Не желая противопоставлять себя новой власти, одновременно с манифестом Николай подписал еще два документа: указы о назначении князя Г. Е. Львова председателем Совета министров и великого князя Николая Николаевича вновь Верховным главнокомандующим. На указах ставилось время 2 часа. Таким образом, создавалась видимость законности и преемственности новой власти Временного правительства, назначенного царем до его отречения.
3 марта вернувшись в столицу и прочитав Манифест отречения на вокзальной площади раздался крик: «Зачем новый царь? Долой самодержавие!» и возбужденная толпа поддержала этот призыв233. Отправив с надежным человеком текст отречения в Думу, Гучков и Шульгин отправились к брату царя. Сам великий князь Михаил жил за границей и лишь перед войной вернулся в Россию. В тот же день, 3 марта, состоялась совещание членов Временного комитета и Временного правительства с Михаилом Романовым в доме князя Путятина. За провозглашение Михаила императором высказались лишь П. Н. Милюков и прибывший позднее А. И. Гучков, доказывая, что «монархия это ось, единственная ось страны»234, все остальные были против. Выслушав мнения, Михаил удалился с М. В. Родзянко и Г. Е. Львовым в соседнюю комнату. После получасовой беседы и размышлений Михаил подписал Манифест не принимать на себя верховную власть до решения Учредительного собрания:
«Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего передавшего Мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.
Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том случае воспринять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием чрез представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразить волею народа. Михаил. 3/ III 1917. Петроград»235.
Уже позже в своих сочинениях по поводу русской революции В. Н. Воейков откровенно напишет: «По забытой старой поговорке Умных людей в России много, а разумных мало, не отдавали себе наши соотечественники ясного отчета, в чем именно заключался внушаемый им ужас царского гнета и к чему должны привести Россию ломка и уничтожение всего существующего»236. На что так же откровенно следует признать, что энергия «уничтожения всего существующего» исходила в первую очередь от Бога, желавшего показать российскому народу его настоящее состояние под названием русское православие в купе со всей стариной и другими религиями коренных народностей. «Нет, ребята, все не так»237 вскоре споет уже в «стране развитого социализма» В. С. Высоцкий, подводя тысячелетний итог всему российскому менталитету.
Временное правительство Г. Львова
Несмотря на то, что Михаил Романов формально оставил себе возможность возглавить государство, все прекрасно понимали, что это фактически отречение, поскольку в народе была крайняя непопулярность монархического образа правления, заботившаяся, в первую очередь, только о самой себе под любым видом и предлогом. Для одних царизм был сковывающим механизмом мысли в узких рамках православной религиозности, для других довлеющий экономический гнет, для третьих медленная, неповоротливая система управления, смотрящая постоянно на все с оглядкой и опаской, для всех царизм стал синонимом тормоза страны. Наевшись царским деспотизмом, народ страны уже жил веяниями и ожиданиями нового времени цветущей демократизацией, несущейся с (более христианского) Запада, что для русского человека морально было несопоставимо с понятием о монархии. Демократия, как свобода, и в первую очередь, как свобода морали, уже ложившаяся в России на колдовскую, спиритическо-мистическую основу души русского сознания, с быстро подрастающими ростками Фейербаховской галлюцинации и Ницшевским уклоном мировоззрения, страна рвалась обратно в высшую магию, в состояние «освобождения», языческое «рус», мистической формы достоинства целостности.
В основе всех чувств недовольства к монархизму лежала та идея, что русский, российский народ достоин лучшей жизни, достоин достоинства, чистых общественных отношений, лучшей морали и лучшее познание бытия, нежели преломленное все это через темное, гнетущее православное миропонимание и ее монархическое представительство. Успех февральской революции, пожалуй, даже в большей степени обуславливался общим развратным состоянием общества, особенно Петрограда, собою проявляя духовное развратное состояние всего российского народа со стремлением к достоинству и свободе. Совершив удачно революцию разврата революцию достоинства, народ (интеллигенция) теперь был эйфорично уверен в возможности построения более правильного, на идеях гуманизма (свободы и достоинства) строя, с более правильным распределением благ, всякая же мораль схожая с царско-православными взглядами расценивалась интеллигенцией теперь как пережиток прошлого, не имеющего ничего общего с гуманистическими принципами. В наступившем XX в. Бог дал этому народу все то, что он хотел, чем жил испокон веков, не мешая строить свой мир счастья, российское общество жило чаяниями справедливости древнего мировоззрения целостности бытия фалло-солярно-лунной символики, и будет наказываться Творцом в меру своего отступничества.
Свобода, равенство, справедливость, чувство
собственного достоинства, пальма первенства,
«первач» бесценное состояние
Новая российская государственность сектой «Свобода-Достоинство-Справедливость-Человек превыше всего», т.е. «Гуманизм», показательно рождалась во всеобщей атмосфере хаоса. А. Керенский портом вспоминал: «Ощущение неограниченной свободы; освобождение от всех, самых обязательных во всяком человеческом общежитии ограничений овладело населением империи в 170 с лишком миллионов. А тут же каждый вдруг почувствовал страшную усталость, переутомление от трехлетнего напряжения войны. Наступил какой-то паралич воли. Россия перестала на фабриках работать, на фронте сражаться. Население как будто утратило способность повиноваться. Начальство приказывать и командовать»238.
Горький писал в апреле 1917 г.:
«Русский народ обвенчался со Свободой. Будем верить, что от этого союза в нашей стране, измученной и физически, и духовно, родятся новые сильные люди.
Будем крепко верить, что в русском человеке разгорятся ярким огнем силы его разума и воли, силы, погашенные и подавленные вековым гнетом полицейского строя жизни.
Но нам не следует забывать, что все мы люди вчерашнего дня и что великое дело возрождения страны в руках людей, воспитанных тяжкими впечатлениями прошлого в духе недоверия друг к другу, неуважения к ближнему и уродливого эгоизма»239.
В первые месяцы после падения монархии более 50 политических партий развернули активную работу по привлечению масс на свою сторону, но лишь четыре партии, кадеты, большевики, эсеры и меньшевики, имели реальную поддержку народа и могли реально участвовать в политической жизни страны. Примечательно, что, несмотря на кажущиеся различия между собой, все партии являлись просоциалистического (т.е., надо понимать, прогуманистического) направления. Даже партия кадетов, пополнявшаяся членами бывших монархических партий и представителями русской интеллигенции Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановский, на VII съезде партии (март 1917 г.) исключили из своей программы требование конституционной монархии, серьезно полевели. У большинства российской интеллигенции «было стремление прикрыться фиговым листом социализма, причем никто не давал себе отчета, к чему последний обязывал. Он воспринимался как нечто гуманное, хорошее, согревающее, безобидно мессианское»240.