Поработаешь, узнаешь.
Слушай, Саша, оставайся, искренне сказал я Лукашову. Хочешь, я попрошу за тебя директора.
Оно тебе надо? Я ведь алкаш Могу отчебучить.
Ты запойный или так?
Пока так.
Давай попробуй. Дел-то много. Отопление надо сделать. Я и не знаю, как подступиться.
У Кости Петухова своя работа, сверхурочно не останется, и вообще ненадёжный мужик. Да и молодой ещё. Ты попроси Емельянова Андрея Сергеевича. Во специалист! В Райцентре работает в комхозе. Но он нарасхват и знает себе цену по нашим расценкам работать не будет.
А как быть?
Придумать что-то надо, сказал Лукашов, пожав плечами.
Незаконное?
Чтоб быстро и хорошо, по закону не получится, но тут как директор посмотрит Пойдём, посмотрим склад, да подпишем скорее акт, чего без толку ходить, всё равно ведь: что есть, то есть, а чего нет, не появится.
Пошли на склад.
Склад у нас хреновый! Вообще, это не склад, а рига. В первый целинный год построили. Видишь, одна половина на нашей территории, а другая за оградой центрального тока, и въезд оттуда, объяснял мне Лукашов, отпирая двери ключами, оставленными Зинаидой Алексеевной.
Действительно, склад был длинным деревянным строением без окон с низкими, будто ушедшими в землю стенами. Нам с Лукашовым, чтобы войти, пришлось нагнуться. В нос мне ударило множество запахов, из которых сильнейшим был запах технической резины. Лукашов включил свет. Благодаря крыше и отсутствию потолка, склад внутри был высоким и просторным. На деревянных стеллажах двух центральных на обе стороны и двух пристенных в коробках, ящиках и просто навалом лежали запчасти, на стенах на крюках висели комбайновские ремни, источая господствующий запах.
Будешь смотреть?
Зачем? По ходу дела узнаю, что у вас есть.
Правильно! Зинка этого сама не знает. Весь дефицит свечи, автомобильные лампочки, крестовины, подшипники в избушке. Она на них сидит как наседка на яйцах.
Рядом со складом стоял сарай, вокруг которого валялось несколько огромных покрышек без камер от комбайнов и тракторов К-700:
Камеры в сарае, пояснил Лукашов. Колёса поменьше тоже там. Эти не вошли. Знаю, что не положено так резину хранить, но по-другому не получается. Но это временно. Директор купил три пневмогаража, осенью должны смонтировать. Пойдём Зинкино рабочее место покажу.
В десяти шагах от колёсного склада стояла огромная круглая башня из красного кирпича с железной островерхой крышей, выкрашенной в зелёный цвет. Что-то в ней было от башен средневековых городов. Узкие, словно бойницы, окна довершали сходство.
Это мельница, пояснил мне мой гид. Слышишь, двигатель работает, Гошка Ламков муку на ферму мелет.
К башне прилепилась крохотная саманная избушка, с деревянной верандой, выкрашенной сильно облупившейся зелёной краской.
Ну вот, тут она и сидит Зинаида Алексеевна, сказал Лукашов, впуская меня в избушку. Понравилась тебе?
Что ты! Нет слов, как хороша!
Ну ты того Учти, люблю я её.
Нечего мне учитывать, у меня жена есть.
Всё пространство внутри избушки занимали большой квадратный стол и печь. На столе стояли ящики с картотекой, лежали каталоги и стопка папок с бумагами; над столом на стене висел шкаф. Свет проникал в малюсенькое квадратное окно, забранное решёткой из металлической полоски. Против Зининого места было ещё одно крохотное оконце, выходившее на веранду, через которое была видна складская дверь.
Печку она сама топит?
А кто ж ещё?!
Слушай Жалко. Красивая женщина
А что делать? Ей и тяжести приходится таскать, когда привозка.
А ты что ж людей не даёшь? Саша! Такие женщины достояние страны!
Я понимаю. А где я возьму людей? И мне жалко: прихожу зимой, а у неё нос в саже.
Слушай, нет слов!
Она и дома печь топит, дрова колет, уголь таскает. Хозяйство у неё корова, куры
Мужика надо на такую должность.
Был до неё мужик Иван Михайлович Черняков. Хотели выгнать да не успели. Погиб.
Другого бы мужика поставили!
Не знаешь ты людей! Поставь мужика он же пропьёт всё! У нас и аккумуляторщица женщина. Надежда Сергеевна. Она сейчас в отпуске.
Да вы что, сдурели что ли! Аккумуляторщик особо вредная профессия!
А для мужика не просто вредная, а смертельно вредная. До Надежды Сергеевны-то был мужик, Лёшка Пичейкин, так он не просыхал и умер от цирроза печени. При прежнем заведующим и кочегары были бабёнки. Зимой топят, летом ремонтом занимаются: моют, белят, штукатурят, если надо. Вообще наши мужики дерьмо во всех отношениях. Знаешь, что Зинка говорит? У нашего Ваньки нос картошкой, гармошкой, а у кавказца нос с горбинкой, дубинкой.
Фу, как цинично!
Мне даже её цинизм нравится.
А что ты имел ввиду: и замужем, и не замужем?
Кавказцы у неё живут Целая бригада. А их бригадир В общем, понял?
В общем это не моё дело.
Перед обедом в, ставшем моим, кабинете я подписал акты приёмки-передачи и освободил Лукашова от заведования мастерской, взвалив этот груз на себя. Я уже чувствовал, что он ох как нелёгок.
Саша, сказал я, поставив последнюю закорючку, право, оставайся! Не знаю почему, но ты мне симпатичен. Ей богу, сработаемся!
Подумаю, ответил Лукашов. Правду сказать, не хочу я уходить. Сгоряча я давеча брякнул. Мне ведь каждый день надо её видеть. Увижу, что идёт на работу, я и успокоюсь, а пропущу, выйду из мастерской, взгляну на склад: дверь в избушку открыта, легко на душе станет жизнь продолжается. Ты уж смотри, не выдай меня.
Будь спокоен, Александр Леонтьевич!
Что, Санька? Передал мастерскую? спросила вошедшая Зинаида Алексеевна.
Передал. Саблин подпишет акт, и я свободен
Вертай ключи! Никто меня не спрашивал?
Не спрашивал. Я тебе на бумажке написал, кому чего выдал. На столе у тебя лежит.
Спасибо табе. Пойду трудиться
Лукашов вышел за ней, но через пять минут вернулся:
Володя, можно я кое-что отсюда заберу.
Ради бога!
Он открыл ящики теперь уже моего стола, перебрал лежавшие там бумаги и старинные плакаты, почесал затылок и сказал:
Странно! Куда ж я её забесил?!
Потерял что-то?
Ты не видел такую тоненькую белую папку, завязанную тесёмками?
Помилуй, при мне эти ящики первый раз открываются!
Куда ж она делась?!
В шкафу посмотри. Что, важная папка?
Да как сказать? Для меня важная.
Лукашов перебрал книги и бумаги, находившиеся в шкафу, но так и не нашёл никакой папки. Ушёл он весьма огорчённый.
После обеда приехал Сашка Костин и к вечеру подключил на многострадальном ветровском тракторе электрооборудование. Мы с Лукашовым и Берлисом, чем могли, ему помогали. С львиным рыком, прокатившемся в вечерней тишине по всему посёлку, выехал богатырь из ворот мастерской.
Ну что, Володя, по домам? спросил Лукашов.
По домам, ответил я, засовывая в брючный карман ключи от мастерской. Не разбомбят его ещё раз?
Фары ребятня может побить! В прошлом году на машинном дворе из рогаток, как по мишеням стреляли. Десять комбайновских фар побили. Да будем надеяться.
И вдруг Александр Леонтьевич побледнел, уставившись на дорогу, по которой двигалось пять или шесть жгучих брюнетов, громко разговаривая на непонятном языке.
Ты что, Саша?
А? вздрогнул он и очнулся.
Кто это?
Это? Зинкины квартиранты.
Когда я пришёл домой, солнце уже село. Над совхозом рдел закат. Из дворов соседней улицы слышались мычания коров и звон подойников.
Столовая закрыта, съестного у меня, кроме булки хлеба, не было, я вспомнил о договоре с Региной Кондратьевной и отправился к Шнайдерам за молоком.
Дом их был кирпичный, на два хозяина, причём половина Шнайдеров была оштукатурена и белоснежно окрашена извёсткой, а вторая половина не встречалась с побелочной кистью лет пятнадцать.
Регину Кондратьевну я застал только что вставшей с маленькой доильной скамеечки, которая была у неё в одной руке, во второй она несла полный подойник молока с шапкой пузырчатой пены. Черно-пёстрая корова, зажмурив глаза, пережёвывала жвачку, вторая, уже подоенная красно-пёстрая симменталка, предавалась этому удовольствию лёжа.