Сашка скрипнул зубами. Только Клопа постоянно носилась со своими пьесами и сонатами и мечтала стать лауреатом первой степени на грядущем конкурсе.
Сашка вспомнил, как ее энтузиазм вызывал у него летом и осенью, до того, как он стал носить, не снимая, дефенсор, раздражение.
Нагавкина подтвердила Сашкины подозрения.
Чем мозг моложе, тем больше сопротивляемость облучению. Чем старше человек, тем быстрее сигнал соотносится с волнами мозга, и тем быстрее человек приходит к «спящему» состоянию.
Она встала, чтобы сделать Сашке вторую порцию кофе. Он не шелохнулся.
Сначала сигнал действовал на планету издалека, одновременно с нескольких сторон. Потом, когда под действие сигнала наверняка попали все, кто мог отслеживать активность приближающихся объектов, они то ли высадились, то ли остались на орбите, но вступили в контакт со своими людьми на Земле. Нагавкина поморщилась. Это произошло в начале девяностых. Я предполагаю, что их ставленники на планете получили что-то вроде дефенсоров, но из рук самих пришельцев. У элиты свои способы сохранять трезвость и работать на них в то время, как остальное население превращается в покорное стадо.
Но зачем было так долго ждать? Сашка глотнул кофе и поморщился. Почему все разворачивается только сейчас, ведь прошло сколько лет? Пятнадцать? Больше? Чего они тут отлаживали, если их сигнал и так умеет подавлять волю? И если тут все равно были эти элиты со своими штуками, то есть такое с нами уже не первый раз, то почему они вообще улетают и возвращаются? Почему сразу не превратить планету не знаю там, в ферму, в плантацию.
Сашка вспомнил фильм «Матрица», который смотрел пару лет назад. «Люди больше не рождаются нас выращивают» и страшные кадры с человеческими эмбрионами на бескрайнем поле, по которому передвигаются роботы.
Люди как источник энергии. Люди как батарейки. Сашку замутило.
Нагавкина откинулась на спинку стула и взяла кружку с кофе обеими руками.
«Экран» пытался найти ответ и на этот вопрос. У Бенциона Владимировича была теория, которую он разрабатывал несколько лет. Он копался в архивах, как библиотечная мышь, выбивал себе заграничные командировки то в Вашингтон, то в Брюссель, то еще куда-то. А информацией делился скупо, насколько мне известно. Такой он был. Жадничал. Часть данных вставит в табличку для доклада, а часть прикарманит, Нагавкина погрустнела, ты скажешь, так научная работа не делается, в команде-то. Она поставила чашку на стол. Я что, я вообще не физик, мое дело было обеспечить секретность и безопасность. Кульчицкий никому не доверял. Ни коллегам, ни сыну. Меня он, считай, и не знал. Я для него была аппарат, функция. Функция буквально. Когда пересекались, смотрел подчеркнуто мимо, здоровался сухо, руки не подавал. Они, видишь, считали себя белой костью, а нас собаками на службе режима, надзирателями. Он мне только в девяностых и доверился разок.
«Экран» расформировали в конце тысяча девятьсот восемьдесят второго. Я жила как все жили. Работала дальше. Об «Экране» почти забыла. Сигнал, ясное дело, помогал забыть.
Нагавкина поднесла руку к лицу. Сашка подумал, что она смахнет слезу, но она лишь с остервенением почесала переносицу.
Он меня тогда разыскал сам. Встретились на бегу, на улице. На бегу буквально. Я тогда не здесь жила, а на Выборгской. Бегала через мост в сторону Ботанического сада, по набережной к Каменному, там по парку, сколько настроения хватит, и обратно. На круг километров десять. Бенцион Владимирович как-то мой маршрут разведал, выследил меня, Нагавкина довольно ухмыльнулась. Пристроился рядом. Я его сначала не узнала: бежит какой-то хмырь, думаю, приставать начнет. А он мне раз кулон в руку сует и ровным голосом говорит: «Лариса Федоровна, Кульчицкий. Вы головы не поворачивайте, бегите себе по обычному маршруту, а я рядышком побегу. За мной слежки нет, пока бегаю, давным-давно на деда рукой махнули».
На той пробежке Кульчицкий поделился с Нагавкиной своими выводами.
Он, конечно, не рассказал ей про результаты десятилетней работы. Он продолжал к ней относиться как к функции и смысл этой функции видел в одном обеспечить безопасность. Он сказал, что продолжает работу над проектом, что у него осталась пара дефенсоров и один он отдает ей. Сказал, что в слепоте жить удобнее, но он не может позволить госмашине жить в слепоте, и раз уж судьба так распорядилась, то она, Нагавкина Лариса Федоровна, обязана защитить его внучку.
Так и сказал, внучку? встрепенулся Сашка. В девяностых?
В девяносто шестом, вздохнула Нагавкина. Твоей Ксене двенадцать было, она ни про отца, ни про деда ни сном ни духом, а он уже планы строил по спасению мира с ее участием.
Сашка покраснел.
Она не моя и вообще он не договорил. Нагавкина насмешливо скривилась.
В общем, он мне скупо, как всегда, выдал капельку своих, так сказать, изысканий. Да, наша планета что-то вроде инкубатора с точки зрения тех, иных. Но все сложно.
Нагавкина тоже смотрела «Матрицу».
Она попыталась объяснить Сашке, что происходит с человечеством.
Понимаешь, она подбирала слова, есть какие-то циклы. Между посещениями Земли проходят столетия. Я тоже удивилась, зачем такие сложности прилетать, облучать, собирать урожай и снова улетать, оставляя человечество в покое, и Кульчицкий пытался мне объяснить. Но он сам к тому времени не во всем разобрался, а когда он чего-то не понимал, он злился. Говорил сбивчиво и скупо. Сказал только, что человеческое тело чрезвычайно сложная структура, и десятилетия, а то и сотни лет уходят на то, чтобы биохимические процессы в телах протекали определенным образом. И что этим инопланетным тварям не всякое поколение человека годится, а только с определенным биохимическим статусом, что ли. Вот они то улетают, то возвращаются, а у нас тут, на Земле, их ставленники курируют процессы таким образом, чтобы человечество развивалось в нужную сторону. Ело нужное, делало нужное, даже думало и чувствовало в нужную сторону, ты понимаешь?
Сашка помотал головой.
Вот и я не поняла. Но Кульчицкий сказал, что мне и не надо. Он мне дал кулон, она поднесла руку к груди, назвал имя внучки и сказал, чтобы я за ней приглядела, когда она объявится в Петербурге. Если с ним что случится.
Нагавкина встала и начала ходить по кухне взад-вперед. Она шагала ровно, прямо держа спину. Раз, два, три, четыре, пять шагов. Разворот. И обратно. Шаги были одинаковой длины, разворот совершался с филигранной точностью в одном и том же месте, будто Лариса Федоровна повторяла привычный ритуал.
Я переехала сюда пять лет назад, продолжила она рассказывать, сделала все возможное, чтобы Кульчицкий меня не узнал. Думала, дура старая, что он у меня теперь всегда будет под присмотром. Орала как оглашенная, чтобы весь подъезд от меня шарахаться начал. Шарахаться буквально.
Сашка невесело усмехнулся, вспомнив Ксенины стычки со Страшилой.
Ксеня.
Он вскочил. Нагавкина остановилась и в упор посмотрела на него снизу вверх.
Сашка нетерпеливо взмахнул руками.
Так пойдемте! Она же там! Одна! У нее остались дефенсоры, ну, плащ например. Сашка лихорадочно соображал. Вы подержите Ксеню, а я накину плащ. А потом мы ей все расскажем. И она придет в себя.
Нагавкина вздохнула.
И что вы, Александр, собираетесь рассказать? Детали предательства ее отца? Прошло всего пара часов, как она о нем узнала и пережила потрясение. Она едва не порвала карточки, она уничтожила один из дефенсоров! Вы хотите, так сказать, ее доконать? Нагавкина говорила с убийственной вежливостью. Не исключено, что после нашего триумфального появления и после вашей пламенной речи Ксения завершит начатое. А именно порвет перфокарты и бросит нам в лицо. Порвет буквально. И ее в какой-то степени можно понять. Ее эмоциональный статус оправдает подобные действия. Доступно?