Солнечное утро. Пьем чай. Стол накрыт торжественно 1 мая! Неужели снова не позовут? Всю зиму я наблюдал через это окошко, как ребята моего двора, посмеиваясь (надо мной?), с коньками под мышкой идут на каток. И сегодня не позовут? Но ведь праздник же! И вдруг рябой светлый зайчик со скоростью, недоступной материальным предметам, проскальзывает через комнату, дрожит на потолке. Пробормотав «спасибо», кидаюсь к двери. Пятьдесят какой год?
На солнечной стороне улицы стоят, щурясь, ребята и, возвышаясь над ними, Юра Перов с зеркальцем. Сын дворничихи. Но какая это дворничиха! И какой Юра! Золотой медалист, теперь уже студент Политеха! И вот, по случаю праздника, вспомнил про «младших братьев» по двору, и про меня, самого младшего! Только ради этого дня он взял в руку такой несерьезный предмет, как зеркальце, и, улыбаясь чуть снисходительно, посылает радостные сигналы в окна друзей. Теперь и я тоже друг! Мы теснимся вокруг Юры, заглядывая снизу. Быстро идем. Скоро выйдем на людные улицы, где первомайская толчея, крики, шум, и никто уже меня не услышит. Надо именно сейчас что-то сказать, успеть как-то отличиться, привлечь внимание Юры к себе, поблагодарить, что позвал, и чем-то обрадовать. Мысли и чувства бушуют. И это правильно. Не может же такой день кончиться ничем! Взгляд мой останавливается на застекленном щите объявлений, на стене дома.
Смотрите! кричу я. Проводятся озорные экскурсии!
Останавливаемся у щита. Оценят ли? Там, конечно, написано: «Обзорные экскурсии».
Да Занятно. Хотелось бы сходить, улыбается Юра.
Ура! Я счастлив! Другие тоже стараются блеснуть. «О! День отрытых зверей!» Вместо «Дня открытых дверей». «Покража дров!» Написано «продажа». Юра, продолжая улыбаться, качает головой: «Не-ет! Как Валера не может никто».
Летим дальше. Это мой день! Выход на Невский перекрыт стоящими в ряд грузовиками.
В Летний сад! мгновенно командует Юра, и мы мчимся за ним по ленинградским солнечным улицам. Есть ли такой праздник сейчас, такой же радостный? Прекрасный Ленинград открывается перед нами. В бегущей толпе перелетает слух в Летний еще пускают но скоро перекроют! Успели со стороны Инженерного замка ворота открыты. Оказываемся в тени огромных деревьев. Не бежим, чтобы не привлекать внимания милиционеров а просто прогуливаемся в Летнем саду. Какая-то стая, спихнув нас с дорожки, несется вперед. Во главе ее коренастый в шляпе.
Шляпа в шляпе вырвалась вперед! насмешливо и достаточно громко произносит Юра. Пренебрежения, а тем более унижения он прощать не может. Мы же смотрим на него! «Шляпа» тормозит. Ее хозяин удивлен. Не ослышался ли? Он медленно возвращается. Юра стоит. Тот разглядывает его.
Это ты про шляпу сказал? зловеще цедит он.
Можно еще отречься, слукавить.
Да! отвечает Юра. Потом спокойно добавляет: Извини.
Люди, подбегая к решетке, залезают на гранитные тумбы опоры скоро там не будет мест.
То-то! крепыш в шляпе сплевывает и мчится к решетке.
Ну что стоите, как засватанные? усмехается Юра. Вперед!
И мы успеваем влезть правда, по несколько человек на тумбу. Восторг! Тяжелая гусеничная техника грохочет по брусчатке вдоль Невы Всё! Конец!
Ничего нового не показали, уважительно, как понимающему, говорит «шляпа» Юре, и тот, помедлив, кивает.
Слезаем с гранитной тумбы, идем. Хорошо, что у нас такой лидер, а не какой-нибудь приблатненный, как у других. Гордые, мы садимся на скамью у пруда, в котором плавают лебеди. Мы ленинградцы!
В пионеры вас будут принимать в Музее Кирова, объявила нам Марья Сергеевна, наша классная воспитательница. Это большая честь для вас! Вы должны принести с собой галстуки. И быть в аккуратных белых рубашках. Я это уже вам говорила. Сейчас вы положите галстуки на парту, и я посмотрю их. Они обязательно должны быть куплены в магазине. Никакого самостоятельного пошива. Я предупреждала. Кладите галстуки на угол парты, в сложенном виде. Я иду.
Уши моего соседа по парте Николаева густо краснеют. И я знаю, в чем дело у него, наверное, ситцевый галстук. Весь наш класс разделился на «ситцевых» и «шелковых». Шелковый галстук яркий, как пламя, красиво топорщится, а ситцевый темный и свисает, как тряпка. Дешевый.
А я вообще эту портянку не буду носить! гоношился перед уроками хулиган Спирин.
Так его и не собираются принимать! А «ситцевые» в основном помалкивали. Стыдились? А мне, например, было стыдно оттого, что я рядом с Николаевым и у меня шелковый. А вдруг и у него шелковый? Пустая надежда. Я был у него дома и видел, как они живут.
Марья Сергеевна приближается. Я вынимаю из портфеля аккуратно сложенный шелковый галстук. И делаюсь такого же цвета, как он. Галстук сразу же расправляется, как живой, расширяется, как пламя. Ни складочки! И я чувствую, что он даже согревает снизу мое лицо.
Что это? скрипучий голос Марьи Сергеевны.
Это не мне! Она идет по проходу со стороны Николаева. А я ничего и не вижу. Отвернулся вообще!
Что это? повторяет она.
Мать сшила, сипло говорит Николаев.
Посмотрите что это? она повышает голос и, видимо, поднимает галстук Николаева на всеобщее посмешище. Я не знаю, я не смотрю.
Что это, я спрашиваю вас! голос ее насмешлив.
Видимо, приглашает повеселиться и толпу и толпа радостно откликается.
Носовой платок!
Носок!
Класс гогочет, шумит. Почему не подухариться всласть если училка этого хочет?
Николаев хватает галстук и школьную сумку, тоже сшитую матерью, и выбегает из класса.
Неуютно в этом дворце. Шикарно, но холодно. Неужели Киров тут жил? Большой зал, но почему-то стеклянные стены. Тропические пальмы явно зябнут. И меня знобит. Родители мои не бедные, я считаю, но бабушка нашла мне белую рубашку только с короткими рукавами. Летнюю! Уж не могли нормальную купить!.. Но на самом деле я страдаю из-за того, что нет Николаева. Неправильно это!
Нас строят. Потом, улыбаясь, входят старые большевики и каждому из нас достается свой. Мне повязывает галстук довольно моложавая тетя. Когда это она успела поучаствовать в революции? Потом мы поднимаем руки в пионерском салюте и произносим клятву. И от этой торжественности знобит еще сильней.
Киров здесь никогда не жил, красивая седая женщина начинает экскурсию. Это бывший дом балерины Кшесинской. Но здесь после революции располагались различные советские учреждения, и Киров бывал в них по служебным делам. Поэтому в этом здании решено было открыть его музей, и в 1938 году он открылся. Я заведующая фондом рукописей Фаина Васильевна. Если будут вопросы не стесняйтесь, спрашивайте.
Вопросов никто не задает, но шумят здорово. Раз уже приняли можно и погалдеть. Я пытаюсь слушать, хоть что-то запоминать. Всего-то три зала. Первый детство, старые фотографии. Второй его деятельность. Группы людей. Высокие горы. Пароходы. Военные, строем. Слов заведующей в гвалте не разобрать, а она специально не повышает голоса. А вот улыбающийся Киров в окружении радостных пионеров. Обиженных среди них нет. Киров такого бы не допустил.
Третий зал посвящен убийству Кирова. За что? Он сделал столько добра. Таких особенно жалко. Откуда-то течет тихая музыка. Тут народ умолкает. На фото Киров в гробу. А вот длинная очередь трудящихся проститься с ним.
Фаина Васильевна указывает на отдельно висящий портрет.
Это Николаев, убийца Кирова.
И наших вдруг охватывает дикая радость!
Теперь понятно, почему Николаева не приняли! Вот гад!
Общий хохот.
Наш-то Николаев при чем?! говорю я.
И все переключаются на меня.
Понятно, почему они на одной парте сидят!
Ти-ха! оказывается, и она может рявкнуть.
Все умолкают.
Экскурсия закончена.
Честно говоря, я расстроился. Ну почему так? Вдобавок ко всему, в рукаве пальто нет моей шапки. Выпала? Но где же она? Все радостно удалились, а я стою. Переживаю все сразу. И вдруг появляется Фаина Васильевна.