Это было очень мило с твоей стороны, Брант. Спасибо.
Я прикусываю губу:
Вы на меня не сердитесь?
Конечно, нет, говорит она мне, и я ей верю. Она подталкивает меня вперед. Вот, подойди ближе.
На мгновение я застываю в нерешительности, затем осторожно подхожу к креслу-качалке, мой взгляд прикован к подрагивающей малышке, нежно прижатой к плечу матери. Я вздыхаю.
Думаю, ей просто хотелось к маме.
Мать Тео ничего не отвечает, но в отблеске лунного света, проливающегося в комнату, у нее заблестели глаза. Она протягивает мне руку, я сжимаю ее в ответ. И тогда она шепчет:
Я буду любить тебя как родного, Брант. Я буду любить тебя так, как Кэролайн любила тебя. Даю тебе слово.
Она больше ничего не говорит, но долго держит меня за руку, даже пока раскачивается назад-вперед с Джун на груди. Она напевает колыбельную. Это не та колыбельная, которую пела мне мама, но от нее на душе становится одновременно и радостно, и грустно. Радостно потому, что я чувствую себя любимым. Грустно потому, что человек, которого я люблю больше всего на свете, не тот, кто держит меня сейчас за руку и поет мне колыбельную.
После того как спящую Джун аккуратно укладывают в кроватку, я устало возвращаюсь в свою спальню и вижу, что Тео тоже уже спит. Он лежит лицом к стене, одна нога торчит из-под одеяла и свисает с кровати. Он слегка похрапывает, отчего мне становится смешно.
Я ныряю под одеяло, готовый провалиться в сон.
Но мне это не удается.
Джун снова начинает плакать.
Мои глаза снова открываются, и я смотрю в потолок, гадая, что ей нужно на этот раз.
Неужели она уже соскучилась по маме? Игрушка-бабочка не очень-то хорошо сработала, но
Подождите!
У меня в голове зародилась новая идея, которая снова вытянула меня из кровати и заставила с игрушкой в руке направиться в детскую.
Джун жалобно, тоненько плачет, когда я как можно тише вхожу в комнату. Я не хочу ее напугать. Я подхожу ближе к кроватке и заглядываю через решетки, наблюдая, как она извивается на полосатой простыне. Она любопытная кроха, с ярко-красными щечками, стучит ножками и ручками. Она начинает кричать громко и пронзительно, как один из пятнистых петухов мистера Кэнэри, которого мне довелось увидеть в прошлогодней школьной поездке. От этого визга у меня начинает болеть голова и звенит в ушах.
Я перекидываю новую игрушку через перила кроватки, и мой игрушечный слоник приземляется рядом с ней на матрас. Малышка Джун размахивает руками, пока крошечный кулачок не натыкается на игрушку и она не хватает длинный хобот, крепко его сжимая.
А потом она затихает.
Плач прекращается. Она перестает ерзать. Плач переходит в воркование, и я удивленно наблюдаю сквозь перила кроватки, как Джун поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня.
Наши взгляды встречаются, и у меня внутри все сжимается. Я опускаюсь на колени, одной рукой держусь за перила, а другую просовываю внутрь, чтобы коснуться Джун. Я глажу ее по животику, будто щенка, затем провожу пальцем по ее дергающейся руке. Малышка теплая и мягкая. Пахнет пеной для ванны.
Я его еще никак не назвал, бормочу я, прижимаясь лбом к перилам. Можешь дать ему имя, если хочешь.
Слоненок слегка покачивается в ее руках.
Пытливый взгляд все еще прикован ко мне, темно-синие глаза широко распахнуты, они кажутся почти черными в полумраке комнаты. Джун воркует, а потом издает звук, похожий на «агги». Это очень мило. Я от этого начинаю хихикать и тянуться к ее руке.
Ладно. Тогда мы назовем его Агги.
Крошечные пальчики обхватывают мой мизинец, и у меня перехватывает дыхание. Она цепляется так крепко, как будто я ей для чего-то нужен, как будто я важен, и от этого у меня внутри все трепещет. В груди разливается тепло. Мне нравится это чувство: быть нужным, желанным.
Принадлежать кому-то.
Я чувствую, что теперь принадлежу кому-то.
А после того, как я потерял все, что любил, это так много для меня значит.
* * *
Ах да. В тот момент все и началось.
В тот самый момент, когда шестилетний я заглянул в кроватку к Джун. В тот самый момент, когда она ухватилась крошечными кулачками за мой палец и игрушечного слоника. Я до сих пор помню чувство, что нахлынуло на меня тогда.
Я почувствовал, что больше никогда не потеряюсь.
Конечно, в то время я был еще ребенком, поэтому не понимал всей величины такого чувства, да и как я мог? Нашу историю невозможно было предугадать.
Но я что-то знал.
Я знал, что малышка Джун забрала меня в тот момент и никогда больше не отдавала.
Она тронула меня, как восход солнца трогает утреннее небо мягким светом, теплыми красками и предвкушением чуда.
Она обрушилась на меня, как ураган обрушивается на тихий городок, не желая брать пленных.
Забрала мое хорошее и плохое, мое светлое и темное. Собрала мои жалкие, уродливые осколки и создала из них что-то стоящее. Она превратила мою агонию в искусство.
Джун завладела мной так, как в конечном счете можно описать одним лишь словом:
Неизбежно.
Глава третья
«Первый проступок»
Брант, 6 лет
Ты все еще чмошник, Брант Эллиотт.
Венди показывает мне язык, пока мы ждем школьный автобус, а ее братец Уайетт довольно хмыкает себе под нос. Все-таки двойняшки Нипперсинк просто отвратительны.
Я их игнорирую, пока мы все вместе стоим на нашей тупиковой улочке с родителями Тео и малышкой Джун. Тео играет в Gameboy[8], сидя под ярким кленом, красно-оранжевые листья которого кружатся в воздухе, приземляясь вокруг него.
Джун размахивает ручками в коляске, сбивая пушистое одеяло, в которое я заботливо ее завернул.
Агги.
На моем лице расцветает улыбка, вызывая во мне желание погладить игрушечного слоника, который лежит рядом с ней.
Агги здесь, Джун. Он будет играть с тобой, пока я буду в школе.
Венди усмехается мне в ответ:
Младенцы не умеют говорить, Брант. Не будь тупым.
Мама и папа Тео препираются на почве того, кто должен был вынести мусор. Мне полагается называть их Саманта и Эндрю, но мама всегда говорила мне, что мы не называем взрослых по имени это невежливо.
Я пинаю валяющийся на тротуаре камень и поднимаю взгляд на Венди.
Я не тупой.
Очень даже тупой. Ты разговариваешь с младенцем, который может только пускать слюни и плакать.
Неправда. Она много чего умеет.
На прошлой неделе Джун научилась переворачиваться с животика на спинку. Это было невероятно, я видел это собственными глазами, но она сделала это только один раз. Джун умеет и другие вещи: она часто улыбается мне, хлопает ручками, как птенчик, и может говорить два слова: «Агги» и «Га». Я уверен, что она самый умный ребенок на свете.
Неважно, пожимает плечами Венди, дергая себя за хвостик. У нее каштановые волосы, как и у меня, но под осенним солнцем я вижу проблески красного. Красный, как дьявол, наверное.
Я чувствую, как на мое плечо опускается рука. Я поднимаю взгляд и вижу миссис Бейли, она мне улыбается, нежно смотря на меня своими теплыми голубыми глазами. Она красивая, как и Джун. Интересно, глаза Джун станут светло-голубыми, как у ее мамы, или превратятся в медно-карие, как у отца? Сейчас они выглядят темно-синими, отражая пасмурное октябрьское небо.
Взволнован перед сегодняшними занятиями, Брант?
Лето плавно перетекло в осень, и я вернулся в школу совсем недавно. Нам на занятиях рассказывали про тыквенные фермы.
Наверное.
Что-то мне подсказывает, что у тебя будет отличный год, малыш, добавляет мистер Бейли, похлопывая меня по плечу. Я улыбаюсь в ответ. Ладно, дружок, мне пора. Еще один день еще один доллар. Затем он наклоняется, чтобы чмокнуть миссис Бейли в макушку, его глаза светятся от любви. Это так не похоже на моего отца. Даже когда родители Тео ссорятся, это не вызывает таких тяжелых эмоций, как это бывало, когда ругались мои родители. Мое сердце не пускается галопом, как дикая лошадь, а желудок не сжимается от паники.