Я обхожу здание по узкой дорожке, ведущей к другому входу, роюсь в сумке и нахожу ключи от дома, которые мне прислала компания «Бевинс и партнеры». Дверь открывается со скрежетом, как будто потягиваясь после долгого сна. Я сгружаю чемоданы в маленькой прихожей. Нет смысла тащить их наверх, ведь у меня уже заказан номер в гостинице поблизости.
Лестница скрипит и стонет под моими ногами. Я поднимаюсь в квартиру на втором этаже и стучу в дверь, чтобы представиться ее обитателям.
Мне открывает женщина примерно моего возраста, лет тридцати с небольшим: к правому уху прижат мобильный телефон, лицо в ореоле прекрасных темных кудрей. Она выпускает струйку дыма и жестом приглашает меня внутрь.
Ради бога, шепчет она. Помогите мне, пожалуйста.
Она протягивает мне две прихватки и указывает на духовку. Я быстро вынимаю оттуда сковороду с неописуемым содержимым. Воскресный завтрак явно погублен.
Спасибо, произносит она одними губами. Я кашляю, отгоняю от лица облако дыма и оглядываю квартиру с разномастной богемной мебелью и разбросанными повсюду разноцветными подушками. На стенах яркие картины в рамах, десятки комнатных растений рвутся из горшков на волю, словно растут в тропическом лесу, а не в лондонском предместье. У окна в бамбуковой клетке щебечет желтый попугай.
Да, сэр, безусловно, сэр, говорит она в трубку. Именно. Я так и сделаю. Считайте, что уже сделала. До свидания, сэр.
Закончив разговор, она со стоном швыряет телефон на диван, как будто он был соучастником в злосчастной цепи событий, приведших к этому моменту.
Босс, говорит она. Патентованный мудак. Она вскидывает руки вверх. Он приедет через час, скулит она. И что теперь делать с ланчем?
Кто, босс?
Нет, говорит она, глядя на меня как на идиотку. Джереми.
Я киваю, чувствуя, как на меня накатывает очередная волна джетлага[4].
Джереми?
Мой парень!
Ясно, говорю я.
Он воображает, что его тут ждет ланч, как в пятизвездочном отеле, говорит она. Воображает, что я шеф-повар высшего класса!
Я бросаю взгляд на обугленную сковороду.
А вы, как я понимаю, немного на это счет приврали?
Она вздыхает.
И какой дурак повесил в кулинарном блоге рецепт фриттаты и не сказал, сколько ее готовить?
Я изо всех сил стараюсь сдержать смех. Покойся с миром, дорогая фриттата!
Теперь ей каюк. И что мне делать?
Она мне сразу понравилась.
Но ведь всегда есть еда навынос?
Она мотает головой.
Нет, нет, нет! Это всего лишь третье свидание. Какая еда навынос на третьем свидании!
О-о-о, говорю я, отмечая, что на кухне еще больше растений в горшках, и все они здорового ярко-зеленого цвета.
Вы не умеете готовить, но явно умеете заклинать растения.
Похоже на то, говорит она со вздохом.
Я протягиваю руку.
Я Валентина Бейкер.
Уголки ее рта приподнимаются: до нее что-то дошло.
Ого! Дочь Элоизы!
Ну да
Что же ты сразу не сказала?
Я как раз хотела. Но ты разговаривала по телефону.
Ну и ладно, говорит она, убирая со лба выбившийся локон. Мне так жаль твою маму. Я по-настоящему любила ее. Она наклоняет голову. А ты на нее совсем не похожа. Наверное, вся в отца.
Ну да, наверное
Вот и я похожа на отца, задумчиво говорит она. Хотя у папы есть свои достоинства. Она кладет правую руку на бедро. Вот, например, я унаследовала его ноги.
Она задирает ногу выше головы, как танцовщица из Rockettes[5]. Я улыбаюсь про себя.
Нет, постой, говорит она, наклоняя голову вправо. Теперь вижу. Твои глаза у них необычный разрез. Совсем как
Послушай, говорю я, кашлянув. Я не хочу тебя задерживать. Я просто надеялась, что мы сможем поговорить о квартире.
Она кивает.
О, не волнуйся. Я не из тех, кто расторгает аренду или что-то в этом роде. К тому же мне здесь очень нравится. Конечно, не Букингемский дворец, и зимой жуткие сквозняки, но знаешь что? Она замолкает и оглядывает свое беспорядочное жизненное пространство. Ни одно место, где я жила, не нравилось мне так, как это. Так что я, может быть, вообще никогда не съеду.
Ладно-ладно, говорю я. Меня услышанное немного удручает. Если у меня и теплилась хоть какая-то надежда продать дом, получится это труднее, чем я ожидала.
Я Лайза, продолжает она, протягивая руку. Слушай, если ты свободна завтра днем, с удовольствием покажу тебе окрестности.
О, здорово, говорю я. Спасибо. Очень мило с твоей стороны.
Ее минутное спокойствие исчезает в мгновение ока.
Елки-палки, мне же нужно готовиться. Черт, что бы такое надеть? Она бежит в спальню и возвращается с двумя платьями на вешалках одно розовое с ярко-оранжевыми цветами, другое однотонное, голубое, с пояском на талии. Что скажешь? Не слишком много розового?
Я, улыбаясь, качаю головой.
Нет, точно надевай розовое. Твой стиль.
Правда? Она тут же сдирает спортивные штаны и футболку и влезает в платье. «Молния» заедает, и я предлагаю помочь.
Она разглядывает себя в висящем на стене зеркале в полный рост и пожимает плечами.
На Новый год я пожелала себе сбросить десять фунтов, но набрала двенадцать.
Я улыбаюсь:
Выглядишь классно, не сомневайся.
Ну ладно, со вздохом говорит она. Остается только заказать еду навынос и красиво подать, чтобы скрыть улики!
Удачи, говорю я и выхожу.
Закрыв за собой дверь, я слышу звон разбившейся тарелки и возглас Лайзы: «Ё-мое!»
Улыбаясь про себя, я поднимаюсь на третий этаж, где столько лет жила мама без меня. Подхожу к двери ее двери и останавливаюсь, вспоминая, как когда-то мечтала об этом самом моменте: снова быть рядом с ней.
Почему она уехала? Почему никогда не писала и не отвечала на мои письма? Я вставляю ключ в замок, чувствуя волнение. Столько лет прошло, а детская боль осталась такой же острой, такой же настоящей.
В детстве я мечтала сбежать в Лондон: вот я появлюсь на ее пороге, и все будет хорошо. Но со временем привычная тоска переросла во что-то другое обиду и гнев, и ко времени, когда я уехала в колледж, мне больше не хотелось воссоединения с бросившей меня женщиной. Она для меня как будто умерла.
А теперь она вправду умерла.
Прежде чем открыть дверь, я делаю глубокий вдох, чувствуя себя пожарным, прибывшим в дом после того, как он уже сгорел дотла. Бессильной и опоздавшей.
Я переступаю порог. Чужой, застоявшийся воздух. Но потом, раздвинув шторы и открыв старое окно, я ощущаю слабый, но знакомый аромат. Я не сразу понимаю, что это, но вдруг до меня доходит. Ее духи. Ее розовые духи. Воспоминания наплывают, и я ощущаю, как внутри все начинает дрожать. Просторная, солнечная ванная комната в Санта-Монике. Я совсем маленькая. Она сидит перед зеркалом в длинном розовом атласном халате.
Мамочка, можно накрасить губы твоей помадой?
Когда подрастешь, милая.
Я наблюдаю, как она тщательно накладывает три слоя туши, а потом предлагает мне капнуть духами на внутреннюю сторону запястья. Я подношу руку к носу и вдыхаю густой, бархатистый аромат роз.
По улице с грохотом проезжает красный двухэтажный туристический автобус и возвращает меня в настоящее. Я провожу рукой по мягкому розовому бархатному дивану. Низкий столик уставлен фотографиями в рамках: незнакомые люди, незнакомые места.
Внезапно сердце у меня сжимается. Одна фотография в позолоченной рамке стоит отдельно от прочих. Моя.
Рождественское утро, год, когда мне подарили кукольный домик, мне лет семь или восемь. Все утро мы с мамой приводим в порядок комнаты. Воспоминание очень далекое, но я все еще чувствую пряный мускусный запах кедровых стен и пластиковых блестящих волос моих новых кукол. Я вижу снежную белизну маленькой фарфоровой ванны с четырьмя когтистыми ножками. Я поставила миниатюрный диванчик на втором этаже, но мама перенесла его на первый, к боковому окну: «Отсюда лучший вид на сад».
Она права. Она всегда была права.