Тень усыпляет тебя как вечерняя сказка,
а когда взойдет солнце, то расколется месяц[35].
Такого странника в мире, как солнце, нет,
солнца вечной души, у которой нет вчера.
120 Солнце извне хотя единично,
все ж можно сделать набросок, похожий на него.
Однако солнце, которое из него вышло, есть эфир,
нет ему в уме и извне подобного.
В представлении для сути его емкость где,
чтобы возникло в представлении [нечто] похожее на него?
Когда беседа до лика Шамс ад-дина («Солнца религии») дошла,
солнце Четвертых небес голову спрятало.
Обязательно, раз уж упомянуто имя его /букв.: раз пришло его имя/,
раскрыть намек на дарования его.
125 На сей раз душа подол мой вывернула [наизнанку],
запах рубахи Йусуфа [= Иосифа] обретя[36].
[Она сказала: ] «По праву общения [в течение] лет
повтори состояние из тех состояний радости,
чтобы земля и небеса смехом зашлись,
разум, дух и взор стократными стали».
[Я сказал: ] «Не обременяй меня, ибо я в престатии (ал-фана).
Утомился пониманием я и не перечисляю восхваления.
Любая вещь в речах того, кто не в себе,
если он себя обременяет или превозносит, неприлична.
130 Что сказать мне, раз ни вены /ни жилы/ нет в рассудке,
описывать друга, у которого друга нет?
Описание этого расставания и кровоточащего сердца /букв.: крови печени/
покуда оставь на потом».
Она сказала: «Накорми меня, ибо я голодна.
И поспеши, ибо сей миг есть рубящий меч.
Суфий есть сын настоящего мига[37], товарищ.
Говорить завтра не входит в условия Пути.
Разве ты сам не являешься суфием?
У быти из-за отсрочки (платежа) возникает небытие».
135 Сказал я ей: «Сокрытая приятнее тайна друга,
сама ты в содержание рассказа вслушайся:
приятнее будет, когда о тайне (двух) чарующих /букв.: уносящих сердце/
речь зайдет в беседе посторонних».
Она сказала: «Открыто и наго скажи об этом,
лучше на виду, чем скрытно поминать религию.
Подними покрывало и наго скажи, ибо я
не сплю с кумиром в рубахе».
Я сказал: «Коль обнажится Он [у тебя] на глазах,
ни тебя не останется, ни рядом с тобой, ни посередине.
140 Проси желаемое, но в меру проси,
одна соломинка не снесет горы.
Солнце, от которого озарился сей мир,
коль подойдет чуть ближе, то все спалит.
Смуты, волнения и кровопролития не ищи,
более этого о Шамсе Табризи не говори.
Сему несть конца, сначала скажи.
Давай /букв.: пошел/ завершение рассказа изложи».
[О том, как] вали потребовал от падишаха уединения, чтобы постичь страдание наложницы
Он сказал: «Эй, шах, освободи дом,
удали как своих, так и чужих.
145 Пусть никто не подслушивает в прихожих,
чтобы я спросил у наложницы кое-что».
Дом пустым остался, без единой души /букв.: ни одного обитателя/,
никого, кроме врачевателя и кроме все той же больной.
Нежно-нежно сказал он: «Город твой где?
Ведь лечение жителя каждого города отдельно[38].
В городе том из родни кто есть у тебя?
Что тебе близко и связывает тебя?»
Руку он к пульсу ее приложил и, одно-другое,
вновь расспрашивал о Произволе Небес.
150 Когда кому-то колючка /заноза/ в ногу вонзится,
он ногу свою на колено положит.
Концом иглы поищет он конец ее,
а если не найдет, то губами увлажнит ее.
Раз колючка в ноге стала настолько трудно находима,
с колючкой в сердце как быть? Дай же ответ!
Если б колючку в сердце увидел каждый подлец,
когда бы печалям [можно было] одолеть любого [человека]?
Кто-то под хвост ослу колючку приложит,
не зная, как устранить ее, осел начнет скакать.
155 Он скачет, а та колючка крепче вонзается,
нужен некто разумный, чтобы колючку изъять.
Осел для устранения колючки от жжения и боли
навзбрыкивал крупом, сто мест ударив /поранив/[39].
Тот изымающий колючки мудрец (хаким) был искусен,
рукой прощупывая, точку за точкой /место за местом/ проверил.
У наложницы путем рассказа
расспрашивал он о жизни [ее] приятелей.
Мудрецу историй она наговорила, разболтав
о [бывшем] положении, господах, городах и житии[40].
160 На повествование истории ее навострил он ухо,
на пульс и биение его навострил он рассудок:
от имени чьего когда пульс скакнет,
тот и есть устремление души ее в [этом] мире.
Приятелей и города ее перечислив,
затем города другого название он привел.
Сказал он: «Выехав из города своего,
в каком городе жила ты больше всего?»
Название города она сказала, да и то мимоходом,
цвет лица и пульс ее иными не стали.
165 О господах и городах один за одним
вновь говорила она, о месте, хлебе и соли.
Город за городом, дом за домом историю она рассказывала,
ни вена /ни жила/ не дрогнула ее, ни щеки не побледнели.
Пульс ее был в своем состоянии, без нарушения,
пока он не спросил о Самарканде, (который) как канд[41].
Пульс подскочил, лицо зарделось и побледнело,
ибо от одного самаркандца, ювелира, ее отлучили.
От страдалицы мудрец эту тайну узнав,
корень боли и беды [ее] обнаружил.
170 Сказал он: «Улица его какая в квартале?»
«Сар-и пул, сказала она, а улица Гатифар»[42].
Сказал он: «Я узнал, страданье твое в чем состоит, [и] скоро,
избавляя тебя, колдовства покажу.
Радостной будь, беззаботной /букв.: свободной/ и защищенной, ибо я
то сотворю с тобой, что дождь [творит] с лугом.
Я печаль твою снедаю, а ты печалью не снедайся,
к тебе я сострадательнее, чем сто отцов.
Да смотри, об этой тайне ни с кем не говори,
даже если шах у тебя будет много выпытывать.
175 Когда могилой тайне твоей сердце станет,
то желание твое быстрее обретется.
Сказал Посланник о том, что каждый, кто таинство сокрыл,
быстро сочетается с желанием своим[43].
Семя когда в земле скрывается,
таинство его истоком зелени сада становится.
Если б золото и серебро не были укрыты,
когда б они выросли под рудником?»
Обещания и нежности того хакима
сделали страдалицу защищенной от страха.
180 Обещания бывают истинными и сердцу приятными,
обещания бывают мнимыми и тревожными.
Обещанье человека щедрости [стало] сокровищем души,
обещанье нелюдя стало страданием души.
[О том, как] тот вали постиг страдание [наложницы] и доложил падишаху о ее страдании
Затем он встал и отправился к шаху,
шаху о [деле] том чуть-чуть дав знать.
Он сказал: «Мерой [правильной] будет того мужчину
нам доставить сюда из-за этакой боли.
Вызови мужчину-ювелира из того города далекого,
златом и одеждами /букв.: халатом/ ты прельсти его».
[О том, как] падишах отправил посланцев в Самарканд, дабы они привели ювелира
185 Шах отправил в ту сторону двух посланцев,
двух способных и двух умелых, весьма справедливых.
До Самарканда дошли те двое повелителей
к тому ювелиру от шахиншаха вестниками радости:
«Эй, тонких (дел) мастер, исполненный знания,
известно в городах /странах/ стало о тебе /букв.: описание твое/,
Вот, такой-то шах за мастерство ювелира
выбрал тебя, потому что ты превосходен.
Итак, возьми сии (царские) одежды, и золото, и серебро,
если приедешь ты, то будешь избранным и наперсником (надим)».
190 Мужчина, (царской) одежды и денег уйму завидев,
прельстился, с городом и детьми порвав.
Пустился, радуясь, в путь мужчина,
не ведая, что шах нацелился на жизнь его.
Вскочил на арабского коня и радостно поскакал,
ценой за кровь свою халат /одежду/ посчитал.
Эх, отправился он в путешествие, сто [крат] довольный,
сам, своими ногами к Роковому приговору [судьбы][44].
В воображении у него владение, могущество и почет.
Сказал Азраил (عزرایُل) [= Ангел смерти]: «Иди, конечно, ты победишь».
195 Когда прибыл с дороги тот мужчина-чужестранец,
привел его к шаху врачеватель.
К шахиншаху подвели его изящно,
чтобы сгорел он от тиразской свечи[45].
Шах, увидев его, возвеличил весьма,
золота сундук ему преподнеся.
Затем сказал хаким: «О великий султан,
ту наложницу этому господину отдай.
Чтобы наложница, соединившись с ним, приятною стала,
[и] вода соединения его тот огонь отражала».
200 Шах ему пожаловал луноликую ту,
сочетав обоих искателей [интимного] общения (сухбатджуй).
Шесть месяцев сроку провели они счастливо,