Ты проходишь мимо. Собранный, сдержанный. Ты проходишь мимо, переступая через мои ноги, через мое подрагивающее тело. Помнишь, как ты всегда опускался рядом и гладил меня по голове, позволяя слезам обрушиваться на твою грудь? Как сильно ты любил видеть меня слабой, эмоциональной, плаксивой, нуждающейся в тебе. Как не уходил спать, оставляя меня расстроенной. Это было временное помутнение или любовь? Это был мир, который я выдумала или это была твоя реальность, которую ты хотел показать, но я не позволила тебе? Мне больно от мысли, что в твоем уходе виновата лишь я. Что я не смогла справиться. Что вновь не смогла сдержать обещание быть для тебя лучшей во всем, чтобы не возникало сомнений в том, нужна ли я или нет. Чтобы вообще никаких сомнений не возникало.
Ты больше не целуешь в нос.
Не гладишь мои плечи.
Больше не укладываешь рядом.
Больше не просишь уснуть с тобой, потому что без меня сон не идет.
Ты больше не признаешься в любви.
И все это за один вечер.
Я пытаюсь ухватиться за тебя, как подбитая собака, но продолжаю оставаться недвижимой, потому что не могу себе этого позволить. Сердце кричит в груди, изламывается, воет от желания твоей нежности, тепла и любви, а ты смотришь на меня так, будто я стала чужая. Смотришь так, будто мне больше нет места в твоей жизни, а я ловлю себя на мысли, что хочу умереть. Потому что сила ненависти к себе, понимания и осознанности, что я потеряла тебя по своей вине, затмевает рассудок.
Я теряю себя.
Я теряю тебя.
Ты подхватываешь сумку.
И оставляешь на комоде мое сердце.
Письмо пустоте
Однажды ты проснешься с пониманием, что меня больше нет в твоей жизни. На тот момент ты будешь счастлив, как никогда раньше, имея всё то, о чем мечтал изо дня в день и к чему самоотверженно шел. Это будет октябрь и время горчащих вин, которые играют изобилием вкусов виртуознее, чем в любое другое время года. Тогда осень окончательно ворвется в города, не снимая обуви, срывая и затягивая в шумный круговорот оставшиеся на деревьях листья. С каждым упавшим на влажную землю листом, ветром подхваченным, я буду вспоминать о тебе их невозможно сосчитать, как и те мысли, что кипят в голове обжигающим глинтвейном. Я не знаю, что ты будешь ощущать в тот самый момент, заваривая кофе и бросая в чашку на две ложки положенного, но помни как бы далеко я не была, я всегда буду думать о тебе.
Я придумал твой образ и сам же в него поверил
Твои слова. Так много слов, улыбок фальшивых. Натянутые до предела нервы. Моя рука в твоей. Как ты жестко впиваешься ногтями в кожу, сжимаешь до побеления костяшек ладонь, которая в моей кажется абсолютно крошечной. Так много лжи, как плевки, изо рта. Надменные, злобные, несколько безумные. Пьяный бред на нашей старой кухне, твой неподдельный смех. Все твердила, что пора делать ремонт, когда ступала по пыльному полу, когда я брал тебя на столе, вдавливая лопатками в зубчики вилки, которые царапали твою бледную кожу через ткань легкого цветастого сарафана, который я так ненавидел. Он закрывал длинные ноги, лаская абсолютно обнаженную тебя. Задыхаясь в экстазе, ты позволяла столовому прибору въезжать в твою плоть так остервенело и первобытно, что я ощущал под подушечками пальцев липкую кровь. Ты, кончая, замечала очередную трещину на потолке, о которой, несомненно, вновь скажешь мне в лоб за обедом, поедая свой черствый хлеб. Мол, так полезнее. Эти воспоминания сейчас напоминают виниловые пластинки, лежащие на моей полке, от которых пора бы избавиться, да не можешь. Потому что руки дрожать, что-то давит в груди, вбивая в пол с каждой секундой сильнее. Если бы можно было упасть еще ниже, я бы так и сделал, несмотря на то, что ниже просто некуда. Ад теперь не под ногами над головой. Война в подсознании. Твой шрам на лопатке, когда я в последний раз видел тебя обнаженной. Ты обещала, что забьешь его красивой, но лживой надписью «always», сейчас не забудь добавить «not».
Ненавижу в тебе абсолютно все. Хочется сжигать тебя на каждом снимке, топтать ботинками, отчаянно кричать. Твои угловатые плечи, плавный выступ ключиц, черные волосы. Ненавижу брюнеток. Ненавижу карие глаза, мёд, корицу, черный шоколад, поэзию. Тебя. Мечтаю орать тебе это в лицо до хрипоты, потери голоса, смеха надрывного. Мечтаю, чтоб тебя сбила машина, случайная пуля в висок, разрыв очередного снаряда над головой, чтоб ты осталась только во мне. Сгустками крови, лихорадкой, каплями дождя на сбитых костяшках, каждым сломанным слогом, памятью, смертельными ранами, когда сорок ножевых, но ты все еще жив. Желаю тебе исчезнуть, жить счастливо, потеряться, выйти босиком, прямо из окна, под свет фонарей. Пьяной, простуженной, позабытой мной. Я всегда твердил, что ты до смерти красива, так будь же теперь мертва. Твой смех, мятые простыни, вино на моей рубашке, которая на тебе несуразным мешком. Красная клякса, как кровь. Расползается, поглощая белоснежную ткань. Твое «люблю», которое ты любила выводить пальцами на моем плече. Взмахи ресниц и едва различимая россыпь веснушек. Приглушенный голос. Читала мне Бродского, которого ненавидел, постоянно проливала молоко, рассыпала соль, верила в приметы. Твой образ всегда со мной, даже если ты где-то.
Ада девятый круг
Один ты стряхиваешь пепел на мои обнажённые колени, не задумываясь об этом действе, даже не замечая, как на бледной коже остается серая пыль.
Два я не смотрю на тебя любой зрительный контакт причиняет мне зудящую, пожирающую каждую клетку боль это постфактум.
Три ты вновь под дозой, поэтому тебя ломает от удушающей нежности, ты боготворишь меня, желая ежесекундно касаться.
Четыре я больше не верю тебе и никогда не смогу, наблюдая, как тебя из крайности в крайность, разбитыми ладонями о стены, скандалами в коридорах, в подъездах, сломанными каблуками и пролитым вином на платье.
Пять иногда мне кажется, что я тебя выдумала, попутав миры, вырисовав в воспаленном рассудке собственной же кровью, смешанной с дешёвыми чернилами.
Шесть ты всегда говорил, что любовь для черни, ненависть же аристократичное чувство, и ему ты останешься верен, поэтому ты ненавидел меня до каждой родинки, либо ненавидишь сейчас я не знала правды и никогда не узнаю.
Семь я всегда просыпалась на пять минут раньше, смотря на твою обнаженную спину и ощущая жгучую потребность отдать тебе что-то взамен у тебя шрам на шестом позвонке и свои неровности, от понимания этого в груди всегда разливалось тепло.
Восемь ты забываешь черты моего лица, я почему-то начинаю чувствовать тебя острее, ища в каждой толпе.
Девять я знаю твое имя на всех языках земли, на каждом кругу ада своё; я нашла тебя среди сотни чужих, но теперь, как только вспоминаю о тебе, начинаю падать.
Ответь: зачем ты так смотришь?
Я каждую ночь вижу твоё лицо. Однажды мне показалось, что я забыла твои черты, но после мы вновь повстречались во снах. Это каждый раз подталкивает к грани. Не может не подталкивать, когда дело касается тебя. Когда резко распахиваешь глаза и ненавидишь рассветы, что играют лучами посредственного света на обнаженной ноге, скользя к изгибу бедра, с точностью дублируя твои пальцы, твои прикосновения, ласки на уровне чего-то запретного, за что тебя тут же отправят в ад, с поличным, прописав в самом жарком котле.
В аду нет огня он бурлит в твоих венах, раскаляя холодный организм, сталь не плавится лишь закаляется под умелым языком пламени, что вылизывает каждый изгиб белых ребер, где черти рогами терзают плоть. Твои черты всегда были идеальны хотелось повторить каждую линию тебя пальцами, губами, собственным телом, дыша чаще, задыхаясь, умирая и таща тебя за собой на самое дно, надрывая в порыве страсти тонкую кожу на выступе ключиц, чтобы утром пить кофе и ловить твои восхищенные взгляды на себе. Один за другим, соединяя следы на теле созвездьями, стальными нитями, подкожно, с закатами солнца, не позволяя им затянуться до конца. Мешать ярость с любовью, страсть с нежностью и холод с испепеляющим жаром, как в самом искусном коктейле, сбивающем с ног. Выбирать тебя, даже если будут казнить, чтоб в последний раз, закрывая глаза, в своих снах увидеть тебя.