Странный наследник Пушкина
Рассказы
Хорхэ Планчэ Кобас
© Хорхэ Планчэ Кобас, 2023
ISBN 978-5-0062-0357-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Странный наследник Пушкина
I
Париж, конечно, стоит одной мессы, согласился Дуранд и решительно вышел из раздевалки. Я пошел за ним и мы оказались в полутемном коридоре, в конце которого под слабым светом какой-то лампочки стоял один пожилой человек. Мы были в зеленных и слишком широких халатах, и друг над другом насмеялись из-за смешного вида, принятого нами с такой одеждой, когда сухой голос мужчины вернул нас к реальности и мы сразу поняли, что осталось очень мало секунд для начала жуткой миссии, которая заставила нас посетить такое мрачное место.
Первый труп никогда не забывается, объявил мужчина, задерживаясь перед одной из двух глыб, которые лежали на кушетках, преграждавших нам ход, и вдруг внутри у меня возник тот самый страх, испытаемый мной несколько дней назад, когда Дидиер пытался убедить меня о том, что только в одном морге возможно заработать быстро много денег.
Мне ужасно побывать в больницах, признался я со всей искренностью, но мой панамский приятель, продолжая свое подавляющее обьяснение, настойчиво повторял одну и ту же мысль: для нас негде получить быстрее хорошую сумму денег, чем в морге.
С таким же убеждением Дуранд и я направились в одну клинику, где мы представились как два иностранные студента медицины, желающие приобрести навык по рассечению трупов.
Начнем работу, ребята, сказал мужчина в то же время как с ловким движением обеих рук снял грязную простиню, с которой было покрыто то, что для нас должно быть незабываемым трупом.
Я, почему-то, был готов увидеть сухощавое тельце какой-то старухи с шеей сломанной ударом топора или что-нибуть еще ужаснее, как гнилое лицо одного алкоголика, умерщего от смертного тоха проказы. Однако, к моему удивлению, перед моими глазами появилась одна молодая женщина более походящая на спящую красавицу какого-то детского рассказа, чем на покойницу.
«Она жива», подумал я с твердым подозрением, что такая сцена была придумана каким- нибудь шутником, который тихо ждал, чтобы засмеяться качающимися челюстями, миг когда женщина откроет свои веки и с ее воскресщими глазами посмотрит прямо в зрачки моего друга, кого наверно волновало такое же сомнение волнующее меня, и кто стоял у кушеток как бы не веря еще, что он перед одним трупом.
«Нет, она не мертвая», сказал я самому себе, и перечислил три доказательства с целью оправдать мое неверие. Первым было полное отсутствие какого-то следа насилия в теле женщины, какой-то раны, при видении которой лучше понимать нелогическое поступление в морг такого тела. Другим было цвет ее лица, слишком белый для любого человеческого существа, ведь, в сущности, это как бы ненормальная белизна придавала ей вид фарфоровой кукли, при котором правдивость сцены очень ослабилась. И последним стало, просто-напросто, мое отрицание, мое несогласие с идеей, что жизнь была способна допустить такое недопустимое дело, такой позор, как преждевременно покинуть столь восхитительное тело.
Никогда не чувствуете боязнь перед телом голой женщины, посоветовал нас пожилой человек, и дальше, с новым движением своих рук, велел нам перевести труп к металлическому столу, находившемуся в центре палаты. И даже тогда, когда мои пальцы тронули женщину и узнали стянутость ее кожи, я не смел признать ее смерть. Мне было трудно понимать, что этот чуть не совершенный женский овал лица, и эти круглые и увлекательные груди, и этот захватывающий контраст между чернотой лобка женщины и белизной своих широких бедер, что все это пересталось существовать, что все это было как спектакль некоторых звезв вымерших тысячи лет назад, хотя и еше были способны ослепить наивных наблюдателей тверди с их мимолетними вспышками.
Только после того, как мужчина передал нам две пары резиновых перчаток с просьбой надевать их, и потом он сам вкладывал свои пальцы в другие перчатки, сомнения о смерти женщины оставили меня, однако все-таки я был очень смущен, когда в руках мужчины появилось что-то похоже на маленький топор, с помощью которого он стал открыть в женском животе одну узкую канавку откуда, как вино из бутылки, сразу возникла кровь. И возникновение крови как-то испугало меня. Смотря, как она красила со своим винным цветом белую кожу умершей женщины, правую руку в перчатке, с которой пожилой человек что-то искал внутри канавки, и тоже поверхности металлического подноса, где он немедленно положил все, что его пальцы могли найти в животе трупа, мне вдруг позакалось, что мы на самом деле совершаем убийство. Потому что мне пришла в голову очень невероятная мысль. Я стал подумать о возможности умереть дважды и считал, что этой женщине был передан такой дар. Так, причина ее первой смерти мне было неизвестной, но я знал одну вещь: она умерла еше раз из-за нас. Особенно из-за тщательной работы рук пожилого человека. Он руководил нашей преступной тройкой. И, после осознания этого, меня охватило очень сильное ощущение сочувствия, смешанное с каким-то любопытством. «Каков был цвет ее закрытых глаз? мысленно спросил я. Правда ли, что они больше никогда не будут смотреть ни на что?»
Итак, пока мужчина выполнял свою задачу, Дуранд и я как-то старались держать труп, думая, что мы были обязаны помогать ему в чем-нибудь, но все наши усилия оказались на самом деле бесполезными из-за того, что мы просто смотрели во все глаза и я сам еще не знаю, откуда мы собрали силы тогда, чтобы стать свидетелями такого разчленения. Возможно, больше чем держать труп, мы твердо цеплялись за его руки, чтобы не убежать оттуда. Хотя, в конце концов, меня тоже парализовал простой контакт с жесткой кожи покойницы. Может быть, и поэтому с видением всех внутренностей трупа вдруг у меня ожило воспоминание об одном вечере моего детства, когда я стоял в маленьком дворе бабушкиного дома и передо мной происходило очень жестокое, для меня, событие.
Вначале мне было интересно смотреть, как в одном углу двора и с помощью своих двух братьев мой отец неудачно пытался загнать одного поросенка. И как несколько минут позже им удалось поймать кричащего животного и, втроем, класть его на какой-то столик, где мой дед достиг замолчать его жалкие вопли после того, как он воткнул свой нож в свиную грудь. Мне тоже было интересно смотреть, как один из моих дядей успел собрать в какой-то посуде кровь, текущую из раны животного. И как потом мой отец и его братья стали снимать с другими ножами шкуру из тела поросенка, пока их отец, залив тело заколонного животного с дымящей водой, хвалился тем, что умел промыкать свиное сердце первым ударом ножа. Однако, когда черное тело животного выглядило столь белым, как известь, и мой дед, снова держа в руках свой острый нож, вскрывал живот поросенка, подвергая перед моими глазами все внутренности, это очень сильно поразило меня, поэтому, оставив свое состояние пассивного и молчаливого свидетеля, я разразился рыданиями, и никому не было возможно прекратить мою печаль: напрасно мой дед потребовал присутствия моей матери для того, чтобы она успокоила меня, напрасно моя мама сразу вошла со мной в дом, чтобы стереть из моей памяти кровавую сцену двора, напрасно моя бабушка наполнила мои руки орехами с того Рождества с целью заставить меня думать о чем-нибудь другом.
Однако, если несколько лет назад рождественское событие вызвало у меня такое детское желание заплакать, в ту ночь в морге мной овладало ощущение страха, но не того смутного страха, который я страдал при разговоре с Дидиером, а другого, непомерного, потому что этот страх был сильнее, более личным, очень внутренным. И вместе с этим страхом я тоже испытывал тошноту, я даже не мог удержать поток рвоты, который чуть не бросил меня прямо на останки трупа. После этого, от стыда я не осмелился поднять глаза от подноса и встретить лицо Дуранда или взгляд пожилого человека, и просто всмотрелся в какие-то сгустки крови, павшие на поднос, или, вернее, в какие-то небольшие куски видны среди кишок маринованного огурца, с которым мой друг и я пытались смягчить водку, выпитую в одном кафе перед тем, как медленно и задумчиво пересечь березовую рощу, где располагалась клиника.