Похвист, считающийся у славян свирепым богом бури и ветра, сдержал собственный шаг возле не менее могутного с густой размашистой кроной платана, чей зеленовато-серый ствол наблюдался так-таки внушительной фигурой, тут не уступающей в силе старшему из сыновей Стрибога. Крупные клиновидные листья в большинстве своем оливковые, пламеннокрасные, охристо-бурые всего лишь от явления ветра наблюдаемо заколыхались, зашуршали промеж друг друга, а некие и вовсе испуганно сорвались со все еще юных боковых побегов дерева и направили свое ленивое веяние вниз к земле. Не переставая в той стежке перешептываться с тягучими полосами бледно-желтого солнечного света, местами выскользнувшего из прорех аспидно-серой небесной хмари. Ажурная ледяная корка, на которую притулился первый упавший и прямо-таки медвяный лист, с удивительными сквозными многочисленными и вовсе крошечными отверстиями внутри нее, гулко хрустнула под подошвой черного кожаного сапога Позвизда, и, пойдя мелкими трещинками, выкурилась от коснувшегося и все поколь теплого солнечного лучика, отдельными кудельками пара.
Старший из сынов Стрибога, убеленный сединами и необоримый северный ветер, чуть слышно хмыкнул, вроде как, улыбнувшись в свои дымчатого оттенка усы, полностью скрывающие рот, и с тем качнул в дотягивающейся до груди бороде закручивающиеся в отдельные завитки пушистые гирлянды изморози, ссыпав из них миниатюрные зернятки льда. Хотя того воздушного реяния крошечных шестиугольных снежинок покрывших почву серебристой кисейной фатой инея, не заметил не только Посвист, но и люди живущие в городе. Ибо в той колготне они пропустили душное лето, плаксивую осень и приход в хрустально-белых одеждах богини зимы Мары. Они не увидели, как и те редкие зажатые в городских тисках деревья сменили свои изумрудные наряды на шафранные, искрасна-желтые, а после рыжевато-коричневые.
Похвист легонечко качнул плечами, словно пробуя мощь, и единожды колыхнул на них накинутый плащ, стянутый на груди крупной свинцовой пряжкой, в кой вились черно-серые пары, в свой черед покрывающие клубами туманов и само его полотнище. И от этого неспешного движения внезапно принялась стлаться в разных направлениях досель курящаяся густая серая с синеватым отливом пелена. Медлительным, изящным поземным туманищем нависая над земной поверхностью, она стала малозаметно колыхать внутри сей взвеси и вовсе мельчайшие рафиды льда, подхваченные с полов плаща бога.
И тотчас порыв ветра не столь значимый, пустяшный, да и только, подхватил лежащую на земле листву, и, вскинув ее вверх, закружил в едином хороводе со стелющейся дымкой. Вроде как вырывая из нее крохотные капельки и ими уже обламывая хрустящую листву на тончайшие укрухи, заскрипевшие своей изразцовой филигранностью.
Позвизд, влеготку выдохнул и сизо-серые до плеч его волосы, усеянные меленькими палочками, крупинками, зернятками, а то и хлопьями снега, затрепетали, принявшись нагнетать плотность туманных испарений кругом. Кажется, мигом погодя кои тягучими пепельно-серыми лепестками поднялись вверх и слились в единое целостное полотнище с небосводом, заслонив собой не только досель правящее в нем ненастье, но и малые прорехи скрезь которые сеялись солнечные лучи. Вязкое, насыщенное водами марево оплело дома, остановки, машины, укутало в серебристые тканые шали деревья и кустарники, прикрыло мохнатыми сурьмяными покрывалами побуревший опад, и выглядывающие из почерневшей земли все еще малахитовые плоские листья собачьей травы.
Еще ни более мгновения и правящий паморок увеличив собственную интенсивность, создал свинцовые, как и глаза старшего сына Стрибога, кучные туманообразные облака, скрывшие видимость не только небес, но и самой земли, местами припорошенные все еще сверкающим бисером льда, ссыпавшимся в какой-то момент с густых, вихрастых, оловянно-серых бровей Посвиста. И в той парной мгле оставив для наблюдения лишь монументальную фигуру бога бури и ветра, да такого же величественного платана.
Ледяные узоры на высоком, широком челе Похвиста, залегающие глубокими морщинами, слегка надломились, пошли мельчайшими паутинками по всей его и тут серо-дымчатой коже, когда он самую чуточку и словно в изумление приподнял кучные свои брови. И с тем созерцаемо на его лбу сдвинулось очелье, сейчас в отличие от тех же славян не являющейся обережной повязкой, а всего только бывшее головным убором. И сразу сам воздух, стоящий стеной дымчатой мари наполнился ароматом зимнего ветра, прелой листвы и горечью городского асфальта. В той глухой, тягучей пелене гася все звуки, не только пение птиц, говор людей, но и дыхание самого Позвизда, что и оставляя в звучание так лишь беспокойный скрежет шин о влажное асфальтное полотно
Таким образом, демонстрируя, что здесь, в Краснодаре, и сам старший из сынов Стрибога вместо снежных покрывал, что и ссыплет на оземь этой зимой всего-навсего незначительное просо белого инея, обернет ветви деревьев, кустарников, провода, одежды людей слоистой голубоватой наледью или только затянет само пространство наблюдения сырыми, пухлыми клоками мары
В той плотной мге обещая людям скорое приближение весны!
КОНЕЦ.г. Краснодар, декабрь 2019гогненная серенада
Люблю я костер! не знаю как Вы, а я люблю
Костер, костерок, костерчик, кострище, огнище и даже теплина
Люблю смотреть как по деревянным поленцам, затканным все поколь буровато-серой корой с тонкими трещинками, танцуют, плавно покачивая, словно бедрами и плечами, легошенько взмахивая руками, лепестки золотистого пламени. Огонь вальяжно опускается на присядки, искрометно плескается вверх и тотчас в разные стороны, охватывая верхний покров чурочек, наблюдаемо меняя на них свинцовые тона на сизо-черные. Он семенит на месте, перескакивает с одной головни на другую, вращается ветроворотом, вздымая из-под себя ядрено-алые мельчайшие зачатки полымя, а после и вовсе рукоплещет собственному сиянию и стелющемуся над ним агатовому небу, такому же привольному как и вся русская земля.
Раньше люди частенько сидели у костра
Не только когда они представлялись нам дикими покрытыми косматыми волосами, в шкурах животных, с дубинами в руках, неотрывно наблюдающие как жарится в кострищах их добыча, но и когда жили в собранных из рубленных бревен домах, греясь у печей, тепло которых сотворял тлеющий в топке огнь. И даже тогда, когда пламя обуздали газовые горелки, костры зажигали в пионерских лагерях, на туристических привалах или на стоянках геологов, продолжая не только любоваться багряными лохмотками огнища, но и согреваясь, насыщаясь его пылкостью.
Мое детство также прошло под символом костерка. Хотя я и выросла в центре города-миллионика, где летними ночами лишь стылые воды, струящиеся по бетонным арыкам с ледников Заилийского Алатау, даровали прохладу. Потоки живительной влаги неспешно взбалтывали мельчайшие капли внутри собственных масс и с тем, ровно перемешивали колыбельные русского и казахского народа так, что на смену:
«Әлди-әлди, ақ бөпем,
Ақ бесікке жат, бөпем!»
непременно приходило:
«Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю».
Впрочем, еще за долго до того колыбельного распева, когда ночь только шептала о себе, а солнечный диск, снизив ослепительное сияние, едва коснулся каменных горных круч, прикрытых сверху блестяще-ледяными конусообразными шляпами-калпаками (столь популярных у казахских мужчин) и подсветив прозрачно-голубое поднебесье марными мазками акварели, ребятня нашего восьмиквартирного дома (высыпавшая во двор еще поутру) шла в неработающий старый бассейн. Общими усилиями, собрав тонкие сучья, ветки и даже полешки, прихватив из квартир картошку, соль, хлеб, мы разводили костерчик. И обступив его со всех сторон, беспокойно ожидали, когда в чубатых черных головешках можно будет упрятать картошку, а после все еще полусырую, густо посыпая белой, как снег, солью, съесть, не забыв притом откусить ноздреватый ломтик ржаного хлеба.