Так где ты нашел его? спрашивал один, принадлежавший женщине, плавный и певучий.
Я и говорю, низким баритоном и, видимо, не в первый раз отвечал другой. Шел из города, да сбился с дороги. Пришлось напрямки выбираться, через лес. Иду, значит. Глядь что-то там под сосной: не то кочка, не то камень. Хотел уже пройти мимо, да будто толкнуло что: «Иди, проверь». Разгреб я снег а там он. Ну, я его на плечо и сюда. Так и нашел.
Да-а уж, ответил третий голос, степенный и неспешный. Не сидится людям дома. Никакого порядка ни в природе, не в обществе.
Как знать, возразила женщина. Может, нужда у него какая, или горе. Ведь кто-ж по своей воле пойдет в лес в такую метель? Только полоумный. А все же спас ты его, Миша, чудесным образом.
Предлагаю тост за избавление, и избавителя! вступил четвертый голос, высокий и дребезжащий.
Сиди ужо, возразила женщина. Одно на уме. А ну, как не очнется он?
Очнется, успокоил баритон.
Одно из двух, рассуждал степенный голос. Но, если разовьется пневмония, дело можно будет считать проигранным; лекаря в округе нет, а в город я в такую погоду не полечу. У меня ограничения.
Хватит тоску нагонять, отозвалась женщина. И так тошно. Али спеть
Ровняя плащ с неторной целиной, завела она вдруг чарующим малороссийским напевом, шла вьюга. Ей порой там-тарам-там-тарам-там-там и в кружеве снегов летело небо.... О-ой
Человек осторожно приподнял голову и огляделся. Он помещался на покрытой стеганным одеялом печи в небольшой бревенчатой избе. В маленькое промерзшее окошко билась вьюга. Под окошком у длинного дощатого стола сидела пышнотелая баба в домотканой рубахе до пят, с длинными распущенными волосами. Напротив, спиной к человеку, помещался матерый, косматый медведь в вышиванке и лаптях. Слева от медведя черный как смоль ворон с длинным загнутым клювом, а справа высокий, тощий козел с длинной шеей и длинными же, тонкими, изогнутыми как серп месяца рогами.
На коленях женщины был его, человека, плащ, который она зашивала, далеко отводя руку с толстой иглой.
Ровняя плащ с неторной целиной, снова запела она, но тут человек громко и неожиданно для себя чихнул.
Ай очнулся?! воскликнула женщина, и хозяева столпились у печи.
Смущенный их вниманием, человек попытался сесть, но ударился головой о потолок.
Я, видите ли, начал он, потирая макушку, шел по лесу и, кажется, заблудился....
Уж заблудился так заблудился, сказала женщина, разглядывая его. Миша насилу откопал тебя.
Еще немного и не добудились бы, подтвердил медведь.
Женщина склонила голову набок и вздохнула, глядя на человека с жалостью: «Бедный. Натерпелся поди, в лесу-то».
Человеку в плаще захотелось рассказать, как тревожен желтый свет в его одинокой комнате, как неприятен звук за обоями, и крысы, особенно когда на самом деле их нет, и как он ушел от них, но побоялся, что его, чего доброго, действительно примут за умалишенного, поэтому сказал так: «Вы правы. Ночной лес действительно не лучшее место особенно зимой Но скажите, что это вы пели сейчас?»
Да это не я, вздохнула женщина. Это ты все выкрикивал, пока без памяти был, а мне запало; теперь вот не знаю, как и отделаться. И спросила. Али ты поэт?
Что вы, смутился человек, я и не пробовал никогда сочинять. Так, привиделось, наверное. И снова чихнул.
Ну, что-ж, что не поэт, проворковала женщина, в голосе которой была неизъяснимая сладость. Если и не поэт, то уж, наверное, точно барин. Смотри, какие ручки; белые, что твой сахар.
Она взяла руку человека в свои теплые, мягкие ладони и склонив голову принялась разглядывать ее, словно то была не рука, а заморская диковина.
Ишь, холеные, приговаривала женщина, касаясь его пальцев, только перстни носить. Ты, наверное, и сохи сроду не держал И посмотрев долгим взглядом, спросила. Кто же ты будешь, добрый человек?
Погоди ты, перебил ее медведь. Они и опомниться не успели, а уж ты лезешь со своими расспросами. Им бы сейчас чайку горячего, ишь, чихают.
Что вы! Не стоит беспокоиться, отвечал человек. Я и так доставил вам немало хлопот
Доставил или не доставил, рассудил ворон, а только организму этикет что лишняя нога; схватите горячку и поминай, как звали. Лекаря, сами понимаете, у нас нет. А в город в такую погоду я не полечу. У меня ограничения.
Да погоди ты со своими ограничениями, перебила женщина и добавила, уж ты, барин, прости бабское любопытство. Милости просим на огонек. Сейчас чайку липового, да с медком враз всю хворь из тебя выгонит, чаек-то.
В подобных случаях, проблеял козел, рекомендуют более радикальные средства. Посему, ежели изволите хворать-с, обратился он к человеку, то у нас для таких кондиций завсегда есть и извлек из-под полы своей длинной холщовой рубахи внушительных размеров бутыль, наполненную мутной жидкостью. Наши вашим! Премного рады знакомству.
***
А зовут меня МарьИванна, говорила женщина, изящно двигая широкой талией. Я еще когда Миша только занес вас сразу догадалась, что вы не обычный, а какой-то особенный.
Ну уж, особенный, зарделся человек, скользя со своей дамой по избе под звуки танго. Я, знаете ли, МарьИванна, обычный человек. Самый обычный. Единственное что, так сказать, отличает меня от других обычных людей, это то, что я познакомился с необычной женщиной!
Свет горел ярче. Самовар пускал пары. В центре стола с угощением стояла бутыль, и пел в углу патефон.
Человек в плаще изначально краснел и отводил глаза, чувствуя себя не в своей тарелке в незнакомой компании, но самогон убывал, и вот уже мужчины перешли на «ты», и на щеках МарьИванны расцвели розы.
Какая она думал человек, украдкой поглядывая на хозяйку. Кровь с молоком. И как это я сразу не разглядел такую такую
Аппетитную! восклицал козел. Аппетитнейшую кулебяку вы приготовили нынче, любезнейшая МарьИванна. Тает, тает во рту! Ручки ваши золотые.
Полноте, отводила глаза МарьИванна. И ничего особенного; кулебяка и кулебяка.
Ну же, не скромничайте, ангел наш МарьИванна! дребезжал козел. Признавайтесь, для кого расстарались так? И, вытянувшись, как на параде, восклицал: «Здоровье дражайшей хозяйки! Ура!»
Ура..! подхватывал человек и осекался, смущенный собственной смелостью.
Но вечер продолжался, рюмки наполнялись вновь и вновь, громче играл патефон, и вот уже человек в плаще сам вставал, и в самых изысканных выражениях благодарил хозяев за приют, и помощь, и приятный вечер, находил слово для каждого, не забывая особо отметить красоту и радушие несравненной МарьИванны, громче всех кричал «Ура», и наконец, расхрабрившись окончательно, пригласил ее на танец.
Козел отлучился в дальний угол избы, где на стене висел телефонный аппарат, навертел изогнутую ручку, приставил один раструб к уху и сладострастно зашептал в другой, кося красным сырым глазком на пирующих: «Звезда моя у нас сегодня решительно весело о, приди, приди сквозь ночь метель стихает и подругу подругу! Что? Да. Непременно. Лечу на крыльях! Мчусь!»
Повесив раструбы, он накинул на тощие плечи вытертый полушубок и скользнул за дверь.
Далеко ли путь держишь, барин? спрашивала МарьИванна, так и струясь в танце. Опущенные ресницы дрожали, она алела, как маков цвет, пышная грудь вздымалась. На долго-ль к нам..?
Я полагал, МарьИванна, что путь мой тернист и безрадостен, отвечал человек в плаще, разгораясь в ответ, но теперь О, как далека от меня моя одинокая дорога. С тех пор, драгоценная МарьИванна, как я увидел Вас, сердце мое, мое уставшее от тревог и жизненных скорбей сердце навеки принадлежит этому краю, этому лесу, этому жилищу потому что в нем есть Вы, несравненная МарьИванна.
Полноте, барин, румянилась наливным яблоком МарьИванна, рдела в сладкой истоме МарьИванна, полноте, все вы так, наговорите ученых слов бедной девушке, а сами оглобли на сторону и поминай, как звали.