Не в последнюю очередь это было связано с моральной поддержкой со стороны Мокинелли. По крайней мере, так это оценивал и объяснял себе сам Роберто. Даже синьора Гуччо, которая поначалу казалась Роберто ленивой симулянткой, не скрывающей своей антипатии к нему с момента их первой встречи, теперь смотрела на него не так вызывающе, в её взгляде даже сквозило что-то похожее на снисхождение, что Роберто приписывал исключительно волшебному воздействию музыки ну, может быть, слегка приправленному его талантом дирижёра.
«Проблемным» оставался для Роберто лишь Орсино, тубист. Он сменил тактику, и не сверлил дирижёра немигающим взглядом, полным презрения, как было в самом начале. И он (надо отдать должное) весьма неплохо справлялся со своей партией. Поэтому Роберто чаще всего удавалось не обращать на него внимания. И всё же несколько раз за репетицию он ловил на себе его особенный взгляд. Что же в нём было такого особенного? Насмешка? Вызов? Снисхождение? Точное слово Роберто подобрать не мог, но было очевидно, что Орсино намеренно смотрит на него так. Со смыслом. Со значением. С издёвкой.