Только часу в четвертом рассчитался Подпругин за ужин и стал уходить из столовой со своими застольниками. От выпитого вина он не совсем твердо стоял на ногах и покачивался. Двум лакеям дал он на чай по три рубля и сказал:
Будете знать теперь, что меня зовут Анемподист Вавилыч.
Да как же, Анемподист Вавилыч, я и раньше вас знал, да так, затмение какое-то нашло, конфузливо отвечал лакей, провинившийся в том, что не знал, как зовут Подпругина.
Все направились в швейцарскую. Швейцару, записавшему Подпругина гостем на имя Бобруйского, Подпругин тоже кинул на конторку трехрублевку и наставительно произнес:
И прошу уж впредь меня не спрашивать, на чье имя вхожу в клуб. Всегда буду ходить на имя моего друга-приятеля Михаила Денисыча. Шубу! крикнул он у вешалки.
Помощник швейцара со всех ног бросился подавать ему шубу.
Вот этот знает меня, пригляделся, самодовольно заметил Подпругин, суя ему рублевую бумажку в руку. А давеча в столовой я приказываю лакею, чтобы повара позвал ко мне, а он таращит на меня глаза и спрашивает, как моя фамилия. Дурак! Итак, господа, во вторник ко мне продолжал он, обращаясь к Тутыщеву, Бобруйскому, Самоходову и Черемаеву.
Постараемся, постараемся, был ответ.
Да что тут старания! Вы без стараниев. Записок писать не буду.
Какие же записки на журфикс!
Подпругин запахнул шубу и предложил:
Кому со мной по дороге в Захарьевскую? Я в карете и подвезти могу.
Вызвался Черемаев. Распрощавшись со всеми, Подпругин сел с ним в карету. Швейцар захлопнул дверцу, и карета помчалась.
Вот дурак-то! проговорил Бобруйский, смотря вслед карете.
Нет, он не дурак. Смотрите, какие дела он ведет! А просто бахвал, мягко возразил Тутыщев.
Но все-таки бахвал глупый. Как же он не замечает, что все это его бахвальство смешно.
Самообольгцен очень, тщеславен. Почти все тщеславные люди думают, что никто не замечает их выходок, пояснил Самоходов, застегивая верхнюю пуговицу у своего мехового пальто.
Они начали нанимать извозчиков.
IX
Утром Подпругин, как обыкновенно, проснулся рано. Ноябрьское утро еще только брезжило свет, а он уж проснулся. Где бы Подпругин с вечера долго ни сидел, а по старой рабочей привычке он всегда просыпался не позже восьми часов утра, а летом еще ранее. Камердинер его Илья, служивший раньше у какого-то графа, несколько раз рассказывал ему, что хорошие господа, обыкновенно, рано не встают, но Подпругин, принимавший близко к сердцу все, что делают «хорошие господа», на этот предмет не обращал никакого внимания. Проснувшись, он позвонил и тотчас же отдал приказ явившемуся камердинеру:
Умываться и чаю
Спустив с кровати ноги в туфли, он тотчас же направился в уборную, а камердинер пошел за ним следом с полотенцем. Умывшись около мраморного умывальника, дающего воду прямо из водопровода, он надел шелковый халат, причесал волосы перед зеркалом и, перейдя опять в спальную, стал на молитву перед образом. Пока он крестился и клал земные поклоны, камердинер отправился за чаем.
Чай был сервирован в кабинете на круглом столе, где раскладывались обыкновенно полученные журналы и газеты. Светила лампа. На серебряном подносе стояли только два серебряных чайника один с чаем, а другой с кипятком, помещались такая же сахарница с дешевенькими трактирными щипчиками для раскалывания сахара и стакан на блюдечке. Это был первый утренний чай Подпругина. Второй чай он пил в столовой, с женой, которая вставала позднее его, около одиннадцати часов утра, и пил уже при полной сервировке и при самоваре.
Позови сюда полковника, отдал Подпругин приказ камердинеру, усаживаясь за чай.
Максим Иванович, я думаю, еще спят, робко заметил камердинер про полковника Алтунского.
Спит, так пусть разбудят его. Что это такое, в самом деле! Вчера зову гости у него, сегодня зову спит. Мне он нужен ну, пусть и приходит.
Камердинер удалился. Подпругин принялся за чаепитие. Пил он чай, наливая его на блюдечко и жадно схлебывая, пил вприкуску.
Камердинер вернулся и доложил:
Насилу достучался-с. Сказали, что придут в десять часов.
Подпругин взглянул на дорогие бронзовые часы на камине. Часы показывали половину девятого.
Ну вот! воскликнул он. Что же я один до десяти-то часов делать буду!
В девять часов массажист придет, сказал камердинер.
Ах да. Стало быть, и хорошо, что Алтунский-то промедлит.
Подпругин налил себе второй стакан чаю и развернул вчерашнюю газету.
Прикажете сегодня, стало быть, принять массажиста?
Да, да Пусть он меня поломает. У меня сегодня затылок болит.
Не прикажете ли тогда лимончику к чаю? Кисленькое очень помогает.
Ты знаешь ведь, что я по утрам чаю с лимоном не пью!
Нет, я к тому, что вроде лекарствия, так как у вас голова со вчерашнего
Что со вчерашнего? Что? закричал на камердинера Подпругин. Что ж, я вчера пьян был, по-твоему, что ли?!
Нет, я к тому, что вы сами сказали, что голова
Затылок, а не голова. Ну, уходи. Больше мне тебя не надо.
Подпругин стал читать газету, но ему не читалось. В голову лез предстоящий журфикс. Он сильно занимал его. Подпругин отложил газету, поднялся со стула, перешел к письменному столу, взял оттуда лист бумаги и карандаш и, вернувшись на старое место, стал писать карандашом, кого он звал вчера к себе на журфиксы. Через минуту он прочитал:
Бутыхов, Бобруйский, Самоходов, Гвоздь Гвоздевский, Тутыщев, Черемаев. Шесть человек, сосчитал он. Нет, этого мало. Ежели Алтунского и меня прибавить, то и то будет только восемь. Два стола в винт есть, но этого мало. Да, впрочем, актер Черемаев в винт не играет, соображал он. Да и звал-то я его для того, чтобы он за ужином нам что-нибудь прочитал и позабавил нас. Гм!.. Даже двух столов еще нет. Надо еще кой-кого пригласить. А откуда их взять-то? Кого пригласить-то? Он задумался. Биржевых разве кого покрупнее пригласить? рассуждал он, бормоча вслух. Непременно надо биржевых. Без них нельзя. Да и лучше. Пусть посмотрят, какой у меня сорт гостей. Поваляева Алексея Порфирьевича пригласить, так это такой туз, что генералу не уступит. Одно только, что он никуда не ездит, вот беда. «Ко мне, говорит, милости просим, а сам я уж извините». Тоже ведь коммерции советник и всякими орденами обвешан. Надо сделать визит и поклониться. Завзорова надо пригласить. Этот даром что из купцов, а по бакенбардам министр. Тоже не любит купеческого общества. Тоже и этому придется кланяться и особенно просить. К нужным чиновникам и генералам ездит, а к своему брату тоже не любит. Да вот уж и я не люблю простых купцов, как в настоящие люди вышел. Отчего это так? Подпругин опять задумался. Биржевых-то тузов, пожалуй, еще труднее, чем генералов, к себе залучить, решил он. Генералы теперь есть такие, что хорошее угощение иным в диво, ну а нашим биржевым ведь ничего не в диво. Ну да надо постараться. Вот Алтунский тоже пусть кого-нибудь придумает. Я считаю так, что на журфикс человек двенадцать пятнадцать надо. Меньше нельзя. Фасона хорошего не выйдет. Но Алтунский, Алтунский И чего это он спит, подлец, до сих пор!
Подпругин рассердился и стукнул кулаком по столу так, что посуда на подносе задребезжала.
Вошел лакей и доложил:
Массажист пришел.
Зови! встрепенулся Подпругин, встал и сбросил с себя халат, очутившись в одном нижнем белье.
В дверях показался массажист. Это был плотный, коренастый, черный, как жук, с большой окладистой черной бородой человек и с курчавыми черными же волосами. Одет он был в черный сюртук, застегнутый на все пуговицы, в руках держал барашковую шапку и кланялся.
Здравствуйте, мусье Чревов, сказал ему Подпругин и протянул руку.
Давненько уж мы с вами не занимались, Анемподист Вавилыч, проговорил Чревов, хватая обеими руками руку Подпругина.