Это просто секс.
Ты целуешь мои щеки, скулы, я сильнее впиваюсь ногтями в твою обнаженную спину под черной футболкой, стараясь снять ее, но ты не позволяешь, заводя мои руки, сцепленные твоими пальцами, над моей головой. Ты так боишься соприкоснуться со мной кожей, будто эти касания могут оставить на теле свежие порезы. Ты остаешься в одежде. Прячешь свои мысли и чувства под слоем ненужной ткани, скрываешь от меня свои помыслы и желания, когда я обнажена. Наизнанку вывернута твоей любовью, с раскрытыми ребрами, по которым позволяю водить тебе пальцами.
Это просто секс.
Ты входишь в меня, все еще практически сухую, одним точным толчком. Я вспарываю твою кожу ногтями, кусаю за плечо, стараясь не расплакаться под тобой в моменте, вспоминая, как мы однажды встречали рассвет, сидя на Патриарших, и как моя голова касалась твоих колен, пока ты водил по моей щеке указательным пальцем. Я чувствую кровь. На своих губах. Пальцами, которые продолжают терзать твою спину. Я чувствую тебя в себе и мне кажется, что я превращаюсь в нескончаемое кровавое море. Вся я это наброски на белых стенах твоей квартиры кровью. С твоих губ срывается стон и тонет в моих искусанных губах. Ты двигаешься во мне грубо и резко, как я и просила. И я продолжаю просить быть во мне еще глубже, еще резче, еще болезненнее, будто это способно вытеснить другую боль. Ту, что бурлит кипятком в моей груди, обжигая гортань.
Это просто секс.
Лекарство от боли.
Таблетка, чтобы на время забыться.
Наркотик по типу мета, который отключает разум.
Местная анестезия на час.
Это просто секс, который болью отзывается в каждой мышце. Это больше не твои нежные касания и долгие поцелуи в губы. Это больше не возбуждение от одной мысли обо мне. Ты сорвался с цепи без меня. Ты пошел на дно. Ты практически на дне в своих убеждениях. В своих мыслях о правильности фантазий о других женщинах, об их присутствии, в котором нет меня. Потому что сейчас ты берешь меня, как врага. Берешь так, как я просила, продолжая потерянными движениями двигать бедрами тебе навстречу, чтобы продлить эти моменты действия порошка, которым ты являешься. Потому что я больше не та женщина, которую ты ждал за дверью ванной комнаты, сгребая в охапку, когда я, мокрая и довольная, выходила после душа. Я больше не та женщина, которую ты хотел видеть в своей жизни до конца, единственная, которую хотел, испытывая отвращение к прочим.
Слезы бегут по щекам так невольно, предсказуемо и дико, что я их не чувствую, а ты делаешь вид, что не замечаешь их. И я благодарна за это, когда ты, кончая и оставляя синяки на моем теле, оставляешь меня, прячась за дверью ванной с глухим щелчком.
Я натягиваю одеяло к груди и отворачиваюсь к стене, желая закурить четвертую за это утро.
Я больше не верю, что для меня это просто секс.
Город грустных
Кухня. Наша кухня. Яркие обои. Безвкусные цветы. Помню, как ты возмущался, что это худшая кухня из всех, которые ты когда-либо видел, а затем добавил, будто абсолютно случайно, «напоминает кухню Киры и Сережа» в груди стало тепло. сейчас мы сидим на этой самой кухне, окруженные яркими цветами, как на арене цирка, среди обломков чувств, что вспарывают кожу острыми осколками. Ты всегда сидел напротив меня, чтобы касаться ногой моего колена под столом, пока я прятала смущение в чашке с горячим кофе, обжигая губы. Сейчас ты стоишь у окна, играя пачкой моих сигарет. Полупустой, как и я сейчас. Пока за окном шумит ночь и влюбленные пары в кромешной темноте исследуют друг друга наощупь. Пока ночь позволяет чувствам обостряться, ты пытаешься вырвать меня из своего сердца, скомкав, как прошлогоднюю записку.
Я не должна показывать, как мне больно. Поэтому прячу запястья с твоим парфюмом на них в длинные рукава свитера, который должен греть в летнюю ночь, но дарит еще большее ощущение пустоты. Я стараюсь не плакать, но рыдание рвется наружу, и мне приходится прикусить щеку, закусить губу, палец, что угодно, только бы не показать тебе, как сильно у меня болит на том месте, где я тебя так бережно хранила. Где храню по сей день, по сей час, не готовая отпустить твое присутствие в этой арке ребер, подобно триумфальной, под которой ты мог меня целовать. Губы жжет солью, которая все же срывается с ресниц. Ты видишь мои слёзы, потому что всегда лучше всех знал, что поедает меня изнутри в этот самый момент, но делаешь вид, что ничего не происходит. «У меня тоже глаза слезятся. Думаю, это аллергия». Отвечаешь ты холодно и улыбка твоя холодная. Ты весь будто становишься ледяным. Но только ко мне.
Руки дрожат. Я ненавижу себя за эту дрожь. И раньше ты всегда перехватывал их своими, крепко сжимал пальцами, согревал ладонями и шепот бил в висок. «Моя милая маленькая девочка, я согрею тебя от самых холодных снегов». Сейчас мои попытки взять тебя за руку оборачиваются переломами, потому что теперь голос шепчет: «чужая». Чужая, но по-прежнему твоя. Каждой клеточкой, мыслью, каждым выплаканным соленым морем твоя. И это бесконечное «твоя» приобретает такой яркий и стойкий оттенок, такую безусловную глубину, что начинает напоминать твои глаза. И, вне зависимости от того, держишь ты мою руку во время панических атак, слез, метаний, боли, я по-прежнему остаюсь твоей.
Я достаю из кармана вязаного свитера небольшой клочок бумаги, вдоль и поперек исписанный словами о любви к тебе. Каждый раз, уходя на работу, я оставляла тебе на нем послание. Раньше он занимал почетное место на холодильнике. Сейчас, скомканный и затертый после неудачной стирки, находится в моих руках. Переносит в то время, когда мы боялись, хотели и боялись друг друга одновременно. Я открываю его затем, чтобы прочесть эту фразу и сохранить в себе память настоящего, непритворного и сильного чувства к тебе. Чувства, которое я больше ни к кому не смогу испытать. Никому в моем случае означает бесспорную пустоту и правду.
Я больше не нужна тебе, мой родной теплый мальчик, но с каждым днем я буду стараться сохранить в своих ребрах настолько, что вытесню все прошлое, оставляя одного тебя. Я свихнусь, вывихнусь, вывернусь, но останусь со своим прошлым. Сохраню чувство, граничащее с вымыслом, потому что так сильно любить невозможно. И когда ты уходишь, изо дня в день я ощущаю постоянное присутствие ножевых ударов по легким. Я клянусь себе, когда ты отталкиваешь меня, и кофе расплескивается по столу, что всегда буду любить тебя.
Ты смотришь в упор из моей головы и говоришь о расставании.
Все так же молчу.
Пытаюсь переключать воспоминания, как назойливые каналы, но на всех ты одинаково холодно уходишь от меня раз за разом.
Нежность скалится внутри, мне впервые за всю жизнь настолько страшно. Тревога окутывает меня покрывалом, липкий страх проникает жесткой рукой в гортань и выдергивает сердце из груди, чтобы отдать его тебе. Навсегда. Мои глаза дикие от боли, воспаленные от слез, пальцы липкие от кофе, сигарет и твоего парфюма. Ты целовал меня за обедом, целовал мои губы утром, ты брал меня на столе, на котором кляксой растекается кофе, а сейчас ты уходишь. Брошенный ребенок во мне рыдает, желая броситься тебе на шею, зарыться в тебя, как зарываются после долгой разлуки. Маленькая девочка плачет, как в тот вечер, когда сначала от нее ушел отец, а затем мать, когда от нее отвернулись все. Маленькая девочка рисует карандашами каждый вечер до глубокой ночи, пишет письма маме, дожидаясь ее с работы, но она не приходит. Ни сегодня, ни завтра. И сердце изувечивается от боли.
Теперь я снова маленькая девочка, которая осталась бездомной. С карандашом в руке и израненным сердцем, любовь которого ты пытаешься отрицать, не желая верить в то, что человек способен на такую большую любовь, верность, преданность, осознанность. Призраки прошлого все еще мешают спать тебе по ночам, твои слова о любви оборачиваются словами ненависти. Я окончательно теряю себя, понимая, что всегда буду ждать тебя также, как ждала ее. С письмами, рисунками, с поцелуями на углах конвертов, с тянущимся к тебе сердцем. Я оседаю на пол и захожусь в неистовом диком рыдании, пока аромат твоего парфюма выжигает мне легкие. Пока скудные остатки тебя и твоей любви все еще остаются со мной, и я стараюсь крепче сжать их пальцами.