Я тебе не сказала правды тогда, говорит мама с табурета, но я сделала это ради твоего же блага. Я хотела, чтобы ты помнила папу хорошим. Чтобы тебя вся эта грязь не касалась В той ситуации это было самое лучшее, что я могла для тебя для нас с тобой сделать, мама подходит к окну и смотрит во двор, как будто кого-то ждет. Я, наверное, виновата перед тобой.
Во дворе между пальмами кто-то натянул веревку с мокрым бельем. С семейными трусами и майками. А на скамейках сидят старушки и кричат своим внукам, чтобы они не хватали Степана за лапы. Но внуки все равно хватают этого Степана.
Прости.
Я подхожу к маме у нее уставшее белое лицо без косметики, и она похожа на медузу, которую вышвырнуло прибоем на берег.
Обещай, что никогда больше меня не обманешь.
Обещаю, кивает мама.
Она никогда не пользуется косметикой. Только ночным кремом, который вкусно пахнет какими-то цветами. Так пахнет на лугу в километре от Фирсовки, когда июль и только что прошла гроза.
Мне хочется обнять маму, но вместо этого я говорю:
Папа меня в гости позвал.
Нет.
Ну мама!
Даже и не думай, она моментально становится прежним черствым батоном.
Но почему? к горлу опять подкатывает злобный шарик. Я вскакиваю.
Сиди, командует мама. Иногда мне кажется, она путает меня с собачонкой. Ты не будешь с ним общаться. Я запрещаю, понятно?
Понятно.
Мой руки, и будем ужинать.
Не хочу, говорю я и иду в комнату, но на пороге останавливаюсь. Дверь в комнату Глафиры Леопольдовны быстренько закрывается.
Мама, а баба Лиза?..
Мама качает головой.
Я не стала спрашивать у нее, отчего умерла бабушка. Мне почему-то было уже все равно.
* * *
А с папой мы все-таки стали общаться. Все вышло из-за школы. Вернее, из-за тети Боти. Это она рассказала папе, что мы вернулись в город и что меня не берут в школу.
Кто тебя за язык тянул? злилась мама. Мне не нужны его подачки и покровительство!
Причем тут ты, вообще? спокойно возражает тетя Ботя.
Она сидит на моей кровати и подпиливает ногти. Они у нее длиннющие, как у Дожи Кэт.
Ты лучше о дочери задумайся так, на секундочку. Данил, между прочим, не последний человек сейчас в городе.
Тетя Ботя училась с моим папой в одном классе, а с мамой на одном курсе в пединституте. Это она маму с ним познакомила, когда они еще были студентами. По папиной просьбе он маму один раз увидел и сразу влюбился.
Он сейчас, знаешь, как развернулся? На днях опять купил заводик, в «Краснодарской правде» про это целая статья. У него недвижимости по всей Европе понатыкано, как грибов после дождя!
Господи, да какая мне разница? перебивает мама. Кто он теперь, что он? Где он был раньше? Он все эти годы, вообще, думал о Вале? Он хоть копейкой нам помог?
Ты же сама отказалась от алиментов, парирует тетя Ботя. Не надо его во всех смертных грехах винить.
Мама молчит, не отвечает. Она чувствует, что тетя Ботя на папиной стороне, и это ее бесит.
Ладно, ты свою гордость-то поумерь! О Валентине думай в первую очередь. Ты хоть в курсе, что это за школа? Элитная, языковая! говорит тетя Ботя с особым ударением и кладет пилочку в сумку. Там половина педсостава носители языка. В нее абы кому с улицы не попасть там обучение стоит бешеных денег. Оттуда после восьмого класса в Англию прямая дорога. Учеников в любой колледж берут с распростертыми объятиями, а там и Кэмбридж не за горами. У них там, мне Пахомов рассказывал, чуть ли не золотые унитазы в туалетах стоят. Компьютеров больше, чем самих детей. А знаешь, сколько там нашему брату в месяц платят?
Не знаю и знать не хочу.
Ну и дура. Господи, да что я тебя за лучшую жизнь агитирую! Делать мне больше нечего
Но мама дурой никогда не была. И она, в конце концов, согласилась.
Через неделю я иду в новую школу! Ура!
Надо все-таки выпросить у нее тушь.
* * *
Мы сидим на лавочке в парке и дышим морским воздухом.
Лиза, а что мы будем сегодня делать?
Ничего. Ты когда-нибудь делала ничего?
Нет, это как? Я, конечно, немного удивлена, но не очень. Я уже привыкла, что бабушка часто говорит или спрашивает о всяких необычных вещах. Например, видела ли я, как ходят деревья? Или мечтала ли я когда-нибудь стать аквариумом?
Вот только представь: ты аквариум. В тебе много чистой воды, камешки, водоросли, живые рыбы! Ты круглая и прозрачная, и каждый день уже просто одним своим существованием ты творишь добро.
Как это делать ничего, Лиза?
Вон, видишь того человека, в шляпе?
Какое у него злое лицо. Я смотрю на мужчину у киоска с мороженым. Он только что к нему подошел и теперь пытается протиснуться к окошку без очереди. Лицо у него бордовое, оно блестит от солнца.
А как ты думаешь, почему злое?
Ну, не знаю. Просто он злой, вот и все.
Да? с сомнением спрашивает бабушка. А мне кажется, его кто-то обидел. Может, от него ушла жена или начальник на него накричал
Я присматриваюсь к мужчине повнимательней. После бабушкиных слов его лицо почему-то уже не кажется мне таким злым. Скорее, каким-то потерянным.
Я знаю! кричу я. У него ребенок в больнице, вон в той на углу, и он попросил у него мороженого! Ему очень захотелось мороженого! И вот его отец побежал, чтобы успеть до операции, побежал а тут очередь, а он очень торопится! Поэтому и толкается, он же спешит!
Бабушка неопределенно поводит плечами. Мужчина наконец-то пролазит к окошку, покупает четыре стаканчика и быстро уходит.
Мы с Лизой встаем и идем за ним.
Мужчина шагает широко, мы еле поспеваем. Мороженое у него тает, капает на асфальт. Мужчина проходит мимо больницы, и мне становится неловко перед бабушкой, что я неправильно угадала. И в то же время ужасно интересно! Мы прямо частные сыщики!
Это не ребенку, говорю я. Это для его жены, чтоб она простила и вернулась к нему.
Бабушка не отвечает. Она просто идет за этим человеком, идет так быстро, как будто от этого зависит чья-то судьба.
Мужчина в шляпе ныряет во двор следом мы. Он подходит к подъезду, набирает на двери код и входит внутрь. Я кидаюсь за ним, чтобы придержать дверь, и мы юркаем в прохладный полумрак.
Слышно, как мужчина поднимается на последний этаж и звенит там ключами. На ступеньках молочные капли. Дверь захлопывается, и все замирает. Какое-то время мы ждем, но больше ничего интересного не происходит.
Мы ждем еще чуть-чуть, а потом поднимаемся на пятый этаж. Обычная дверь с резиновым ковриком.
Бабушка резко жмет на звонок.
Лиза, ты что?! ужасаюсь я. Мой первый порыв кинуться вниз по лестнице.
Здравствуйте, когда открывается дверь, говорит Лиза. Извините, вы тут все закапали.
Это мы сейчас, мы мигом суетится мужчина.
Он теперь без шляпы. Он лысый, и кожа у него на голове тоже бордовая так бывает после сильного ожога. Не солнечного, а настоящего от огня. Я смотрю на его руки в длинных рукавах они такие же, как будто не кожа, а твердый бордовый пластилин. Мужчина больше мне не кажется злым, наоборот, он улыбается. Моцарт, а ну, обжора, поди приберись!
Из квартиры, покачиваясь, выходит толстый лохматый Моцарт и слизывает с лестницы белые капли.
А потом мы заходим в эту чужую квартиру, проходим на чужую кухню и пьем чай. Солнце садится, опуская на город оранжевую занавеску.
На кухонном столе стоит ваза, формой похожая на сосиску. Я протягиваю руку, чтобы проверить, сосиска ли она на ощупь.
Мужчина рассказывает о том, что он скоро умрет и завещает свой труп медицине. Я представляю, как студенты будут резать его на мелкие кусочки, и мне становится не по себе С Лизой всегда так, что-то в ней есть такое она кого угодно разговорит и подружится тоже с кем угодно.
Мы и с этим мужчиной потом подружились, его звали Валиком. Мы еще три раза ходили к нему в гости, пока Валик не умер. Моцарта бабушка хотела забрать к нам, но не успела он потом тоже вскоре умер. Не от ожогов, конечно, по другой причине.
А мне понравилось, сказала я в тот раз бабушке, когда мы вышли из подъезда и снова стали дышать морским воздухом. Надо почаще делать ничего.