И сейчас же за спиной упавшего Василий Васильевич увидел узкоплечего офицера в маленькой щегольской каске. Он сидел, поджав под себя ноги, упираясь кулаками в снег. Вспыхнувшее в последний раз зарево отчетливо озарило его длинное лицо, и то, что казалось висящей бородой, было кровью, она медленно текла из разбитой челюсти и рта. «Санитары!» крикнул Василий Васильевич, начиная дрожать Отвращение, жалость, все, что дремало до этой минуты, внезапно поднялось в нем. Неуловимой чертой изящества обезображенный офицер напомнил ему людей того круга, где Василий Васильевич всю жизнь чувствовал, страдал, наслаждался музыкой, любовью, комфортом. Он словно утратил внезапно условность сознания того, что происходит, что был штыковой бой и поле полно трупов русских и германцев. Перед ним мучился страшной болью человек.
Увязая в снегу, Василий Васильевич подбежал к раненому и, говоря почему-то по-французски: «Потерпите еще немного, сейчас будут санитары», засунул руки ему под мышки, силясь приподнять. Голова раненого запрокинулась. Потухшими ненавидящими глазами он уперся в глаза Василия Васильевича, высвободил из снега кулак, в котором был зажат револьвер, и выстрелил в упор два раза. Василий Васильевич поднялся, отступил и, падая навзничь, слышал, как сгрудились солдаты, жестоко дыша, точно поднимая что-то на штыках. Затем стало темно и глухо. «Ничто», подумал он
Затем страшно медленно это «ничто» растворилось. Была где-то посередине чувствительная точка, но и она прошла. Стало не больно и не тяжело, хотелось всегда чувствовать покой и это мягкое медленное покачивание и думать:
«Вот она какова смерть! Хорошо бы им всем рассказать. Жаль, что не могу. Но разве запрещено это? Нужно сделать только усилие, и он открыл глаза, какая дивная смерть, ясная, синяя. Это все оттого, что я сбросил всю шелуху, огонек мой разгорелся в большое небо».
Медленно в это время над его глазами проплыла сосновая ветвь, осыпанная снегом. «Все-таки чудесно было жить, подумал он, вот такие же ветки были когда-то за окном, у морозного окошка. Елена тогда плакала. Зачем она плакала так горько? Ведь пели же радостно мальчики в церкви, что всем будет хорошо. Нужно заслужить, потрудиться, и тогда все услышат небесную музыку»
Он долго вслушивался в поскрипывание, в легкий и мерный топот. Вдруг совсем близко изумительный голос проговорил:
Ты смотришь? Тебе не больно?..
Василий Васильевич еще посилился, поднял голову и вдруг увидал красноватые стволы сосен, медленно уходящую в белом снегу узкую дорогу, краешек саней и Елену, в полушубке и пуховом платке.
Она сердито затрясла головой: «Не шевелись, нельзя», понял он и улыбнулся. Тогда Елена быстро припала, обхватила его голову, прижалась щекой к лицу и проговорила нежно и опасливо:
Родной, единственный, любимый Всегда теперь, всегда буду тебе служить
Василий Васильевич все вспомнил, и все понял, и закрыл глаза. Он чувствовал за веками хрустальное небо, белые ветви и родное, человеческое, любимое лицо
Морозная ночь
Помните самое начало, первые недели Гражданской войны? Еще до корниловского ледяного похода Занятное было времечко!.. Первые формировки красных отрядов Суета, беспорядок, саботаж, никто ничего не знает, кругом измена Тогда офицерство, юнкера, студенты, полицейские начали слетаться в Новочеркасск, под крыло к атаману Каледину, и обозначился первый колеблющийся, зыбкий фронт. Войск у них было тысяч до десяти, главная сила офицерская бригада. Действовали они по-разбойничьи налетами. Особенно отличался отряд есаула Чернецова. Громил шахты, рабочие поселки, узловые станции. Наводили страшную панику. Под самое Рождество Чернецов налетел на крупный железнодорожный узел Дебальцево: обшарили весь поселок, выволакивали на снег коммунистов, тут же рубили их шашками. Уничтожили и взяли заложниками двадцать семь человек. Напугали население до смерти. Погрузили сахар и спирт, у вагона Чернецова выстроили всех железнодорожников и станционных лакеев и велели им кланяться, покуда поезд не скроется. Словом, набезобразничали больше некуда.
Так Главком Антонов приказывает мне из Харькова: идти с отрядом в Дебальцево и там держать фронт А у меня отряд свеженький, необстрелянный, я его только что сформировал в Костроме. Были такие желторотые богатыри, у кого рукава шинели болтались по колена и главная забота добраться до белого ситника на Дону. Услышали, что идем на Дебальцево, заволновались в теплушках. Я отдаю приказ: по пути следования выделить дежурную роту, подсумков не снимать и не спать, еще хуже волнение, обида Политработники тоже мальчишки, неумелые день и ночь моих бойцов успокаивают, подбадривают, целыми страницами чешут по Энгельсу Батюшки, думаю, университет, а не эшелон
Прибыли в Дебальцево. К нашим вагонам так и рванулась толпа женщин; плач, вопли: глядите, мол, что с нами сделали Действительно, картина отвратительная В поселке в домах разбиты окна, на снегу лужищи крови, мозги В пожарном сарае лежат двадцать изуродованных трупов Мы их в этот же день и похоронили с отданием воинских почестей. Тут же на могиле многие поклялись отомстить, и до ста человек родственники убитых, свидетели расправы записалось в отряд добровольцами Вот на этих я уже мог рассчитывать.
Выгрузив отряд, одну роту я оставил при эшелоне, три в резерве на станции, остальными занял фронт по всей территории железнодорожных путей и предмостные укрепления. Станция забита народом едут беженцы, демобилизованные, разные шпионы, провокаторы Сколько я этих ни вылавливал, ни сажал просачивались, нашептывали. Двух-трех дней не прошло отряд как сглазили. Настроение подавленное. Командиры трусят. Политические работники растерялись, жмутся Начнешь говорить с бойцами угрюмое молчание Ну, думаю, ох И слухи один тревожнее другого: и там-то восстали казаки, и оттуда-то собирается туча белых войск с самим Алексеевым во главе А у меня всего два пулемета и хоть бы пушчонка какая завалящая была! Патронов по полсотне штук на бойца Я телеграфирую Антонову в Харьков, прошу прислать артиллерию и пулеметы. По прямому проводу отвечает начальник штаба Муравьев, тот самый, впоследствии знаменитый командарм, кого через семь месяцев в Симбирске в Троицкой гостинице застрелили латыши за предательство Муравьев отвечает: «Хорошо, немедленно вышлем». Жду На следующий день это было тридцатое декабря получаю протокол за 1: «Общее собрание делегатов от каждой роты Начальнику отряда. Постановление. До прибытия артиллерии и пулеметов никаких постов не занимать. Второе: просить вас немедленно отправить отряд в тыл, просить также немедленно удовлетворить наше требование. Делегаты: Суворов, Зыраянов, Беляков, Аркцопов, Ловкой, Крутиков» и больше нет Ах сволочи! Я резолюцию: «Срочно. Делегатов взять в оборот. Внушить отступления быть не может»
Всю ночь не спал. Сидел на телеграфе. Мороз жестокий. Подышу на стекло, погляжу луна в радужном круге, кругом мертвая пустыня, и на путях под луной блестит стекло. Жалко стало, что вчера погорячился: в проходящем поезде нашли ящики с коньяком, и я приказал все бутылки побить о колеса Люди плакали, глядя на это разорение А сейчас в самую бы пору было хватить глоток Вдруг, смотрю, под дверью записка, каракулями: «Уводи в тыл, а то убьем». Подписи нет. Хорошо Продолжаю ходить по телеграфному помещению, курю. Аппараты стучат. У телеграфиста глаза как говядина, красные. Оборачивается ко мне и без голоса говорит:
Принято со станции Зверево (то есть с белого фронта): «Мы тебе, подлец, христопродавец, красная сволочь, устроим встречу Нового года. Жди. Есаул Чернецов».